Неточные совпадения
— Благодарим, — отвечал старик, взял
стакан, но отказался от сахара, указав
на оставшийся обгрызенный им комок. — Где же с работниками вести
дело? — сказал он. — Раззор один. Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем, какая земля — мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
Я стал его рассматривать, и что же?.. мелкими буквами имя Мери было вырезано
на внутренней стороне, и рядом — число того
дня, когда она подняла знаменитый
стакан.
Я подошел ближе и спрятался за угол галереи. В эту минуту Грушницкий уронил свой
стакан на песок и усиливался нагнуться, чтоб его поднять: больная нога ему мешала. Бежняжка! как он ухитрялся, опираясь
на костыль, и все напрасно. Выразительное лицо его в самом
деле изображало страдание.
Меж тем
на палубе у грот-мачты, возле бочонка, изъеденного червем, с сбитым
дном, открывшим столетнюю темную благодать, ждал уже весь экипаж. Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым
стаканом, в песне золотых труб, святое вино.
Действительно, все было приготовлено
на славу: стол был накрыт даже довольно чисто, посуда, вилки, ножи, рюмки,
стаканы, чашки, все это, конечно, было сборное, разнофасонное и разнокалиберное, от разных жильцов, но все было к известному часу
на своем месте, и Амалия Ивановна, чувствуя, что отлично исполнила
дело, встретила возвратившихся даже с некоторою гордостию, вся разодетая, в чепце с новыми траурными лентами и в черном платье.
Николай Петрович заставил раз Фенечку поднести ему
стакан лимонаду; Павел Петрович посмотрел
на нее пристально и выпил
стакан до
дна.
Он стоял среди комнаты, глядя, как из самовара вырывается пар, окутывая чайник
на конфорке,
на неподвижный огонь лампы,
на одинокий
стакан и две тарелки, покрытые салфеткой, — стоял, пропуская мимо себя события и людей этого
дня и ожидая от разума какого-нибудь решения, объяснения.
— Штыком! Чтоб получить удар штыком, нужно подбежать вплоть ко врагу. Верно? Да, мы,
на фронте, не щадим себя, а вы, в тылу… Вы — больше враги, чем немцы! — крикнул он, ударив
дном стакана по столу, и матерно выругался, стоя пред Самгиным, размахивая короткими руками, точно пловец. — Вы, штатские, сделали тыл врагом армии. Да, вы это сделали. Что я защищаю? Тыл. Но, когда я веду людей в атаку, я помню, что могу получить пулю в затылок или штык в спину. Понимаете?
— Ну да, — с вашей точки, люди или подлецы или дураки, — благодушным тоном сказал Ногайцев, но желтые глаза его фосфорически вспыхнули и борода
на скулах ощетинилась. К нему подкатился Дронов с бутылкой в руке,
на горлышке бутылки вверх
дном торчал и позванивал
стакан.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве тепла и безмолвия: оставленная
на столе книга, чернильница,
стакан не трогались; вы ложились без опасения умереть под тяжестью комода или полки книг; но сорок с лишком
дней в море! Берег сделался господствующею нашею мыслью, и мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля утром, из Южного тропика.
«Что же это? как можно?» — закричите вы
на меня… «А что ж с ним делать? не послать же в самом
деле в Россию». — «В
стакан поставить да
на стол». — «Знаю, знаю.
На море это не совсем удобно». — «Так зачем и говорить хозяйке, что пошлете в Россию?» Что это за житье — никогда не солги!
Ему
на другой же
день адмирал послал дюжину вина и по дюжине или по две рюмок и
стаканов — пей не хочу!
Она вырвалась от него из-за занавесок. Митя вышел за ней как пьяный. «Да пусть же, пусть, что бы теперь ни случилось — за минуту одну весь мир отдам», — промелькнуло в его голове. Грушенька в самом
деле выпила залпом еще
стакан шампанского и очень вдруг охмелела. Она уселась в кресле,
на прежнем месте, с блаженною улыбкой. Щеки ее запылали, губы разгорелись, сверкавшие глаза посоловели, страстный взгляд манил. Даже Калганова как будто укусило что-то за сердце, и он подошел к ней.
