Неточные совпадения
— Не говори этого, Долли. Я ничего не сделала и не могла сделать. Я часто удивляюсь, зачем
люди сговорились портить меня. Что я сделала и что могла сделать?
У тебя в сердце
нашлось столько любви, чтобы простить…
Он, этот умный и тонкий в служебных делах
человек, не понимал всего безумия такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором
у него
находились его чувства к семье, т. е. к жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой
человек!» обращался он к нему.
Ему казалось, что и важничал Федор Федорович уже чересчур, что имел он все замашки мелких начальников, как-то: брать на замечанье тех, которые не являлись к нему с поздравленьем в праздники, даже мстить всем тем, которых имена не
находились у швейцара на листе, и множество разных тех грешных принадлежностей, без которых не обходится ни добрый, ни злой
человек.
Неожиданная весть сильно меня поразила. Комендант Нижнеозерной крепости, тихий и скромный молодой
человек, был мне знаком: месяца за два перед тем проезжал он из Оренбурга с молодой своей женою и останавливался
у Ивана Кузмича. Нижнеозерная
находилась от нашей крепости верстах в двадцати пяти. С часу на час должно было и нам ожидать нападения Пугачева. Участь Марьи Ивановны живо представилась мне, и сердце
у меня так и замерло.
Тут Самгин увидел, что старик одет празднично или как именинник в новый, темно-синий костюм, а его тощее тело воинственно выпрямлено. Он даже приобрел нечто напомнившее дядю Якова, полусгоревшего, полумертвого
человека, который явился воскрешать мертвецов. Ласково простясь, Суслов ушел, поскрипывая новыми ботинками и оставив
у Самгина смутное желание найти в старике что-нибудь комическое. Комического — не
находилось, но Клим все-таки с некоторой натугой подумал...
— Гроб поставили в сарай… Завтра его отнесут куда следует.
Нашлись люди. Сто целковых. Н-да! Алина как будто приходит в себя.
У нее — никогда никаких истерик! Макаров… — Он подскочил на кушетке, сел, изумленно поднял брови. — Дерется как! Замечательно дерется, черт возьми! Ну, и этот… Нет, — каков Игнат, а? — вскричал он, подбегая к столу. — Ты заметил, понял?
В 5 часов мы подошли к зверовой фанзе. Около нее я увидел своих
людей. Лошади уже были расседланы и пущены на волю. В фанзе, кроме стрелков,
находился еще какой-то китаец. Узнав, что мы с Дерсу еще не проходили, они решили, что мы остались позади, и остановились, чтобы обождать.
У китайцев было много кабарожьего мяса и рыбы, пойманной заездками.
Катерина Васильевна стала собирать все свои воспоминания о Вере Павловне, но в них только и
нашлось первое впечатление, которое сделала на нее Вера Павловна; она очень живо описала ее наружность, манеру говорить, все что бросается в глаза в минуту встречи с новым
человеком; но дальше, дальше
у нее в воспоминаниях уже, действительно, не было почти ничего, относящегося к Вере Павловне: мастерская, мастерская, мастерская, — и объяснения Веры Павловны о мастерской; эти объяснения она все понимала, но самой Веры Павловны во все следующее время, после первых слов встречи, она уж не понимала.
В кругу приятелей, сборные пункты которых
находились у Кирсанова и Лопухова, он бывал никак не чаще того, сколько нужно, чтобы остаться в тесном отношении к нему: «это нужно; ежедневные случаи доказывают пользу иметь тесную связь с каким-нибудь кругом
людей, — надобно иметь под руками всегда открытые источники для разных справок».
Они спокойно пели песни и крали кур, но вдруг губернатор получил высочайшее повеление, буде
найдутся цыгане беспаспортные (ни
у одного цыгана никогда не бывало паспорта, и это очень хорошо знали и Николай, и его
люди), то дать им такой-то срок, чтоб они приписались там, где их застанет указ, к сельским, городским обществам.
Маркс не очень любил русских и был удивлен, что
у него среди русских
находятся последователи раньше, чем среди западных
людей.
