Неточные совпадения
— Интеллигент-революционер считается героем. Прославлен и возвеличен. А по смыслу деятельности своей он — предатель культуры. По намерениям — он враг ее. Враг
нации. Родины. Он, конечно, тоже утверждает себя как личность. Он чувствует: основа
мира, Архимедова точка опоры — доминанта личности. Да. Но он мыслит ложно. Личность должна расти и возвышаться, не опираясь на массу, но попирая ее. Аристократия и демократия. Всегда — это. И — навсегда.
«Мы принадлежим к числу
наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать
миру какой-нибудь важный урок».
— Оно должно состоять, — кричал Рагуза, заметно уклоняясь от прямого ответа, — когда великие идеи ослабевают и
мир пошлеет, когда великие
нации падают и угнетаются и нет великих людей, тогда все искусства должны порицать это время упадка.
Несколько лет уже продолжался общий
мир во всей Европе; торговля процветала, все народы казались спокойными, и Россия, забывая понемногу прошедшие бедствия, начинала уже пользоваться плодами своих побед и неимоверных пожертвований; мы отдохнули, и русские полуфранцузы появились снова в обществах, снова начали бредить Парижем и добиваться почетного названия — обезьян вертлявого народа, который продолжал кричать по-прежнему, что мы варвары, а французы первая
нация в свете; вероятно, потому, что русские сами сожгли Москву, а Париж остался целым.
Человек, человеческая личность есть верховная ценность, а не общности, не коллективные реальности, принадлежащие
миру объектному, как общество,
нация, государство, цивилизация, церковь.
И все то, что экзистенциально в объективированных ступенях
мира, в
нации, человечестве, космосе и т. д., принадлежит внутреннему существу личности, не подчиненной никакому иерархическому центру.
Ничто в объектном
мире: ни
нация, ни государство, ни общество, ни социальный институт, ни церковь — этим чувствилищем не обладают.
— Французы — образованнейшая
нация в
мире! — воскликнул франт.
Эта душевность и сердечность есть как бы отличительное свойство, присущее лишь русскому народу, и нигде в
мире, ни у одной
нации нет столько чувствительности, столько сердечной теплоты, как в русском человеке.
Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно-умною женщиной, точно так же как в 1808 так и в 1812 году, с восторгом говорили о великой
нации и великом человеке, и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться
миром.
Париж был бы столицей
мира, и французы предметом зависти всех
наций!…
Распавшийся
мир новой истории, находящийся в состоянии кровавой борьбы
наций, классов и отдельных людей, одержимый подозрительностью и злобой, разными путями стремится к универсальному единству, к преодолению того исключительного национального обособления, которое довело
нации до падения и разложения.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей
нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда
мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.