Он
на другой
день уж с 8 часов утра ходил по Невскому, от Адмиралтейской до Полицейского моста, выжидая, какой немецкий или французский книжный магазин первый откроется, взял, что нужно, и читал больше трех суток сряду, — с 11 часов утра четверга до 9 часов вечера воскресенья, 82 часа; первые две ночи не спал так,
на третью выпил восемь
стаканов крепчайшего кофе, до четвертой ночи не хватило силы ни с каким кофе, он повалился и проспал
на полу часов 15.
«Я
на днях открываю швейную и отправилась к Жюли просить заказов. Миленький заехал к ней за мной. Она оставила нас завтракать, велела подать шампанского, заставила меня выпить два
стакана. Мы с нею начали петь, бегать, кричать, бороться. Так было весело. Миленький смотрел и смеялся».
— Петр, дайте
стакан. Вы видите, что здоров; следовательно, пустяки. Вот что: был
на заводе с мистером Лотером, да, объясняя ему что-то, не остерегся, положил руку
на винт, а он повернулся и оцарапал руку сквозь рукав. И нельзя было ни третьего
дня, ни вчера надеть сюртука.
— Срам смотреть, какие ты
стаканы на стол подаешь! — чуть не каждый
день напоминали ему.
На что он с убежденным видом неизменно давал один и тот же ответ...
Испитой юноша,
на вид лет семнадцати, в лакированных сапогах, в венгерке и в новом картузе
на затылке, стуча
дном водочного
стакана по столу, убедительно доказывал что-то маленькому потрепанному человечку...
Извозчик в трактире и питается и согревается. Другого отдыха, другой еды у него нет. Жизнь всухомятку. Чай да требуха с огурцами. Изредка
стакан водки, но никогда — пьянства. Раза два в
день, а в мороз и три, питается и погреется зимой или высушит
на себе мокрое платье осенью, и все это удовольствие стоит ему шестнадцать копеек: пять копеек чай,
на гривенник снеди до отвала, а копейку дворнику за то, что лошадь напоит да у колоды приглядит.
Особенно он увлекался чтением. Часто его можно было видеть где-нибудь
на диване или
на кровати в самой неизящной позе:
на четвереньках, упершись
на локтях, с глазами, устремленными в книгу. Рядом
на стуле стоял
стакан воды и кусок хлеба, густо посыпанный солью. Так он проводил целые
дни, забывая об обеде и чае, а о гимназических уроках и подавно.
А между тем в тот же
день Галактиону был прислан целый ворох всевозможных торговых книг для проверки. Одной этой работы хватило бы
на месяц. Затем предстояла сложная поверка наличности с поездками в разные концы уезда. Обрадовавшийся первой работе Галактион схватился за
дело с медвежьим усердием и просиживал над ним ночи. Это усердие не по разуму встревожило самого Мышникова. Он под каким-то предлогом затащил к себе Галактиона и за
стаканом чая, как бы между прочим, заметил...
Сели опять в ту же двухсестную карету и поехали, и государь в этот
день на бале был, а Платов еще больший
стакан кислярки выдушил и спал крепким казачьим сном.
Но когда я, со слезами
на глазах, просил его успокоиться; когда я доказал ему, что в видах его же собственной пользы лучше, ежели
дело его будет в руках человека, ему сочувствующего (я могу признавать его обличения несвоевременными, но не сочувствовать им — не могу!), когда я, наконец, подал ему
стакан чаю и предложил папиросу, он мало-помалу смягчился. И теперь, милая маменька, из этого чувствительного, но не питающего к начальству доверия человека я вью веревки!
В это время прибежал лакей, разыскивавший Прейна по всему дому, и интересный разговор остался недоконченным. Евгений Константиныч кушали свой утренний кофе и уже два раза спрашивали Альфреда Осипыча. Прейн нашел своего повелителя в столовой, где он за
стаканом кофе слушал беседу генерала
на тему о причинах упадка русского горного
дела.
— Собственноручный мой папаша выпивал в
день не менее двадцати
стаканов чаю, почему и прожил
на сей земле безболезненно и мирно семьдесят три года. Имел он восемь пудов весу и был дьячком в селе Воскресенском…
Стали его тут, ваше высокоблагородие, обыскивать, и, разумеется,
стакан в заднем кармане сыскался. Тут же составили акт, а
на другой
день и пошло от всей комиссии донесение, что так, мол, и так, считают себе за бесчестие производить
дело с вором и мошенником. Ну, разумеется, устранили.
