Неточные совпадения
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар
у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся
у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.
Заседание уже
началось.
У стола, покрытого сукном, за который сели Катавасов и Метров, сидело шесть человек, и один из них, близко пригибаясь к рукописи, читал что-то. Левин сел на один из пустых стульев, стоявших вокруг стола, и шопотом спросил
у сидевшего тут студента, что читают. Студент, недовольно оглядев Левина, сказал...
На его квартире никого уже не было дома: все были на скачках, и лакей его дожидался
у ворот. Пока он переодевался, лакей сообщил ему, что уже
начались вторые скачки, что приходило много господ спрашивать про него, и из конюшни два раза прибегал мальчик.
Здешние жители утверждают, что воздух Кисловодска располагает к любви, что здесь бывают развязки всех романов, которые когда-либо
начинались у подошвы Машука.
— Вот смотрите, в этом месте уже
начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая на поля. — Вы увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возьмешь дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный.
У другого в пятнадцать лет не поднялся <бы> так, а
у него в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился.
Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите на хлеба, во сколько раз они гуще, чем
у другого.
— Вот говорит пословица: «Для друга семь верст не околица!» — говорил он, снимая картуз. — Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай, думаю себе, зайду, верно, не спит. А! вот хорошо, что
у тебя на столе чай, выпью с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую, что уж
начинается в желудке возня. Прикажи-ка мне набить трубку! Где твоя трубка?
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую хочешь, только подле сядь и говори. К тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься.
У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчу маленько;
у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, — ну, с песенки и
началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься!
Одним словом,
у меня
началось с самого неудержимого сладострастного порыва.
Лично же
у меня
началось со случайности, с одной совершенно случайной случайности, которая в высшей степени могла быть и могла не быть, — какой?
(Вы припомните,
у нас ведь с юридического вопроса
началось.)
— И выходило
у него так, как будто революция
началась потому, что француженки вели себя нескромно.
— Бог мой,
у тебя
начинается лысина.
Жила-была дама, было
у нее два мужа,
Один — для тела, другой — для души.
И вот
начинается драма: который хуже?
Понять она не умела, оба — хороши!
— Какая штучка
началась, а? Вот те и хи-хи! Я ведь шел с ним, да меня
у Долгоруковского переулка остановил один эсер, и вдруг — трах! трах! Сукины дети! Даже не подошли взглянуть — кого перебили, много ли? Выстрелили и спрятались в манеж. Так ты, Самгин, уговори! Я не могу! Это, брат, для меня — неожиданно… непонятно! Я думал,
у нее — для души — Макаров… Идет! — шепнул он и отодвинулся подальше в угол.
Он заставил себя еще подумать о Нехаевой, но думалось о ней уже благожелательно. В том, что она сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть женщиной. Ногти на ногах
у нее плохо острижены, и, кажется, она сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все более твердо и быстрее.
Начинался рассвет, небо, позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно, расскажет, что он не ночевал дома.
— Волнения
начались в деревне Лисичьей и охватили пять уездов Харьковской и Полтавской губернии. Да-с. Там
у вас брат, так? Дайте его адрес. Туда едет Татьяна, надобно собрать материал для заграничников. Два адреса
у нас есть, но, вероятно, среди наших аресты.
Самгин понимал, что сейчас разыграется что-то безобразное, но все же приятно было видеть Лютова в судорогах страха, а Лютов был так испуган, что его косые беспокойные глаза выкатились, брови неестественно расползлись к вискам. Он пытался сказать что-то людям, которые тесно окружили гроб, но только махал на них руками. Наблюдать за Лютовым не было времени, — вокруг гроба уже
началось нечто жуткое, отчего
у Самгина по спине поползла холодная дрожь.
— Да, царь — типичный русский нигилист, интеллигент! И когда о нем говорят «последний царь», я думаю; это верно! Потому что
у нас уже
начался процесс смещения интеллигенции. Она — отжила. Стране нужен другой тип, нужен религиозный волюнтарист, да! Вот именно: религиозный!
