Неточные совпадения
Разломило спину,
А квашня не ждет!
Баба Катерину
Вспомнила —
ревет:
В дворне больше году
Дочка… нет родной!
Славно жить
народуНа Руси святой!
Вот наш герой подъехал к сеням;
Швейцара мимо он стрелой
Взлетел по мраморным ступеням,
Расправил волоса рукой,
Вошел. Полна
народу зала;
Музыка уж греметь устала;
Толпа мазуркой занята;
Кругом и шум и теснота;
Бренчат кавалергарда шпоры;
Летают ножки милых дам;
По их пленительным следам
Летают пламенные взоры,
И
ревом скрыпок заглушен
Ревнивый шепот модных жен.
Без пользы сила в нём, напрасен
рёв и стон,
Как он ни рвался, ни метался,
Но всё добычею охотника остался,
И в клетке напоказ
народу увезён.
Невозможно было помириться с тем, что царь похож на Диомидова, недопустима была виноватая улыбка на лице владыки стомиллионного
народа. И непонятно было, чем мог этот молодой, красивенький и мягкий человек вызвать столь потрясающий
рев?
Шумнее и шумнее раздавались по улицам песни и крики. Толпы толкавшегося
народа были увеличены еще пришедшими из соседних деревень. Парубки шалили и бесились вволю. Часто между колядками слышалась какая-нибудь веселая песня, которую тут же успел сложить кто-нибудь из молодых козаков. То вдруг один из толпы вместо колядки отпускал щедровку [Щедровки — песенки, распевавшиеся молодежью в канун Нового года.] и
ревел во все горло...
Тихо, разрозненно, в разных местах набитого
народом храма зародилось сначала несколько отдельных голосов, сливавшихся постепенно, как ручьи… Ближе, крепче, громче, стройнее, и, наконец, под сводами костела загремел и покатился волнами согласный тысячеголосый хор, а где-то в вышине над ним гудел глубокий
рев органа… Мать стояла на коленях и плакала, закрыв лицо платком.
Тогда-то пушки навели,
Сам царь скомандовал: «па-ли!..»
Картечь свистит, ядро
ревет,
Рядами валится
народ…
«О, милый! жив ли ты?..»
Княгиня, память потеряв,
Вперед рванулась и стремглав
Упала с высоты!
Вообще
народ был взбудоражен. Погоревшие соседи еще больше разжигали общее озлобление.
Ревели и голосили бабы, погоревшие мужики мрачно молчали, а общественное мнение продолжало свое дело.
Достаточно было одного этого крика, чтобы разом произошло что-то невероятное. Весь круг смешался, и послышался глухой
рев. Произошла отчаянная свалка. Никитич пробовал было образумить
народ, но сейчас же был сбит с ног и очутился под живою, копошившеюся на нем кучей. Откуда-то появились колья и поленья, а у ворот груздевского дома раздался отчаянный женский вопль: это крикнула Аграфена Гущина.
Как только увидали меня, зааплодировали, кто-то крикнул «ура». За ним все — и господа и
народ кругом. Все «ура».
Рев звериный! Да-с, такого успеха никогда я больше не имел.
И однажды, когда бунтовщик крикнул: «Только
народ — истинный и законный хозяин жизни! Ему вся земля и вся воля!» — в ответ раздался торжествующий
рёв: «Верно, брат!»
На барке давно стояла мертвая тишина; теперь все головы обнажились и посыпались усердные кресты.
Народ молился от всей души той теплой, хорошей молитвой, которая равняет всех в одно целое — и хороших и дурных, и злых и добрых. Шум усиливался: это
ревел Молоков.
Народ, столпившийся перед монастырем, был из ближней деревни, лежащей под горой; беспрестанно приходили новые помощники, беспрестанно частные возгласы сливались более и более в один общий гул, в один продолжительный, величественный
рев, подобный беспрерывному грому в душную летнюю ночь… картина была ужасная, отвратительная… но взор хладнокровного наблюдателя мог бы ею насытиться вполне; тут он понял бы, что такое
народ: камень, висящий на полугоре, который может быть сдвинут усилием ребенка, не несмотря на то сокрушает все, что ни встретит в своем безотчетном стремлении… тут он увидал бы, как мелкие самолюбивые страсти получают вес и силу оттого, что становятся общими; как
народ, невежественный и не чувствующий себя, хочет увериться в истине своей минутной, поддельной власти, угрожая всему, что прежде он уважал или чего боялся, подобно ребенку, который говорит неблагопристойности, желая доказать этим, что он взрослый мужчина!
А что было по заводам — страсти господни: так ревмя и
ревет народ.
Поликей пришел домой и дома как теленок
ревел целый день и на печи лежал. С тех пор ни разу ничего не было замечено за Поликеем. Только жизнь его стала не веселая;
народ на него как на вора смотрел, и, как пришло время набора, все стали на него указывать.
Но самое ужасное, невыразимо ужасное, было в том, что этот обезображенный человек лежал на земле и молчал в то время, когда вокруг него клокотал и
ревел опьяненный злобой
народ.
Прибежали ямщики,
Подивились тоже;
Видят — дело не с руки,
Что-то тут негоже!
Собрался честной
народ,
Все село в тревоге:
«Генерал в санях
ревет,
Как медведь в берлоге!»
Трус бежит, а кто смелей,
Те — потехе ради —
Жмутся около саней;
А смотритель сзади.
Струсил, издали кричит:
«В избу не хотите ль?»
Мишка вновь как зарычит…
Убежал смотритель!
Оробел и убежал,
И со всею свитой…
В темноте
народ бегал, ахал, бранился скверными словами; татарки
ревели; какой-то купец вопил благим матом...
И внемлют гости Посидона,
Что пал наперсник Аполлона…
Вся Греция поражена;
Для всех сердец печаль одна.
И с диким
ревом исступленья
Пританов окружил
народ,
И во́пит: «Старцы, мщенья, мщенья!
Злодеям казнь, их сгибни род...