Неточные совпадения
Около городка Симодо течет довольно быстрая горная речка:
на ней было несколько джонок (мелких японских судов). Джонки вдруг быстро понеслись не по течению, а назад, вверх по речке. Тоже необыкновенное явление: тотчас послали с фрегата шлюпку с
офицером узнать, что там делается. Но едва шлюпка подошла к
берегу, как ее водою подняло вверх и выбросило.
Офицер и матросы успели выскочить и оттащили шлюпку дальше от воды. С этого момента начало разыгрываться страшное и грандиозное зрелище.
Порядок тот же, как и в первую поездку в город, то есть впереди ехал капитан-лейтенант Посьет,
на адмиральской гичке, чтоб встретить и расставить
на берегу караул; далее,
на баркасе, самый караул, в числе пятидесяти человек; за ним катер с музыкантами, потом катер со стульями и слугами; следующие два занимали
офицеры: человек пятнадцать со всех судов.
Сегодня с утра движение и сборы
на фрегате: затеяли свезти
на берег команду.
Офицеры тоже захотели провести там день, обедать и пить чай. «Где же это они будут обедать? — думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не знал, ехать или нет; но и оставаться почти одному
на фрегате тоже невесело.
Наконец, 12 августа, толпа путешественников, и во главе их — генерал-губернатор Восточной Сибири, высыпали
на берег. Всех гостей было более десяти человек, да слуг около того, да принадлежащих к шкуне
офицеров и матросов более тридцати человек. А багажа сколько!
Едва адмирал ступил
на берег, музыка заиграла, караул и
офицеры отдали честь. А где же встреча, кто ж примет: одни переводчики? Нет, это шутки! Велено спросить, узнать и вытребовать.
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский
офицер (ныне генерал), — оба были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал в каюту, к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели
на оба
берега,
на море, в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался
на картину, особенно
на целую стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались к шведскому
берегу, а мы шли почти посредине, несколько ближе к датскому.
Офицеры беззаботно разговаривали между собой, как в комнате,
на берегу; иные читали.
Мы с любопытством смотрели
на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «
Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли
на другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она все стоит: мы были
на мели. «Отдай шкоты!» — закричали
офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь
на бок, выпрямилась, но с мели уже не сходила.
На другой день мы отправились
на берег с визитами, сначала к американским
офицерам, которые заняли для себя и для матросов — не знаю как, посредством ли покупки или просто «покровительства», — препорядочный домик и большой огород с сладким картофелем, таро, горохом и табаком.
Адмирал потому более настаивал
на этом, что всем
офицерам хотелось быть
на берегу.
Когда не было леса по
берегам, плаватели углублялись в стороны для добывания дров. Матросы рубили дрова,
офицеры таскали их
на пароход. Адмирал порывался разделять их заботы, но этому все энергически воспротивились, предоставив ему более легкую и почетную работу, как-то: накрывать
на стол, мыть тарелки и чашки.
Отец был кавалергардским
офицером, но рано вышел в отставку, поселился в своем имении Обухове,
на берегу Днепра, был одно время предводителем дворянства, в Турецкую войну опять поступил
на военную службу, потом в течение 25 лет был председателем правления Земельного банка Юго-Западного края.
Он рассказывал мне потом, что в ту пору ему пришлось пережить нравственно три долгих фазиса: первый, самый долгий и мучительный, — уверенность в неминуемой гибели; каторжниками овладела паника, и они выли; детей и женщин пришлось отправить в шлюпке под командой
офицера по тому направлению, где предполагался
берег, и шлюпка скоро исчезла в тумане; второй фазис — некоторая надежда
на спасение: с Крильонского маяка донесся пушечный выстрел, извещавший, что женщины и дети достигли
берега благополучно; третий — полная уверенность в спасении, когда в туманном воздухе вдруг раздались звуки корнет-а-пистона,
на котором играл возвращавшийся
офицер.
