Неточные совпадения
У себя в комнате, при огне, Клим увидал, что левый
бок блузы Макарова потемнел, влажно лоснится, а со стула
на пол капают черные капли. Лидия молча стояла пред ним, поддерживая его падавшую
на грудь голову, Таня, быстро оправляя постель Клима, всхлипывала...
На половине перегона лес кончился, и с
боков открылись елани (
поля), показались золотые кресты и куполы монастыря.
Прижимаясь к теплому
боку нахлебника, я смотрел вместе с ним сквозь черные сучья яблонь
на красное небо, следил за
полетами хлопотливых чечеток, видел, как щеглята треплют маковки сухого репья, добывая его терпкие зерна, как с
поля тянутся мохнатые сизые облака с багряными краями, а под облаками тяжело летят вороны ко гнездам,
на кладбище. Всё было хорошо и как-то особенно — не по-всегдашнему — понятно и близко.
По счастью, мать успела оттолкнуть Максимова, нож проехал по
боку, широко распоров мундир и только оцарапав кожу. Вотчим, охнув, бросился вон из комнаты, держась за
бок, а мать схватила меня, приподняла и с ревом бросила
на пол. Меня отнял вотчим, вернувшись со двора.
—
Полет у дрофы тяжел, крыльями она машет редко и как будто слегка переваливается с
боку на бок, но летит сильно и скоро.
Пигалица имеет особенные, кругловатые крылья и машет ими довольно редко, производя необыкновенный, глухой шум; летает, поворачиваясь с
боку на бок, а иногда и в самом деле совсем перевертывается
на воздухе: этот
полет принадлежит исключительно пигалицам.
Витютин имеет также особенный
полет: слетев с дерева, сначала он круто берет вверх и, ударя одним крылом об другое или обоими крыльями о свои
бока, производит звук, весьма похожий
на хлопанье в ладони, который повторяется несколько раз; потом витютин направляет свой
полет немного вниз и летит уже прямо, обыкновенным образом, но всегда очень сильно и скоро.
Вот точное описание с натуры петушка курахтана, хотя описываемый далеко не так красив, как другие, но зато довольно редок по белизне своей гривы: нос длиною в полвершка, обыкновенного рогового цвета; глаза небольшие, темные; головка желтовато-серо-пестрая; с самого затылка начинается уже грива из белых, длинных и довольно твердых в основании перьев, которые лежат по
бокам и по всей нижней части шеи до самой хлупи;
на верхней же стороне шеи, отступя пальца
на два от головы, уже идут обыкновенные, серенькие коротенькие перья; вся хлупь по светло-желтоватому
полю покрыта черными крупными пятнами и крапинами; спина серая с темно-коричневыми продольными пестринами, крылья сверху темные, а подбой их белый по краям и пепельный под плечными суставами; в коротеньком хвосте перышки разных цветов: белые с пятнышками, серые и светло-коричневые; ножки светло-бланжевые.
Приложившись головой к подушке и скрестив
на груди руки, Лаврецкий глядел
на пробегавшие веером загоны
полей,
на медленно мелькавшие ракиты,
на глупых ворон и грачей, с тупой подозрительностью взиравших
боком на проезжавший экипаж,
на длинные межи, заросшие чернобыльником, полынью и полевой рябиной; он глядел… и эта свежая, степная, тучная голь и глушь, эта зелень, эти длинные холмы, овраги с приземистыми дубовыми кустами, серые деревеньки, жидкие березы — вся эта, давно им не виданная, русская картина навевала
на его душу сладкие и в то же время почти скорбные чувства, давила грудь его каким-то приятным давлением.
Около того места, где они только что сидели под каргиной, собрались все обитатели дома Анны Марковны и несколько посторонних людей. Они стояли тесной кучкой, наклонившись вниз. Коля с любопытством подошел и, протиснувшись немного, заглянул между головами:
на полу,
боком, как-то неестественно скорчившись, лежал Ванька-Встанька. Лицо у него было синее, почти черное. Он не двигался и лежал странно маленький, съежившись, с согнутыми ногами. Одна рука была у него поджата под грудь, а другая откинута назад.
И почему-то пред ней вставала из темной ямы прошлого одна обида, давно забытая, но воскресавшая теперь с горькой ясностью. Однажды покойник муж пришел домой поздно ночью, сильно пьяный, схватил ее за руку, сбросил с постели
на пол, ударил в
бок ногой и сказал...
Выйдя
на улицу, Ромашов тотчас же наткнулся
на Веткина. Усы у Павла Павловича были лихо растрепаны, а фуражка с приплюснутыми
на боках, для франтовства,
полями ухарски сидела набекрень.