И вот я допил
стакан до
дна и стук им об поднос, а она стоит да дожидается, за что ласкать будет. Я поскорее спустил
на тот конец руку в карман, а в кармане все попадаются четвертаки, да двугривенные, да прочая расхожая мелочь. Мало, думаю; недостойно этим одарить такую язвинку, и перед другими стыдно будет! А господа, слышу, не больно тихо цыгану говорят...
— Ну, в твоих пяти словах все есть, чего в жизни не бывает или не должно быть. С каким восторгом твоя тетка бросилась бы тебе
на шею! В самом
деле, тут и истинные друзья, тогда как есть просто друзья, и чаша, тогда как пьют из бокалов или
стаканов, и объятия при разлуке, когда нет разлуки. Ох, Александр!
Зеленого стекла толстостенный
стакан,
на дне чуть-чуть воды, а выше, до краев, желтоватое густое ужасное масло.
Да разве один он здесь Лупетка! Среди экспонентов выставки, выбившихся из мальчиков сперва в приказчики, а потом в хозяева, их сколько угодно. В бытность свою мальчиками в Ножовой линии,
на Глаголе и вообще в холодных лавках они стояли целый
день на улице, зазывая покупателей, в жестокие морозы согревались
стаканом сбитня или возней со сверстниками, а носы, уши и распухшие щеки блестели от гусиного сала, лоснившего помороженные места,
на которых лупилась кожа. Вот за это и звали их «лупетками».
— Нет, вы меня послушайте, — кричит Скуратов, — потому я женатый человек. Генерал такой девствительно был
на Москве, Зиберт, из немцев, а русский. У русского попа кажинный год исповедовался о госпожинках, и все, братцы, он воду пил, словно утка. Кажинный
день сорок
стаканов москворецкой воды выпивал. Это, сказывали, он от какой-то болезни водой лечился; мне сам его камардин сказывал.
Скучаев угощал, — как и все, что делал, — весьма степенно, словно важным
делом занимался. Притом он старался делать это с какими-нибудь хитрыми коленцами. Подавали глинтвейн в больших
стаканах, совсем как кофе, и хозяин называл его кофейком. Рюмки для водки подали с отбитыми и обточенными донышками, чтоб их нельзя было поставить
на стол.
Хозяйство у них в городе шло запутанно, — постоянно приходили по
делу и постоянно пили чай. И Передонову, едва он уселся, принесли
стакан не очень теплого чая и булок
на тарелке.
На второй
день после своего переселения Инсаров встал в четыре часа утра, обегал почти все Кунцово, искупался в реке, выпил
стакан холодного молока и принялся за работу; а работы у него было немало: он учился и русской истории, и праву, и политической экономии, переводил болгарские песни и летописи, собирал материалы о восточном вопросе, составлял русскую грамматику для болгар, болгарскую для русских.
На «Нырке» питались однообразно, как питаются вообще
на небольших парусниках, которым за десять-двадцать
дней плавания негде достать свежей провизии и негде хранить ее. Консервы, солонина, макароны, компот и кофе — больше есть было нечего, но все поглощалось огромными порциями. В знак душевного мира, а может быть, и различных надежд, какие чаще бывают мухами, чем пчелами, Проктор налил всем по
стакану рома. Солнце давно село. Нам светила керосиновая лампа, поставленная
на крыше кухни.
Раз в светлый теплый весенний денек Маркушка пригласил к себе своих приятелей, Пестеря и Кайло, и предложил им нечто от «воды веселия и забвения». Эта порция водки была им куплена давно и хранилась под кроватью. Пестерь и Кайло пили
стакан за
стаканом и удивлялись щедрой проницательности Маркушки: именно в этот
день они умирали от жажды, и Маркушка их спас… Совсем расчувствовавшийся Пестерь долго смотрел в упор
на Маркушку и наконец проговорил...
— Молодец, если умел Сила Пазухина поучить… — говорил
на другой
день Сила Андроныч, подавая Ворону
стакан водки из собственных рук. — Есть сноровка… молодец!.. Только под ребро никогда не бей: порешишь грешным
делом… Я-то ничего, а другому, пожиже, и не дохнуть. Вон у тебя какие безмены.