Ее крупная фигура покачивалась, и как будто это она встряхивала сумрак. Самгин возвратился в зал, вспомнив, что тихий роман с Никоновой
начался в такой же дождливый вечер; это воспоминание тотчас же вызвало
у него какую-то торжественную грусть. В маленькой комнате шлепались на пол мокрые тряпки, потом раздался возмущенный возглас...
Главное
начиналось, когда занавес снова исчезал и к рампе величественно подходила Алина Августова в белом, странно легком платье, которое не скрывало ни одного движения ее тела, с красными розами в каштановых волосах и
у пояса.
Заботами ее
у него
начиналась практика, он уже имел несколько гражданских исков и платную защиту по делу о поджоге.
— Здоровенная будет
у нас революция, Клим Иванович. Вот —
начались рабочие стачки против войны — знаешь? Кушать трудно стало, весь хлеб армии скормили. Ох, все это кончится тем, что устроят европейцы мир промежду себя за наш счет, разрежут Русь на кусочки и начнут глодать с ее костей мясо.
— Он еще есть, — поправил доктор, размешивая сахар в стакане. — Он — есть, да! Нас, докторов, не удивишь, но этот умирает… корректно, так сказать. Как будто собирается переехать на другую квартиру и — только.
У него — должны бы мозговые явления
начаться, а он — ничего, рассуждает, как… как не надо.
—
У него
начинается что-то мозговое…
Я потом в палате рассказываю: дело, очевидно, плохо, если
начались тайные обыски
у членов прокурорского надзора!
У ней стукнуло сердце, и не в первый раз, лишь только
начинались вопросы, близкие к делу.
В антракте он пошел в ложу к Ольге и едва протеснился до нее между двух каких-то франтов. Чрез пять минут он ускользнул и остановился
у входа в кресла, в толпе. Акт
начался, и все торопились к своим местам. Франты из ложи Ольги тоже были тут и не видели Обломова.
Потом уже
начинались повторения: рождение детей, обряды, пиры, пока похороны не изменят декорации; но ненадолго: одни лица уступают место другим, дети становятся юношами и вместе с тем женихами, женятся, производят подобных себе — и так жизнь по этой программе тянется беспрерывной однообразною тканью, незаметно обрываясь
у самой могилы.
Обломов прислушивался и ждал: вот кто-то взялся за кольцо
у калитки, и в то же мгновение раздался отчаянный лай и
началось скаканье на цепи собаки.
— Простите, Татьяна Марковна, а
у вас дело обыкновенно
начинается с старого обычая, с старых правил, да с справки о том, как было, да что скажут, а собственный ум и сердце придут после.
Он наблюдал ее молча, и
у него в голове
начался новый рисунок и два новые характера, ее и Леонтья.
Начнется борьба, и, после семидесяти семи поражений, нищие уничтожат акционеров, отберут
у них акции и сядут на их место, акционерами же разумеется.
Мы дошли до китайского квартала, который
начинается тотчас после европейского. Он состоит из огромного ряда лавок с жильем вверху, как и в Сингапуре. Лавки небольшие, с материями, посудой, чаем, фруктами. Тут же помещаются ремесленники, портные, сапожники, кузнецы и прочие.
У дверей сверху до полу висят вывески: узенькие, в четверть аршина, лоскутки бумаги с китайскими буквами. Продавцы, все решительно голые, сидят на прилавках, сложа ноги под себя.
Я думал, судя по прежним слухам, что слово «чай»
у моряков есть только аллегория, под которою надо разуметь пунш, и ожидал, что когда офицеры соберутся к столу, то
начнется авральная работа за пуншем, загорится живой разговор, а с ним и носы, потом кончится дело объяснениями в дружбе, даже объятиями, — словом, исполнится вся программа оргии.
Еще дела не
начались, а на Лючу, в прихожей
у порога, и в Китае также, стоит нетерпеливо, как
у долго не отпирающихся дверей, толпа миссионеров: они ждут не дождутся, когда настанет пора восстановить дерзко поверженный крест…
14-го февраля
начались те штили, которых напрасно боялись
у экватора.