Большов. Это точно, поторговаться не мешает: не возьмут по двадцати пяти, так полтину возьмут; а если полтины не возьмут, так за семь гривен обеими руками ухватятся. Все-таки барыш. Там, что хошь говори, а у меня дочь невеста, хоть сейчас из
полы в
полу да со двора долой. Да и самому-то, братец ты мой, отдохнуть пора; проклажались бы мы, лежа
на боку, и торговлю всю эту к черту. Да вот и Лазарь идет.
Они стояли к нему
боком. В отце он не открыл ничего особенного. Белая блуза, нанковые панталоны и низенькая шляпа с большими
полями, подбитыми зеленым плюшем. Но зато дочь! как грациозно оперлась она
на руку старика! Ветер по временам отвевал то локон от ее лица, как будто нарочно, чтобы показать Александру прекрасный профиль и белую шею, то приподнимал шелковую мантилью и выказывал стройную талию, то заигрывал с платьем и открывал маленькую ножку. Она задумчиво смотрела
на воду.
Та с жаром приняла его, но он и тут постыдно обманул ее ожидания: просидел всего пять минут, молча, тупо уставившись в землю и глупо улыбаясь, и вдруг, не дослушав ее и
на самом интересном месте разговора, встал, поклонился как-то
боком, косолапо, застыдился в прах, кстати уж задел и грохнул об
пол ее дорогой наборный рабочий столик, разбил его и вышел, едва живой от позора.
Должно быть, она неосторожно как-нибудь повернулась и ступила
на свою больную, короткую ногу, — словом, она упала всем
боком на кресло и, не будь этих кресел, полетела бы
на пол.
Сюртучок
на нем был снежной белизны, а
на светло вычищенных пуговицах красовался геральдический знак страны зулусов:
на золотом
поле взвившийся
на дыбы змей боа, и по
бокам его: скорпион и тарантул.
Вот и мы трое идем
на рассвете по зелено-серебряному росному
полю; слева от нас, за Окою, над рыжими
боками Дятловых гор, над белым Нижним Новгородом, в холмах зеленых садов, в золотых главах церквей, встает не торопясь русское ленивенькое солнце. Тихий ветер сонно веет с тихой, мутной Оки, качаются золотые лютики, отягченные росою, лиловые колокольчики немотно опустились к земле, разноцветные бессмертники сухо торчат
на малоплодном дерне, раскрывает алые звезды «ночная красавица» — гвоздика…
Личнику Евгению Ситанову удалось ошеломить взбесившегося буяна ударом табурета по голове. Казак сел
на пол, его тотчас опрокинули и связали полотенцами, он стал грызть и рвать их зубами зверя. Тогда взбесился Евгений — вскочил
на стол и, прижав локти к
бокам, приготовился прыгнуть
на казака; высокий, жилистый, он неизбежно раздавил бы своим прыжком грудную клетку Капендюхина, но в эту минуту около него появился Ларионыч в пальто и шапке, погрозил пальцем Ситанову и сказал мастерам, тихо и деловито...
Кухарка умерла
на наших глазах: наклонилась, чтобы поднять самовар, и вдруг осела
на пол, точно кто-то толкнул ее в грудь, потом молча свалилась
на бок, вытягивая руки вперед, а изо рта у нее потекла кровь.
И вот она сидит,
боком к окну, вытянув больную ногу по скамье, опустив здоровую
на пол, сидит и, закрыв лицо растрепанной книжкой, взволнованно произносит множество непонятных и скучных слов.
Проснулся он внезапно, точно кто толкнул его в
бок, вскочил и, не отдавая себе отчета, куда и зачем, пошел опять по дороге. Море совсем угасло,
на берегу никого не было, дорога тоже была пуста. Коттеджи спали, освещаемые месяцем сверху, спали также высокие незнакомые деревья с густою, тяжелою зеленью, спало недопаханное квадратное
поле, огороженное проволокой, спала прямая дорога, белевшая и искрившаяся бледною полоской…
Он лёг спать не у себя в каморке, а в трактире, под столом,
на котором Терентий мыл посуду. Горбун уложил племянничка, а сам начал вытирать столы.
На стойке горела лампа, освещая
бока пузатых чайников и бутылки в шкафу. В трактире было темно, в окна стучал мелкий дождь, толкался ветер… Терентий, похожий
на огромного ежа, двигал столами и вздыхал. Когда он подходил близко к лампе, от него
на пол ложилась густая тень, — Илье казалось, что это ползёт душа дедушки Еремея и шипит
на дядю...
Ему представилось огромное, мокрое
поле, покрытое серыми облаками небо, широкая дорога с берёзами по
бокам. Он идёт с котомкой за плечами, его ноги вязнут в грязи, холодный дождь бьёт в лицо. А в
поле,
на дороге, нет ни души… даже галок
на деревьях нет, и над головой безмолвно двигаются синеватые тучи…
В комнате я один,
на столе пустая посуда, а из окна дует холодом и сыплет снег. Окно было разбито, стекла валялись
на полу. Дворник стучал по раме, забивая окно доской. Оказалось, что свинья, случайно выпущенная из хлева извозчиком, выдавила
боком мое окно.
Дудка шагал не быстро, но широко,
на ходу его тело качалось, наклоняясь вперёд, и голова тоже кланялась, точно у журавля. Он согнулся, положил руки за спину,
полы его пиджака разошлись и болтались по
бокам, точно сломанные крылья.
День отъезда из села стёрся в памяти мальчика, он помнил только, что когда выехали в
поле — было темно и странно тесно, телегу сильно встряхивало, по
бокам вставали чёрные, неподвижные деревья. Но чем дальше ехали, земля становилась обширнее и светлее. Дядя всю дорогу угрюмился,
на вопросы отвечал неохотно, кратко и невнятно.
Вдали родился воющий шум и гул, запели, зазвенели рельсы; в сумраке, моргая красными очами, бежал поезд; сумрак быстро плыл за ним, становясь всё гуще и темнее. Евсей торопливо, как только мог, взошёл
на путь, опустился
на колени, потом улёгся поперёк пути
на бок, спиною к поезду, положил шею
на рельс и крепко закутал голову
полою пальто.
Она была очень длинная; потолок ее был украшен резным деревом; по одной из длинных стен ее стоял огромный буфет из буйволовой кожи, с тончайшею и изящнейшею резною живописью; весь верхний ярус этого буфета был уставлен фамильными кубками, вазами и бокалами князей Григоровых; прямо против входа виднелся, с огромным зеркалом, каррарского мрамора […каррарский мрамор — белый мрамор, добываемый
на западном склоне Апеннинских гор.] камин, а
на противоположной ему стене были расставлены
на малиновой бархатной доске, идущей от
пола до потолка, японские и севрские блюда; мебель была средневековая, тяжелая, глубокая, с мягкими подушками; посредине небольшого, накрытого
на несколько приборов, стола красовалось серебряное плато, изображающее, должно быть, одного из мифических князей Григоровых, убивающего татарина; по
бокам этого плато возвышались два чуть ли не золотые канделябра с целым десятком свечей; кроме этого столовую освещали огромная люстра и несколько бра по стенам.
Кальсонер выскочил в вестибюль
на площадку с органом первым, секунду поколебался, куда бежать, рванулся и, круто срезав угол, исчез за органом. Коротков бросился за ним, поскользнулся и, наверно, разбил бы себе голову о перила, если бы не огромная кривая и черная ручка, торчащая из желтого
бока. Она подхватила
полу коротковского пальто, гнилой шевиот с тихим писком расползся, и Коротков мягко сел
на холодный
пол. Дверь бокового хода за органом со звоном захлопнулась за Кальсонером.
громко, во всю мочь голоса поет Меркулов и с удовольствием думает о том, как сладко ему будет сейчас вытянуться усталым телом
на высоко взбитой охапке соломы. По обеим сторонам дороги идут вспаханные
поля, и по ним ходят, степенно переваливаясь с
боку на бок, черно-сизые, блестящие грачи. Лягушки в болотцах и лужах кричат дружным, звенящим, оглушительным хором. Тонко пахнет цветущая верба.
Бузыга заботливо подтыкал
полы пиджака под
бока мальчику, а сам сел подле него и положил ему
на плечо свою широкую, тяжелую руку.
Любка взмахнула обеими руками, отчаянно взвизгнула и пошла за ним; сначала она прошлась боком-боком, ехидно, точно желая подкрасться к кому-то и ударить сзади, застучала дробно пятками, как Мерик каблуками, потом закружилась волчком и присела, и ее красное платье раздулось в колокол; злобно глядя
на нее и оскалив зубы, понесся к ней вприсядку Мерик, желая уничтожить ее своими страшными ногами, а она вскочила, закинула назад голову и, взмахивая руками, как большая птица крыльями, едва касаясь
пола, поплыла по комнате…
Но тут же он вспомнил тот поток горячего света, что днем вливался в окно и золотил
пол, вспомнил, как светило солнце в Саратовской губернии
на Волгу,
на лес,
на пыльную тропинку и
поле, — и всплеснул руками, и ударил ими себя в грудь, и с хриплым рыданием упал вниз
на подушку,
бок о
бок с головой дьякона.
— Справим завтра каноны над пеплом отца Варлаама, над могилками отца Илии и матушки Феклы, — продолжала Фленушка. — От Улáнгера эти места под
боком. А послезавтра поглядим, что будет. Опасно станет в лесу — в Улáнгере останемся, не будет опасности, через
Полóмы
на почтову дорогу выедем — а там уж вплоть до Китежа нет сплошных лесов, бояться нечего.
