Неточные совпадения
Брат сел под
кустом, разобрав удочки, а Левин отвел лошадь, привязал ее и вошел в недвижимое
ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелковистая с выспевающими семенами трава была почти по пояс
на заливном месте.
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по
ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним
кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары́ с оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и
на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
Солнце едва выказалось из-за зеленых вершин, и слияние первой теплоты его лучей с умирающей прохладой ночи наводило
на все чувства какое-то сладкое томление; в ущелье не проникал еще радостный луч молодого дня; он золотил только верхи утесов, висящих с обеих сторон над нами; густолиственные
кусты, растущие в их глубоких трещинах, при малейшем дыхании
ветра осыпали нас серебряным дождем.
Мы уселись у костра и стали разговаривать. Наступила ночь. Туман, лежавший доселе
на поверхности воды, поднялся кверху и превратился в тучи. Раза два принимался накрапывать дождь. Вокруг нашего костра было темно — ничего не видно. Слышно было, как
ветер трепал
кусты и деревья, как неистовствовало море и лаяли в селении собаки.
Тоскливо завывал
ветер в трубе и шелестел сухой травой
на крыше. Снаружи что-то царапало по стене, должно быть, качалась сухая ветка растущего поблизости
куста или дерева. Убаюкиваемый этими звуками, я сладко заснул.
Наконец начало светать. Воздух наполнился неясными сумеречными тенями, звезды стали гаснуть, точно они уходили куда-то в глубь неба. Еще немного времени — и кроваво-красная заря показалась
на востоке.
Ветер стал быстро стихать, а мороз — усиливаться. Тогда Дерсу и Китенбу пошли к
кустам. По следам они установили, что мимо нас прошло девять кабанов и что тигр был большой и старый. Он долго ходил около бивака и тогда только напал
на собак, когда костер совсем угас.
В сумерки мы возвратились назад. В фанзе уже горел огонь. Я лег
на кан, но долго не мог уснуть. Дождь хлестал по окнам; вверху, должно быть
на крыше, хлопало корье; где-то завывал
ветер, и не разберешь, шумел ли то дождь, или стонали озябшие
кусты и деревья. Буря бушевала всю ночь.
Ночь была тихая, славная, самая удобная для езды.
Ветер то прошелестит в
кустах, закачает ветки, то совсем замрет;
на небе кое-где виднелись неподвижные серебристые облачка; месяц стоял высоко и ясно озарял окрестность. Я растянулся
на сене и уже вздремнул было… да вспомнил о «неладном месте» и встрепенулся.
Открытая дверь подергивалась от
ветра на железном крючке, дорожки были сыры и грязны; старые березы с оголенными белыми ветвями,
кусты и трава, крапива, смородина, бузина с вывернутыми бледной стороной листьями бились
на одном месте и, казалось, хотели оторваться от корней; из липовой аллеи, вертясь и обгоняя друг друга, летели желтые круглые листья и, промокая, ложились
на мокрую дорогу и
на мокрую темно-зеленую отаву луга.
Итак, главнейшее правило состоит в том, чтобы соображаться с временами года и состоянием погоды:
на дворе тепло, ясно и тихо — рыба гуляет везде, даже по самым мелким местам (особенно вечером), следовательно там и надобно ее удить; наступает ненастье, особенно
ветер — рыба бросается в траву, прячется под берегами и
кустами: должно искать ее там; наступает сильный холод — рыба становится
на станы, то есть разделяется по породам, собирается стаями и ложится
на дно в местах глубоких: надобно преследовать ее и там и удить очень глубоко.