Наконец, не знаю в который раз, вбежавший Кичибе объявил, что если мы отдохнули, то губернатор ожидает нас, то есть если устали, хотел он, верно, сказать. В самом деле устали от праздности. Это
у них называется дело делать. Мы пошли опять в приемную залу, и
начался разговор.
25-го сентября — ровно год, как на «Палладе» подняли флаг и она вышла на кронштадтский рейд: значит, поход
начался.
У нас праздник, молебен и большой обед. Вызвали японцев: приехал Хагивари-Матаса, старший из баниосов, только что прибывший из Едо с новым губернатором.
Иногда бросало так, что надо было крепко ухватиться или за пушечные тали, или за первую попавшуюся веревку. Ветер между тем завывал больше и больше.
У меня дверь была полуоткрыта, и я слышал каждый шум, каждое движение на палубе: слышал, как часа в два вызвали подвахтенных брать рифы, сначала два, потом три, спустили брам-реи, а ветер все крепче. Часа в три утра взяли последний риф и спустили брам-стеньги.
Начались сильные размахи.
Мы, не зная, каково это блюдо, брали доверчиво в рот; но тогда
начинались различные затруднения: один останавливался и недоумевал, как поступить с тем, что
у него во рту; иной, проглотив вдруг, делал гримасу, как будто говорил по-английски; другой поспешно проглатывал и метался запивать, а некоторые, в том числе и барон, мужественно покорились своей участи.
Мисси с своими кавалерами, заметив, что между братом и сестрой
начинается интимный разговор, отошла в сторону. Нехлюдов же с сестрой сели
у окна на бархатный диванчик подле чьих-то вещей, пледа и картонки.
Этот тон смутил Зосю. Несколько дней она казалась спокойнее, но потом
началась старая история. Привалова удивляло только то, что Половодов совсем перестал бывать
у них, и Зося, как казалось, совсем позабыла о нем. Теперь
у нее явилось новое развлечение: она часов по шести в сутки каталась в санях по городу, везде таская за собой Хину. Она сама правила лошадью и даже иногда сама закладывала свой экипаж.
— Мы целую бутылку пороху заготовили, он под кроватью и держал. Отец увидал. Взорвать, говорит, может. Да и высек его тут же. Хотел в гимназию на меня жаловаться. Теперь со мной его не пускают, теперь со мной никого не пускают. Смурова тоже не пускают,
у всех прославился; говорят, что я «отчаянный», — презрительно усмехнулся Коля. — Это все с железной дороги здесь
началось.
Просто сумбур
начался; главное — суеверие, сплетни; сплетен ведь и
у нас столько же, сколько
у вас, даже капельку больше, а, наконец, и доносы,
у нас ведь тоже есть такое одно отделение, где принимают известные «сведения».
Вот тут-то
у них и
начались баталии, о которых я страшно сожалею, потому что его, кажется, очень больно тогда раз избили.
А мы с ним, надо вам знать-с, каждый вечер и допрежь того гулять выходили, ровно по тому самому пути, по которому с вами теперь идем, от самой нашей калитки до вон того камня большущего, который вон там на дороге сиротой лежит
у плетня и где выгон городской
начинается: место пустынное и прекрасное-с.
Знаю, бывало, что так
у ней всегда болезнь
начиналась, что завтра же она кликушей выкликать начнет и что смешок этот теперешний, маленький, никакого восторга не означает, ну да ведь хоть и обман, да восторг.
И шесть камней разом вылетели из группы. Один угодил мальчику в голову, и тот упал, но мигом вскочил и с остервенением начал отвечать в группу камнями. С обеих сторон
началась непрерывная перестрелка,
у многих в группе тоже оказались в кармане заготовленные камни.
Я сделал два выстрела в воздух, и тотчас же со стороны реки Шакиры последовал ответ. Через несколько минут мы были
у своих.
Начались обоюдные расспросы: с кем что случилось и кто что видел?