Неточные совпадения
Все водоплавающие птицы снабжены от заботливой природы густым и длинным пухом, не пропускающим ни капли воды до их тела, но утки-рыбалки,
начиная с нырка до
гоголя включительно (особенно последний), предназначенные всю жизнь проводить на воде, снабжены предпочтительно самым густым пухом.
—
Гоголь громадный талант, —
начал он, — но покуда
с приличною ему силою является только как сатирик, а потому раскрывает одну сторону русской жизни, и раскроет ли ее вполне, как обещает в «Мертвых душах», и проведет ли славянскую деву и доблестного мужа — это еще сомнительно.
Григорий Иванович, этот умный, высоконравственный, просвещенный и доступный пониманию некоторых сторон искусства человек, сказал нам
с Верой: что малороссийский народ пустой, что и
Гоголь сам точно такой же хохол, каких он представляет в своих повестях, что ему мало одного, что он хочет быть и музыкантом и живописцем, и
начал бранить его за то, что он предался Италии.
Я требую также, чтобы не печатать „Предуведомления“ к пятому изданию „Ревизора“: ибо все это
с начала до конца чушь, дичь и нелепость, и если будет обнародовано, сделает
Гоголя посмешищем всей России.
Гоголь, взявши один из них,
начал с самым простодушным видом и серьезным голосом уверять продавца, что это не пряники; что он ошибся и захватил как-нибудь куски мыла вместо пряников, что и по белому их цвету это видно, да и пахнут они мылом, что пусть он сам отведает и что мыло стоит гораздо дороже, чем пряники.
Увидав дилижанс,
Гоголь торопливо встал,
начал собираться и простился
с нами, равно как и мы
с ним, не
с таким сильным чувством, какого можно было ожидать.
Нет, и
Гоголь не постиг вполне, в чем тайна русской народности, и он перемешал хаос современного общества, кое-как изнашивающего лохмотья взятой взаймы цивилизации,
с стройностью простой, чистой народной жизни, мало испорченной чуждыми влияниями и еще способной к обновлению на
началах правды и здравого смысла.
Всего лишь один раз во все мое писательство (уже к
началу XX века) обратился ко мне
с вопросными пунктами из Парижа известный переводчик
с русского Гальперин-Каминский. Он тогда задумывал большой этюд (по поводу пятидесятилетней годовщины по смерти
Гоголя), где хотел критически обозреть все главные этапы русской художественной прозы, языка, мастерства формы — от
Гоголя и до Чехова включительно.
Тогда, до
начала 60-х годов, Писемский считался, несомненно, либеральнымбеллетристом,
с заветами
Гоголя, изобразителем всех темных сторон «николаевщины».
Мы уже гимназистами знали про то, что Щепкин водил дружбу
с писателями:
с Гоголем,
с кружком Грановского и Белинского и
с Герценом, которого мы много читали, разумеется кроме того, что он
начал уже печатать за границей, как эмигрант.
А в это время дверь вдруг отворяется, и из кабинета выходит ротмистр, в мундире
с эполетами, и усы оттопырены, и, не поздоровавшись,
начинает речь словами, гораздо позднее вложенными
Гоголем в уста Сквозника-Дмухановского...