Это чувство было и у смертельно раненого солдата, лежащего между пятьюстами такими же ранеными
на каменном полу Павловской набережной и просящего Бога о смерти, и у ополченца, из последних сил втиснувшегося в плотную толпу, чтобы дать дорогу верхом проезжающему генералу, и у генерала, твердо распоряжающегося переправой и удерживающего торопливость солдат, и у матроса, попавшего в движущийся батальон, до лишения дыхания сдавленного колеблющеюся толпой, и у раненого
офицера, которого
на носилках несли четыре солдата и, остановленные спершимся народом, положили наземь у Николаевской батареи, и у артиллериста, 16 лет служившего при своем орудии и, по непонятному для него приказанию начальства, сталкивающего орудие с помощью товарищей с крутого
берега в бухту, и у флотских, только-что выбивших закладки в кораблях и, бойко гребя,
на баркасах отплывающих от них.
Смотри только
береги это сокровище…» И вот через три месяца святое сокровище ходит в затрепанном капоте, туфли
на босу ногу, волосенки жиденькие, нечесаные, в папильотках, с денщиками собачится, как кухарка, с молодыми
офицерами ломается, сюсюкает, взвизгивает, закатывает глаза.
Елена сошла
на берег и, сама не зная для чего, объехала город
на электрическом трамвае. Весь гористый, каменный белый город казался пустым, вымирающим, и можно было подумать, что никто в нем не живет, кроме морских
офицеров, матросов и солдат, — точно он был завоеван.
(Прим. автора.)] и братьев, понеслась в погоню с воплями и угрозами мести; дорогу угадали, и, конечно, не уйти бы нашим беглецам или по крайней мере не обошлось бы без кровавой схватки, — потому что солдат и
офицеров, принимавших горячее участие в деле, по дороге расставлено было много, — если бы позади бегущих не догадались разломать мост через глубокую, лесную, неприступную реку, затруднительная переправа через которую вплавь задержала преследователей часа
на два; но со всем тем косная лодка,
на которой переправлялся молодой Тимашев с своею Сальме через реку Белую под самою Уфою, — не достигла еще середины реки, как прискакал к
берегу старик Тевкелев с сыновьями и с одною половиною верной своей дружины, потому что другая половина передушила
на дороге лошадей.
Мы сидели за чаем
на палубе. Разудало засвистал третий. Видим, с
берега бежит
офицер в белом кителе, с маленькой сумочкой и шинелью, переброшенной через руку. Он ловко перебежал с пристани
на пароход по одной сходне, так как другую уже успели отнять. Поздоровавшись с капитаном за руку, он легко влетел по лестнице
на палубу — и прямо к отцу. Поздоровались. Оказались старые знакомые.
Все
офицеры выбежали из избы; к ним присоединилось человек пятьдесят солдат. Место сражения было не слишком обширно, и в несколько минут
на улице все уголки были обшарены. В кустах нашли трех убитых неприятелей, но Рославлева нигде не было. Наконец вся толпа вышла
на морской
берег.
Вдруг густое облако дыма закрутилось
на противуположном
берегу; окрестность дрогнула, и одно ядро с визгом пронеслось над головами наших
офицеров.
Было восемь часов утра — время, когда
офицеры, чиновники и приезжие обыкновенно после жаркой, душной ночи купались в море и потом шли в павильон пить кофе или чай. Иван Андреич Лаевский, молодой человек лет двадцати восьми, худощавый блондин, в фуражке министерства финансов и в туфлях, придя купаться, застал
на берегу много знакомых и между ними своего приятеля, военного доктора Самойленко.
Мокрые
офицеры с мрачными лицами толпились вокруг него. Тут стоял и Венцель с искаженным лицом и уже без сабли. Между тем генеральский кучер, походив у
берега и посовав в воду кнутовищем, сел
на козлы и благополучно переехал через воду немного в стороне от того места, где перешли мы; воды едва хватало по оси коляски.
Один из этих отрядов обложил усадьбу со стороны леса и отнял у всех находящихся в доме всякую возможность побега; другой, став частию между домом и деревней, а частию вдоль
берега Турицы, делал невозможною всякую надежду
на какое-нибудь подкрепление или защиту; а третий, имевший в голове своей губернатора,
офицера, оскорбленного Байцурова и драгуна, несколько часов назад бывшего свидетелем насильственного венчания боярышни с Плодомасовым, прямо подвигался
на его разбойничий дом.