Снег валил густыми, липкими хлопьями; гонимые порывистым, влажным
ветром, они падали
на землю, превращаясь местами в лужи, местами подымаясь мокрыми сугробами; клочки серых, тяжелых туч быстро бежали по небу, обливая окрестность сумрачным светом; печально смотрели обнаженные
кусты; где-где дрожал одинокий листок, свернувшийся в трубочку; еще печальнее вилась снежная дорога, пересеченная кое-где широкими пятнами почерневшей вязкой почвы; там синела холодною полосою Ока, дальше все застилалось снежными хлопьями, которые волновались как складки савана, готового упасть и окутать землю…
Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее
на шум падающих вод, хотя человек, не привыкший к степной жизни, воспитанный
на булеварах, не различил бы этот дальний ропот от говора листьев; — тогда, кинув глаза в ту сторону, откуда
ветер принес сии новые звуки, можно заметить крутой и глубокий овраг; его берег обсажен наклонившимися березами, коих белые нагие корни, обмытые дождями весенними, висят над бездной длинными хвостами; глинистый скат оврага покрыт камнями и обвалившимися глыбами земли, увлекшими за собою различные
кусты, которые беспечно принялись
на новой почве;
на дне оврага, если подойти к самому краю и наклониться придерживаясь за надёжные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и вновь увлечена стремлением исчезает в камнях и рассыпается об них радужными брызгами.
Подошел к борту и с неожиданной легкостью прыгнул в реку. Я тоже бросился к борту и увидал, как Петруха, болтая головою, надел
на нее — шапкой — свой узел и поплыл, наискось течения, к песчаному берегу, где, встречу ему, нагибались под
ветром кусты, сбрасывая в воду желтые листья.
— Вот так штука! — сказал мельник в раздумьи и со страхом поглядел
на небо, с которого месяц действительно светил изо всей мочи. Небо было чисто, и только между луною и лесом, что чернелся вдали за речкой, проворно летело небольшое облачко, как темная пушинка. Облако, как облако, но вот что показалось мельнику немного странно: кажись, и
ветру нет, и лист
на кустах стоит — не шелохнется, как заколдованный, а облако летит, как птица и прямо к городу.
Он заснул так крепко, что ему показалось, будто он только
на миг закрыл глаза и тотчас же открыл их. Но когда открыл их, то повсюду уже был разлит тонкий, неверный полусвет, в котором
кусты и деревья выделялись серыми, холодными пятнами.
Ветер усилился. По-прежнему нагибались верхушки лозняка и раскачивались старые ветлы, но в этом уже не было ничего тревожного и страшного. Над рекой поднялся туман. Разорванными косыми клочьями, наклоненными в одну и ту же сторону, он быстро несся по воде, дыша сыростью.
Это было несколько дней назад,
на дороге между двумя станками. Был серый, неприятный день с холодным пасмурным небом и пронизывающим
ветром, наметавшим кое-где сугробы сухого снега и свистевшим в обнаженных придорожных
кустах и деревьях. Мы ехали с раннего утра и уже устали от холода, пустынного
ветра и пестрого мелькания снежных пятен и обнаженных скал.
Бугры песка, наметенного
ветром и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, — это
на промысле шумели. Солнце садилось,
на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие
кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким
ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
Фельдшер вышел
на двор поглядеть: как бы не уехал Калашников
на его лошади. Метель всё еще продолжалась. Белые облака, цепляясь своими длинными хвостами за бурьян и
кусты, носились по двору, а по ту сторону забора, в поле, великаны в белых саванах с широкими рукавами кружились и падали, и опять поднимались, чтобы махать руками и драться. А ветер-то,
ветер! Голые березки и вишни, не вынося его грубых ласок, низко гнулись к земле и плакали: «Боже, за какой грех ты прикрепил нас к земле и не пускаешь
на волю?»
С моря дул влажный холодный
ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей
на берег волны и шелеста прибрежных
кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, желтые листья и бросали их в костер, раздувая пламя, окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала
на миг слева — безграничную степь, справа — бесконечное море и прямо против меня — фигуру Макара Чудры, старого цыгана, — он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас.
Река становится темнее, сильный
ветер и дождь бьют нам в бок, а берег всё еще далеко, и
кусты, за которые, в случае беды, можно бы уцепиться, остаются позади… Почтальон, видавший
на своем веку виды, молчит и не шевелится, точно застыл, гребцы тоже молчат… Я вижу, как у солдатика вдруг побагровела шея.
На сердце у меня становится тяжело, и я думаю только о том, что если опрокинется лодка, то я сброшу с себя сначала полушубок, потом пиджак, потом…
На окраине сада, под старой ветвистой яблоней, стояла крестьянская девка и жевала; подле нее
на коленях ползал молодой широкоплечий парень и собирал
на земле сбитые
ветром яблоки; незрелые он бросал в
кусты, а спелые любовно подносил
на широкой серой ладони своей Дульцинее. Дульцинея, по-видимому, не боялась за свой желудок и ела яблочки не переставая и с большим аппетитом, а парень, ползая и собирая, совершенно забыл про себя и имел в виду исключительно одну только Дульцинею.
Катя сидела у фонтана под горой и закусывала. Ноги горели от долгой ходьбы, полуденное солнце жгло лицо. Дороги были необычно пусты, нигде не встретила она ни одной телеги. Безлюдная тишина настороженно прислушивалась, тревожно ждала чего-то. Даже
ветер не решался шевельнуться. И странно было, что все-таки шмели жужжат в зацветающих
кустах дикой сливы и что по дороге беззаботно бегают милые птички посорянки, похожие
на хохлатых жаворонков.
С разбегу перепрыгнул через канаву и побежал навстречу
ветру к лощине. Продираясь сквозь
кусты, обрываясь и цепляясь за ветки, я скатился по откосу к ручью, перескочил его, полез
на обрыв. Осыпалась земля, обвисали ветви под хватающимися руками. Я представлял себе, — иду в атаку во главе революционных войск. Выкарабкался
на ту сторону, вскочил
на ноги.
А нам разве вспомнить свои снеги белые, метели завивные, или: как по матушке по Волге, по широкому раздолью, подымалася погодушка,
ветры вольные, разгульные, бушевали по степям, ковыль-трава, братцы, расколышилась; иль красавицу чернобровую, черноокую, как по сенницам павушкой, лебедушкой похаживает, белы рученьки ломает, друга мила поминает, а сердечный милый друг не отзовется, не откликнется: он сознался со иной подруженькой, с пулей шведскою мушкетною, с иной полюбовницей, со смертью лютою; под частым ракитовым
кустом на чужбине он лежит, вместо савана песком повит; не придут ни родна матушка, ни…
Задвижка щелкнула, пахнул холодный
ветер, и Пашка, спотыкаясь, выбежал
на двор. У него была одна мысль — бежать и бежать! Дороги он не знал, но был уверен, что если побежит, то непременно очутится дома у матери. Ночь была пасмурная, но за облаками светила луна. Пашка побежал от крыльца прямо вперед, обогнул сарай и наткнулся
на пустые
кусты; постояв немного и подумав, он бросился назад к больнице, обежал ее и опять остановился в нерешимости: за больничным корпусом белели могильные кресты.
Скрипнула дверь. В рощице за баней
кусты зашуршали, будто
ветер зеленую дорожку надвое распахнул. А
ветра, между прочим, и с детское дыхание не было:
на лугу спокой-тишина, пушинку оброни, сама наземь падет и не дрогнет. Огни кое-где по окраинным халупам зажглись, туман вечерний у моста всколыхнулся, — воздух сам с собой разговаривает...
Борька сел над обрывом
на сухую и блестящую траву под молодыми березками. Сзади огромный дуб шумел под
ветром черною вершиною. Кругом шевелились и изгибались высокие
кусты донника, от его цветов носился над обрывом тихий полевой аромат. Борька узнал место: год назад он тут долго сидел ночью накануне отъезда, и тот же тогда стоял кругом невинный и чистый запах донника.
Всю ночь бушевала гроза, и всю ночь Борька не спал, лежа
на своей кровати среди крепко спавших товарищей. Болела голова, и ужасно болело в спине, по позвоночному столбу. Задремлет, — вдруг ухнет гром, он болезненно вздрогнет и очнется. Угрюмый, он вставал, ходил по залам и коридорам дворца, останавливался у огромных окон. Под голубыми вспышками мелькали мокрые дорожки сада с бегущими по песку ручьями,
на пенистых лужах вскакивали пузыри, серые
кусты, согнувшись под
ветром, казались неподвижными.