Как известно, это удобство
у громадного большинства русских
людей находится в полном презрении.
Каторжным трудом пользуются также военное и телеграфное ведомства, землемер; около 50
человек прикомандировано к тюремному лазарету, неизвестно в качестве кого и для чего, и не сочтешь тех, которые
находятся в услужении
у гг. чиновников.
У каждой такой особы
находились бедные родственники, подающие надежды молодые
люди и целый отдел «пострадавших», которым необходимо было скрыться куда-нибудь подальше.
Нашелся же такой
человек, который заступился и за нее, Татьяну, и как все это ловко
у солдата вышло: ни шуму, ни драки, как в других семьях, а тихонько да легонько.
— Крепкие старики, — объяснял щеголь. — Упрямы бывают, но крепкие, настоящие
люди, своему отечеству патриоты. Я, разумеется,
человек центральный; я, можно сказать, в самом центре
нахожусь: политику со всеми веду, потому что
у меня все расчеты и отправки, и со всякими
людьми я имею обращение, а только наши старики — крепкие
люди: нельзя их ничем покорить.
Губерния налетела сюда, как обыкновенно губернии налетают: один станет собираться, другому делается завидно, — дело сейчас
находится, и, смотришь, несколько
человек, свободно располагающих временем и известным капиталом, разом снялись и полетели вереницею зевать на зеркальные окна Невского проспекта и изучать то особенное чувство благоговейного трепета, которое охватывает
человека, когда он прикасается к топазовой ручке звонка
у квартиры могущественной особы.
Отец с матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых
людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой знает давно,
люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый о господском и о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые
находятся в милости
у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части
у хозяев, то есть
у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою
у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
Но я
находился в раздраженном состоянии
человека, проигравшего более того, что
у него есть в кармане, который боится счесть свою запись и продолжает ставить отчаянные карты уже без надежды отыграться, а только для того, чтобы не давать самому себе времени опомниться. Я дерзко улыбнулся и ушел от него.
Рассудите так: неужели теперь
у Евгения Константиныча для Тетюева места не
найдется в Петербурге, когда он такую ораву совсем несообразных
людей кормит и поит?
Около пяти столетий назад, когда работа в Операционном еще только налаживалась,
нашлись глупцы, которые сравнивали Операционное с древней инквизицией, но ведь это так нелепо, как ставить на одну точку хирурга, делающего трахеотомию, и разбойника с большой дороги:
у обоих в руках, быть может, один и тот же нож, оба делают одно и то же — режут горло живому
человеку.
— Только стало мне жить при ней полегче. Начала она меня в скиты сговаривать; ну, я поначалу-то было в охотку соглашалась, да потом и другие тоже тут
люди нашлись:"Полно, говорят, дура, тебя хотят от наследства оттереть, а ты и рот разинула". Ну, я и уперлась. Родитель было прогневался, стал обзывать непристойно, убить посулил, однако Манефа Ивановна их усовестили. Оне
у себя в голове тоже свой расчет держали. Ходил в это время мимо нашего дому…
Хотя
у нас на это счет довольно простые приметы: коли кусается
человек — значит, во власти
находится, коли не кусается — значит, наплевать, и хотя я доподлинно знал, что в эту минуту графу Пустомыслову 9 даже нечем кусить; но кто же может поручиться, совсем ли погасла эта сопка или же в ней осталось еще настолько горючего матерьяла, чтоб и опять, при случае, разыграть роль Везувия?
И я полагаю, что потому именно он так обострился
у нас, что нигде в целом мире не
найдется такой массы глупых
людей, для которых весь кодекс политической благонадежности выразился в словах: что ж, если
у меня душа чиста — милости просим!
— То-то-с. По моему мнению, мы все,
люди добра, должны исповедаться друг перед другом и простить друг друга. Да-с, и простить-с.
У всякого
человека какой-нибудь грех
найдется — вот и надобно этот грех ему простить.
У этого
человека все курортное лакейство
находится в рабстве; он живет не в конуре, а занимает апартамент; спит не на дерюге, а на тончайшем белье; обедает не за табльдотом, а особо жрет что-то мудреное; и в довершение всего жена его гуляет на музыке под руку с сановником.
Направо от двери, около кривого сального стола, на котором стояло два самовара с позеленелой кое-где медью, и разложен был сахар в разных бумагах, сидела главная группа: молодой безусый офицер в новом стеганом архалуке, наверное сделанном из женского капота, доливал чайник;
человека 4 таких же молоденьких офицеров
находились в разных углах комнаты: один из них, подложив под голову какую-то шубу, спал на диване; другой, стоя
у стола, резал жареную баранину безрукому офицеру, сидевшему
у стола.
— Мы очень умны: как нам заниматься такими мелочами? Мы ворочаем судьбами
людей. Смотрят что
у человека в кармане да в петлице фрака, а до остального и дела нет. Хотят, чтоб и все были такие!
Нашелся между ними один чувствительный, способный любить и заставить любить себя…
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время
у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница
людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что,
находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
Это было самое счастливое время моей жизни, потому что
у Мальхен оказалось накопленных сто рублей, да, кроме того, Дарья Семеновна подарила ей две серебряные ложки.
Нашлись и другие добрые
люди: некоторые из гостей — а в этом числе и вы, господин Глумов! — сложились и купили мне готовую пару платья. Мы не роскошествовали, но жили в таком согласии, что через месяц после свадьбы
у нас родилась дочь.
Впечатление это было разнообразное. Балалайкин — поверил сразу и был так польщен, что
у него в гостях
находится человек столь несомненно древней высокопоставленности, что, в знак почтительной преданности, распорядился подать шампанского. Глумов, по обыкновению своему, отнесся равнодушно и даже, пожалуй, скептически. Но я… я припоминал! Что-то такое было! — говорил я себе. Где-то в прошлом, на школьной скамье… было, именно было!
Сбоку, по нарам, разместилось
человек восемь музыкантов: две скрипки (одна была в остроге, другую
у кого-то заняли в крепости, а артист
нашелся и дома), три балалайки — все самодельщина, две гитары и бубен вместо контрабаса.
Чуть только бедный учитель завидел Ахиллу, ноги его подкосились и стали; но через мгновение отдрогнули, как сильно нагнетенные пружины, и в три сильных прыжка перенесли Варнаву через такое расстояние, которого
человеку в спокойном состоянии не перескочить бы и в десять прыжков. Этим Варнава был почти спасен: он теперь
находился как раз под окном акцизничихи Бизюкиной, и, на его великое счастье, сама ученая дама стояла
у открытого окна.
И потому как
человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся на грабимого им
человека не затем, чтобы отнять
у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами
находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и не знали того, что
люди не любят умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание из земли, на которой они живут, не любят работать под землей, в воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки и по ночам на разных фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий.
Все эти
люди находятся в получасе езды от того места, где они, для того чтобы доставить богатому малому ненужные ему 3000, отнятые им
у целого общества голодных крестьян, могут быть вынуждены начать делать дела самые ужасные, какие только можно себе представить, могут начать убивать или истязать так же, как в Орле, невинных
людей, своих братьев, и они спокойно приближаются к тому месту и времени, где и когда это может начаться.
Для того, чтобы власть одних
людей над другими достигала своей цели ограничения
людей, стремившихся к личным целям в ущерб общего, нужно было, чтобы власть
находилась в руках
людей непогрешимых, как это предполагается
у китайцев или как это предполагалось в Средние века и теперь для
людей, верующих в святость помазания. Только при этом условии получало свое оправдание общественное устройство.
Матвей встал. Ему хотелось что-то сказать, какие-то резкие, суровые слова, вызвать
у людей стыд, жалость друг к другу. Слов таких не
нашлось, он перешагнул через скамью и пошёл вон из кухни, сказав...
Один из моих троюродных братьев, тоже отставной гусар,
человек еще молодой, но замотавшийся до невероятной степени и проживавший одно время
у дяди, прямо и просто объявил мне, что, по его глубочайшему убеждению, генеральша
находилась в непозволительной связи с Фомой Фомичом.
Мало-помалу стали распространяться и усиливаться слухи, что майор не только строгонек, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он пьет и развратничает, что там
у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда: в пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону и что уже два-три
человека пошли на тот свет от его побоев, что исправники и судьи обоих уездов, где
находились его новые деревни, все на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать и говорить не по нем, хватал середи бела дня, сажал в погреба или овинные ямы и морил холодом и голодом на хлебе да на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
Михельсон разбил их снова, отнял
у них пушки, положил на месте до трехсот
человек, рассеял остальных и спешил к Уйскому заводу, надеясь настигнуть самого Пугачева; но вскоре узнал, что самозванец
находился уже на Белорецких заводах.
Невозможно описать того состояния, в котором я
находился в продолжение моей бешеной скачки. Минутами я совсем забывал, куда и зачем еду: оставалось только смутное сознание, что совершилось что-то непоправимое, нелепое и ужасное, — сознание, похожее на тяжелую беспричинную тревогу, овладевающую иногда в лихорадочном кошмаре
человеком. И в то же время — как это странно! —
у меня в голове не переставал дрожать, в такт с лошадиным топотом, гнусавый, разбитый голос слепого лирника...
Пятиалтынный
нашелся, и Пепко согнул его двумя пальцами, —
у него была страшная сила в руках. Этот фокус привел фельдшера в восторг, и он расцеловал подававшего надежды молодого
человека.
Да неужели, Нина Григорьевна,
у вас для характеристики
человека не
найдется ничего, кроме того, что он шатен и служит в акцизе!
Не стану утруждать читателя описанием этой сцены. И без того уже, увидите вы,
найдется много
людей, которые обвинят меня в излишней сентиментальности, излишних, ни к чему не ведущих «излияниях», обвинят в неестественности и стремлении к идеалам, из которых всегда «невесть что такое выходит»… и проч., и проч. А критики? Но
у «критиков», как вы знаете, не по хорошему мил бываешь, а по милу хорош; нельзя же быть другом всех критиков!
У меня есть знакомый, и хороший, кажется,
человек, отец семейства, уже немолодой; так тот несколько дней в унынии
находился оттого, что в парижском ресторане спросил себе une portion de biftek aux pommes de terre, а настоящий француз тут же крикнул:"Garcon!biftek pommes!"Сгорел мой приятель от стыда!
У Губарева была привычка постоянно расхаживать взад и вперед, то и дело подергивая и почесывая бороду концами длинных и твердых ногтей. Кроме Губарева, в комнате
находилась еще одна дама в шелковом поношенном платье, лет пятидесяти, с чрезвычайно подвижным, как лимон желтым лицом, черными волосиками на верхней губе и быстрыми, словно выскочить готовыми глазами, да еще какой-то плотный
человек сидел, сгорбившись, в уголку.
Турусина. Вам все это смешно, я вижу.
У юристов и
у медиков сердца нет. И неужели не
нашлось ни одного
человека, который бы заступился за эту бедную женщину?
Но как бы это ни было, ожидая дочь, княгиня постоянно
находилась в муках недовольства собою и во все это время была мрачна и, против своего обыкновения, даже настолько неприветлива, что не обратила на дьяконицу и Дон-Кихота того внимания, каким эти
люди у нее всегда пользовались и на которое они, как надо бы думать, получили еще более права после нового оригинального доказательства своей безграничной ей преданности.
— Нет,
у целого общества никак не может быть этого, — возразила ему, в свою очередь, Елена, — всегда
найдется на девять
человек десятый,
у которого будет этот рефлекс.
Но положим даже, что порядок этот очень хорош, и что все-таки
находятся люди, которые не хотят подчиняться этому порядку и стремятся выскочить из него; но и в таком случае они не виноваты, потому что, значит,
у них не
нашлось в голове рефлексов [Рефлексы — термин, ставший популярным в России после выхода в свет знаменитой книги великого физиолога-материалиста И.М.Сеченова (1829—1905) «Рефлексы головного мозга» (1863).