Неточные совпадения
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его
рисовало греховную бездну,
на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в
лице его погряз и весь Глупов.
Обернулись, ан бригадир, весь пьяный, смотрит
на них из окна и лыка не вяжет, а Домашка Стрельчиха угольком фигуры у него
на лице рисует.
Прошу посмотреть
на него, когда он сидит среди своих подчиненных, — да просто от страха и слова не выговоришь! гордость и благородство, и уж чего не выражает
лицо его? просто бери кисть, да и
рисуй...
Странно то, что я как теперь вижу все
лица дворовых и мог бы
нарисовать их со всеми мельчайшими подробностями; но
лицо и положение maman решительно ускользают из моего воображения: может быть, оттого, что во все это время я ни разу не мог собраться с духом взглянуть
на нее. Мне казалось, что, если бы я это сделал, ее и моя горесть должны бы были дойти до невозможных пределов.
Полоумную Феклушку
нарисовал в пещере, очень удачно осветив одно
лицо и разбросанные волосы, корпус же скрывался во мраке: ни терпенья, ни уменья не хватило у него доделывать руки, ноги и корпус. И как целое утро высидеть, когда солнце так весело и щедро льет лучи
на луг и реку…
Три полотна переменил он и
на четвертом
нарисовал ту голову, которая снилась ему, голову Гектора и
лицо Андромахи и ребенка. Но рук не доделал: «Это последнее дело, руки!» — думал он. Костюмы набросал наобум, кое-как, что наскоро прочел у Гомера: других источников под рукой не было, а где их искать и скоро ли найдешь?
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы — не ходите за ними под тропики:
рисуйте небо везде, где его увидите,
рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив огонь и блеск
на крыши домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится за Чекуши; когда небо как будто задумается ночью, побледнеет
на минуту и вдруг вспыхнет опять, как задумывается и человек, ища мысли: по
лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
Бе же слушал Вольфа с грустным
лицом,
рисуя гирлянды
на лежавшей перед ним бумаге.
Крест и голова, вот картина,
лицо священника, палача, его двух служителей и несколько голов и глаз снизу, — все это можно
нарисовать как бы
на третьем плане, в тумане, для аксессуара…
— Давеча, действительно, — обратился к ней князь, несколько опять одушевляясь (он, казалось, очень скоро и доверчиво одушевлялся), — действительно у меня мысль была, когда вы у меня сюжет для картины спрашивали, дать вам сюжет:
нарисовать лицо приговоренного за минуту до удара гильотины, когда еще он
на эшафоте стоит, пред тем как ложиться
на эту доску.
Нарисуйте эшафот так, чтобы видна была ясно и близко одна только последняя ступень; преступник ступил
на нее: голова,
лицо бледное как бумага, священник протягивает крест, тот с жадностию протягивает свои синие губы и глядит, и — всё знает.
— Какой чудесный человек, не правда ли? — воскликнула Саша. — Я не видала его без улыбки
на лице, без шутки. И как он работал! Это был художник революции, он владел революционной мыслью, как великий мастер. С какой простотой и силой он
рисовал всегда картины лжи, насилий, неправды.
Он размахивал перед
лицом матери руками,
рисуя свой план, все у него выходило просто, ясно, ловко. Она знала его тяжелым, неуклюжим. Глаза Николая прежде смотрели
на все с угрюмой злобой и недоверием, а теперь точно прорезались заново, светились ровным, теплым светом, убеждая и волнуя мать…
Этот офицер, похожий своей затянутой фигурой и типом своего поношенного и самоуверенного
лица на прусских офицеров, как их
рисуют в немецких карикатурах, был переведен в пехотный полк из гвардии за какую-то темную скандальную историю.
Вся высохшая, с побелевшим восковым
лицом и страшно горевшими глазами, Татьяна Власьевна походила
на одну из тех подвижниц, каких
рисуют на старинных образах. Прежней мягкости и податливости в ней не было больше и следа; она смотрела гордой и неприступной. И раньше редко улыбавшиеся губы теперь сложились сурово, как у схимницы; это высохшее и изможденное
лицо потеряло способность улыбаться. Даже Нюша и та боялась грозной старухи.
Её слова точно улыбались. Не решаясь посмотреть в
лицо Ольги, Климков следил за её тенью
на стене и
рисовал на тени голубые глаза, небольшой рот с бледными губами,
лицо, немного усталое, мягкое и доброе.
Сидя
на низкой скамеечке, она рассказывала нам про свою жизнь в Петербурге и изображала в
лицах известных певцов, передразнивая их голоса и манеру петь;
рисовала в альбоме доктора, потом меня,
рисовала плохо, но оба мы вышли похожи.
Вскоре затем прибыла m-me Петицкая с г. Архангеловым, который оказался очень еще молодым человеком и странно! — своим цветущим
лицом и завитыми длинными русыми волосами напоминал собой несколько тех архангелов, которых обыкновенно плохие живописцы
рисуют на боковых иконостасных дверях.
Прежде всего он надел
на голову парик с пробором и с двумя вихрами, похожими
на рога, потом густо намазал
лицо чем-то белым и сверх белой краски
нарисовал еще брови, усы и румяны.
— Что ни говори, а кровь много значит. Его мать была удивительная, благороднейшая, умнейшая женщина. Было наслаждением смотреть
на ее доброе, ясное, чистое
лицо, как у ангела. Она прекрасно
рисовала, писала стихи, говорила
на пяти иностранных языках, пела… Бедняжка, царство ей небесное, скончалась от чахотки.
Едва он вспомнил легенду и
нарисовал в своем воображении то темное привидение, которое видел
на ржаном поле, как из-за сосны, как раз напротив, вышел неслышно, без малейшего шороха, человек среднего роста с непокрытою седою головой, весь в темном и босой, похожий
на нищего, и
на его бледном, точно мертвом
лице резко выделялись черные брови.
Была она очень скромная, тихая, с бескровным красивым
лицом, какое
рисуют у монахинь или святых, и когда говорила, то всегда поправляла длинными белыми пальцами разорванные кружева
на груди.
Аркадий «причесывал и
рисовал» одних актрис. Для мужчин был другой парикмахер, а Аркадий если и ходил иногда
на «мужскую половину», то только в таком случае, если сам граф приказывал «отрисовать кого-нибудь в очень благородном виде». Главная особенность гримировального туше этого художника состояла в идейности, благодаря которой он мог придавать
лицам самые тонкие и разнообразные выражения.
Я видела как в тумане чужого учителя-географа старших классов, пришедшего к нам в качестве ассистента, видела, как он
рисовал карандашом карикатуру маленького человечка в громадной шляпе
на положенном перед ним чистом листе с фамилиями воспитанниц, видела добродушно улыбнувшееся мне
лицо инспектора, с удовольствием приготовившегося слушать хороший ответ одной из лучших воспитанниц.
Губы его дергались, силясь выговорить слово, и в то же мгновение произошло что-то непонятное, чудовищное, сверхъестественное. В правую щеку мне дунуло теплым ветром, сильно качнуло меня — и только, а перед моими глазами
на месте бледного
лица было что-то короткое, тупое, красное, и оттуда лила кровь, словно из откупоренной бутылки, как их
рисуют на плохих вывесках. И в этом коротком, красном, текущем продолжалась еще какая-то улыбка, беззубый смех — красный смех.
Теперь он только воображал себе Петра,
рисовал его
лицо, вспоминал прошлые голы, когда сын приезжал гостить
на праздники.
А потому мы хорошо его знали, ибо Магистриан, как друг мой, не делал от меня тайны, что он
рисовал другое
лицо на лице Руфина, и мы не раз вместе смеялись над этим византийским двуличьем.
Открытое настежь окно спальни, зеленые ветки, заглядывающие в это окно, утреннюю свежесть, запах тополя, сирени и роз, кровать, стул и
на нем платье, которое вчера шуршало, туфельки, часики
на столе — всё это
нарисовал он себе ясно и отчетливо, но черты
лица, милая сонная улыбка, именно то, что важно и характерно, ускользало от его воображения, как ртуть из-под пальца.
На этом же самом диване он лежит теперь, обуреваемый страстью, и эта самая его любимая комната кажется ему пустой и мрачной, а воображение
рисует ему красненький домик в тупике Сивцева Вражка и задорное
лицо красавицы, с чудной фигурой, в мужском одеянии. Он понимает, что его дух побежден, что наступает торжество тела, что это соблазн, что это погибель, но какая-то страшная, неопреодолимая сила тянет его
на этот соблазн, как мотылька
на огонь, толкает его
на эту погибель. И он пойдет.
Через полчаса, в образцовом порядке и тишине, совершается суд. Правильно чередуются вопросы и ответы; прокурор что-то записывает; репортер с деловым и бесстрастным
лицом рисует на бумажке какие-то замысловатые орнаменты. Обвиняемый дает продолжительные и очень подробные объяснения. Руки он заложил за спину, слегка покачивается взад и вперед и часто взглядывает
на потолок.
На этот раз он
рисовал до бесконечности долго; круглые глаза его выпирало от внимательного следования за водящею пером рукою;
на лбу собирались капли холодного пота, и все
лицо его выражало невыносимую тревогу.
«Всякий человек боится смерти, и кто захотел бы лететь, если бы это было только воздухом каким-то?» — подумал Юрий Михайлович, не отводя глаз от бездонной, таинственно сияющей синевы и
на фоне ее
рисуя памятью знакомые загорелые близкие и почему-то очень дорогие
лица товарищей, офицеров-летчиков.