— Это действительно ужасно, — тихо произнес Щавинский. — Может быть, еще неправда? Впрочем, теперь такое время, что самое невозможное стало возможным. Кстати, вы знаете, что делается в морских портах? Во всех экипажах идет страшное, глухое брожение. Морские
офицеры на берегу боятся встречаться с людьми свой команды.
Развязка повести, происходящая
на песчаном
берегу моря в Испании, куда прибыл для этого русский фрегат; чудесное избавление, из-под ножей убийц, героя романа тем самым морским
офицером, от которого Завольский бежал в Испанию, и который оказался родным братом, а не любовником героини романа — все это слишком самовольно устроено автором и не удовлетворяет читателя.
Анатоль не хотел пропустить этой встречи; он взял его за руку и просил выслушать его. Он говорил долго и горячо. Удивленный поляк слушал его с вниманием, пристально смотрел
на него и, глубоко потрясенный, в свою очередь сказал ему: «Вы прилетели, как голубь в ковчег, с вестью о близости
берега — и именно в ту минуту, когда я покинул родину и начинаю странническую жизнь. Наконец-то начинается казнь наших врагов, стан их распадается, и если русский
офицер так говорит, как вы, еще не все погибло!»
Громадный
офицер в эполетах — она познакомилась с ним
на Старо-Киевской улице, когда была гимназисткой, а теперь не помнила его фамилии, — точно из-под земли вырос и пригласил
на вальс, и она отлетела от мужа, и ей уж казалось, будто она плыла
на парусной лодке, в сильную бурю, а муж остался далеко
на берегу…
Солдат говорил, что он «богу и государю виноват без милосердия», что он стоял
на часах и, заслышав стоны человека, тонувшего в полынье, долго мучился, долго был в борьбе между служебным долгом и состраданием, и, наконец,
на него напало искушение, и он не выдержал этой борьбы: покинул будку, соскочил
на лед и вытащил тонувшего
на берег, а здесь, как
на грех, попался проезжавшему
офицеру дворцовой инвалидной команды.
Но морякам было не до фруктов. Корвет, зашедший
на Мадеру по пути, собирался простоять
на острове всего только до следующего вечера, и потому все свободные
офицеры торопились поскорее
на берег.
Тем временем большинство
офицеров уезжает
на берег. Присланные афиши обещают интересный спектакль.
А старший
офицер, Андрей Николаевич, озабоченный постановкой новой грот-мачты, долго беседовал с боцманом насчет ее вооружения и уже просил ревизора завтра же прислать из Батавии хорошее крепкое дерево и присмотреть шлюпки.
На берег он не собирался, пока «Коршун» не будет совсем готов и снова не сделается прежним красавцем, готовым выдержать с честью новый ураган.
— А вы что не
на берегу, Ашанин? — удивился старший
офицер, увидав в кают-компании Володю.
На следующее утро, когда доктор с Ашаниным собрались ехать
на берег, старший
офицер подошел к Ашанину и позвал к себе в каюту.
До Батавии оставалось всего 600 миль, то есть суток трое-четверо хорошего хода под парусами. Бесконечный переход близился к концу. Все повеселели и с большим нетерпением ждали Батавии. Уже в кают-компании толковали о съезде
на берег, назначая день прихода, и расспрашивали об этом городе у одного из
офицеров, который бывал в нем в прежнее свое кругосветное плавание. Все то и дело приставали к старому штурману с вопросами: как он думает, верны ли расчеты?
— Пить — пил, ежели
на берегу, но только с рассудком. А
на другой год старший
офицер его в старшие марсовые произвел, а когда в командиры вышел, — к себе
на судно взял… И до сих пор его не оставил: Кирюшкин
на евойной даче сторожем. Вот оно что доброе слово делает… А ты говоришь, никак невозможно! — заключил Бастрюков.