Когда он понял, что она умерла, он вдруг вспрыгнул, ощетинился, стал хлестать себя хвостом по
бокам, бросился
на стену клетки и стал грызть засовы и
пол.
И старший сын перестал хозяйничать, и деревню сселили, а лозина все росла
на чистом
поле. Чужие мужики ездили, рубили ее — опа все росла. Грозой ударило в лозину; она справилась боковыми сучьями, и все росла и цвела. Один мужик хотел срубить ее
на колоду, да бросил; она была дюже гнила. Лозина свалилась
на бок и держалась только одним
боком, а все росла, и все каждый год прилетали пчелы обирать с ее цветов поноску.
Одни жнеи песни поют имениннику в честь, другие катаются с
боку на бок по сжатому
полю, а сами приговаривают: «Жнивка, жнивка, отдай мою силку
на пест,
на мешок,
на колотило,
на молотило да
на новое веретено».
А вокруг нее, тут же
на постели, по
бокам и за спиною няньки, у ее ног, часто
на ее коленях,
на полу и табуретах ютятся малыши.
При помощи Милицы, Онуфриев, сам раненый в
бок осколком шрапнели, с трудом взвалил себе
на плечи капитана и потащил его по
полю.
Во время работы стали появляться мучительные боли в груди и левом
боку; поработав с час, Андрей Иванович выходил в коридор, ложился
на пол, положив под себя папку, и лежал десять — пятнадцать минут; отдышавшись, снова шел к верстаку.
Иван Алексеич студентом и еще не так давно, в «эпоху» Лоскутного, частенько захаживал сюда с компанией. Он не бывал тут больше двух лет. Но ничто, кажется, не изменилось. Даже красный полинялый сундук, обитый жестью, стоял все
на том же месте. И другой, поменьше, — в лавке рядом, с
боками в букетах из роз и цветных завитушек. И так же неудобно идти по покатому
полу, все так же натыкаешься
на ящики, рогожи, доски.
Шляпа представляла собою превысокий плюшевый цилиндр, с самым смелым перехватом
на середине и с широкими, совершенно ровными
полями, без малейшего загиба ни
на боках, ни сзади, ни спереди. Сидела она
на голове словно рожон, точно как будто она не хотела иметь ни с чем ничего общего.
Но она также сказала обо мне и своей госпоже, а это повело к тому, что едва Ада обтерла прохладною губкою мои раны и покрыла мои плечи принесенною ею льняной туникой, как в переходе, где я лежал
на полу, прислонясь
боком к дереву, показалась в роскошном убранстве Азелла.
И по виду спокойно Таисия легла
на правый
бок, а мать заплакала и плакала часа полтора, пока Таисии не надоело слушать и она не уснула. И с того дня для Елены Дмитриевны стало две Таисии: одна, которая при посторонних, почтительно сдержанная, воспитанная в институте, образцовая дочь; другая, которая вдвоем — молчаливый ужас, проклятие, призрак чего-то мертвого. А
пола все-таки мести не сумела, а скатерти постлать не смогла, а пасьянс потихоньку раскладывала — бесполезная старуха, истинная дармоедка.
Обозы мчались…
На дороге было тесно, часть повозок свернула в сторону и скакала прямо по
полю, через грядки. Из лесу вылетел
на нашу дорогу артиллерийский парк. Двойные зеленые ящики были запряжены каждый в три пары лошадей, ездовые яростно хлестали лошадей по взмылившимся
бокам. Ящики мчались, гремя огромными коваными колесами. Артиллеристы скакали, как будто перед ними была пустая дорога, а она вся была полна обозами.
Ему нужен был миткаль или что-то вроде этого. Он говорил совсем по-московски, без малейшего акцента, и раза два употребил в разговоре слова:"недохватка","заминка"и"курса". Элиодор с усмешечкой в глазах ступал по паркетному
полу конторы маленькими шагами, переваливаясь с
боку на бок, и руки держал чисто хозяйским жестом — в карманах панталон.
Одним словом, отрядила барыня солдата перед крыльцом дорожки
полоть, песком посыпать. Как ни артачился, евонное ли, бариново, дело в воскресный день белые ручки о лопух зеленить, никаких резонов не принимает. Как в приказе: отдано — баста. Слуги все в город за вяземскими пряниками усланы. Илья-холуй
на полу сидит, медь-серебро красной помадой чистит. Полез было солдат в буфет, травнику хватить, чтобы сердце утишить. Ан буфет
на запоре, а ключи у барыни
на крутом
боку гремят. Сунься-ка.
Выждав такт, он с
боку, победоносно и шутливо, взглянул
на свою даму, неожиданно пристукнул одною ногой и, как мячик, упруго отскочил от
пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму.
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и
полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в
бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами
на месте.