— Ну, давайте, братцы, обмывать копыта, я свое
дело исполнил, за вами
дело, — проговорил Ермил, придвигаясь к штофам, которые привлекательно искрились перед огарком. — Что это товарищ твой невесел? Парень молодой — с чего бы так? — присовокупил он, посматривая
на Гришку, между тем как Захар наливал
стаканы.
Как-то Бурлак и я отправились к Илькову по неотложному репертуарному
делу, но не застали его дома. Вася предложил нам чай и налил по
стакану. Я взял стоявшую
на столе зеленую стеклянную сахарницу, хотел ее открыть, но Вася схватил меня за руку и закричал с испуганным видом...
Мы приготовились слушать, допив последний чай. В. Т. Островский поставил
стакан на блюдечко, перевернул вверх
дном и положил
на дно кусочек сахара.
За средним столом шел оживленный спор. Мальчик лет тринадцати, в лаковых сапогах и «спинчжаке», в новом картузе
на затылке, колотил
дном водочного
стакана по столу и доказывал что-то оборванному еврею...
Распрощавшись с ним, я отправился обратно и, признаюсь, во весь тот
день походил
на человека, который с похмелья не может ни о чем думать, и хотя не пьян, а шатается, как будто бы выпил
стаканов пять пуншу.
— И я тоже люблю пиво, — призналась молоденькая Мушка и даже немного покраснела. — Мне делается от него так весело, так весело, хотя
на другой
день немного и болит голова. Но папа, может быть, оттого ничего не делает для мух, что сам не ест варенья, а сахар опускает только в
стакан чаю. По-моему, нельзя ждать ничего хорошего от человека, который не ест варенья… Ему остается только курить свою трубку.
Вставанье по звонку, задолго до света, при потухших и потухающих ночниках и сальных свечах, наполнявших воздух нестерпимой вонью; холод в комнатах, отчего вставать еще неприятнее бедному дитяти, кое-как согревшемуся под байковым одеялом; общественное умыванье из медных рукомойников, около которых всегда бывает ссора и драка; ходьба фрунтом
на молитву, к завтраку, в классы, к обеду и т. д.; завтрак, который состоял в скоромные
дни из
стакана молока пополам с водою и булки, а в постные
дни — из
стакана сбитня с булкой; в таком же роде обед из трех блюд и ужин из двух…
На другой
день поутру, когда мы оделись и пришли пить чай в дом, Иван Ипатыч, против обыкновения, вышел к нам, объяснил мою вину Манасеиным и Елагину, приказал им идти в гимназию, а меня лишил чаю, велел остаться дома, идти во флигель, раздеться, лечь в постель и пролежать в ней до вечера, а вместо завтрака и обеда велел дать мне ломоть хлеба и
стакан воды.
Они поцеловались, и еще по
стакану выпили, и еще, и еще, и так весь штоф высушили. Не мог Костик нарадоваться, что этим
дело разъяснилось. Он все думал, что не имеет ли Прокудин какого умысла принять его не в половину, а
на малую часть или не загадает ли ему какого
дела опасного. С радости все целовался пьяный брат, продавши родную сестру за корысть, за прибытки.
Наконец господин Голядкин улегся совсем. В голове у него шумело, трещало, звонило. Он стал забываться-забываться… силился было о чем-то думать, вспомнить что-то такое весьма интересное, разрешить что-то такое весьма важное, какое-то щекотливое
дело, — но не мог. Сон налетел
на его победную голову, и он заснул так, как обыкновенно спят люди, с непривычки употребившие вдруг пять
стаканов пунша
на какой-нибудь дружеской вечеринке.
— Было и еще. Когда объявили свободу вину, я опять не утерпел и за филантропию принялся. Проповедывал, что с вином следует обходиться умненько; сначала в
день одну рюмку выпивать, потом две рюмки, потом
стакан, до тех пор, пока долговременный опыт не покажет, что пьяному море по колено. В то время кабатчики очень
на меня за эту проповедь роптали.
У него есть и еще одно удивительное свойство, какое присуще и китайской водке ханджин: если
на другой
день после попойки выпить поутру
стакан простой холодной воды, то молодое вино опять начинает бродить, бурлить и играть в желудке и в крови, а сумасбродное его действие возобновляется с прежней силой.
Парень был уже очень тяжел и беспрестанно забывался; но
стакан холодного пива его освежил
на минуту: он крякнул, ударил
дном стакана об стол и заговорил...