Скоро пароход проходил в узком пространстве. С одной стороны мыс, состоящий из двух высоких гор, падающих отвесными стенами в море, а с другой плоский
берег,
на котором расположена деревушка, где находится станция лоцманов, унтер-офицеров французского флота.
Все
на корвете торопились, чтобы быть готовыми к уходу к назначенному сроку. Работы по тяге такелажа шли быстро, и оба боцмана и старший
офицер Андрей Николаевич с раннего утра до позднего вечера не оставляли палубы. Ревизор Первушин все время пропадал
на берегу, закупая провизию и уголь и поторапливая их доставкой. Наконец к концу пятого дня все было готово, и вечером же «Коршун» вышел из Гонконга, направляясь
на далекий Север.
—
Берег!
берег! — разнеслось по всему корвету. Все
офицеры выскочили наверх и направили бинокли
на эту желанную полоску.
Раз Первушин после обеда
на берегу шепнул старшему
офицеру, как будто в порыве откровенности, что Ашанин позволял себе неуважительно отозваться о нем; другой раз — будто Ашанин заснул
на вахте; в третий раз говорил, что Ашанин ищет дешевой популярности между матросами и слишком фамильярничает с ними во вред дисциплине, — словом, изо всех сил своей мелкой злобной душонки старался очернить Володю в глазах старшего
офицера.
— Тебя, такой-сякой, старший
офицер велел отпустить
на берег.
После завтрака почти все
офицеры вместе отправились
на берег на аудиенцию к его величеству Камеамеа IV, назначенную в три часа.
В городе
офицеры сводно-гвардейского полка ворвались в тюрьму, вывели тридцать бандитов и большевистских комиссаров и расстреляли их
на берегу моря.
На том
берегу стонали сонные кулики, а
на этом, в одном из кустов, не обращая никакого внимания
на толпу
офицеров, громко заливался соловей.
Не таков ли и этот фон Раббек? Таков или не таков, но делать было нечего.
Офицеры приоделись, почистились и гурьбою пошли искать помещичий дом.
На площади, около церкви, им сказали, что к господам можно пройти низом — за церковью спуститься к реке и идти
берегом до самого сада, а там аллеи доведут куда нужно, или же верхом — прямо от церкви по дороге, которая в полуверсте от деревни упирается в господские амбары.
Офицеры решили идти верхом.
В конце пути тропинка шла вверх и около церковной ограды впадала в дорогу. Здесь
офицеры, утомленные ходьбой
на гору, посидели, покурили.
На другом
берегу показался красный тусклый огонек, и они от нечего делать долго решали, костер ли это, огонь ли в окне, или что-нибудь другое… Рябович тоже глядел
на огонь, и ему казалось, что этот огонь улыбался и подмигивал ему с таким видом, как будто знал о поцелуе.
Выйдя из Пажеского корпуса 18 лет, он сделался модным гвардейским
офицером, каких было много. Он отлично говорил по-французски, ловко танцевал, знал некоторые сочинения Вольтера и Руссо, но кутежи были у него
на заднем плане, а
на первом стояли «права человека», великие столпы мира — «свобода, равенство и братство», «божественность природы» и, наконец, целые тирады из пресловутого «Эмиля» Руссо, забытого во Франции, но вошедшего в моду
на берегах Невы.
В самом деле, русские
на нескольких плотах подъехали с разных сторон к острову. Встреча была ужасная. Блеснули ружья в бойницах, и осаждавшие дорого заплатили за свою неосторожность. Сотни их пали. Плоты со множеством убитых и раненых немедленно возвратились к
берегу. Из стана послан был
офицер шведский переговорить с Вульфом, что русские не
на штурм шли, а только ошибкою, ранее назначенного часа, готовились принять в свое заведование остров.
В эту минуту от крепостной пристани показалась лодка с посланным
офицером. Через минуту он был уже
на берегу.
Пуще всего надоедает ему бинокль, наводимый
на него соседкой, вдовушкой гарнизонного
офицера, когда он пробирается по
берегу к вожделенным струям.
На берегах,
на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо.
Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался полотенцем
на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему...