Неточные совпадения
Отец наказал Сережу, не пустив его к Наденьке, племяннице Лидии Ивановны; но это наказание оказалось к счастию для Сережи.
— Да уж это ты говорил. Дурно, Сережа, очень дурно. Если ты не стараешься узнать того, что нужнее всего для христианина, — сказал
отец вставая, — то что же может занимать тебя? Я недоволен тобой, и Петр Игнатьич (это был главный педагог) недоволен тобой… Я должен
наказать тебя.
Тучи в этот день были еще гуще и непроницаемее.
Отцу Аввакуму надо было ехать назад. С сокрушенным сердцем сел он в карету Вандика и выехал, не видав Столовой горы. «Это меня за что-нибудь Бог
наказал!» — сказал он, уезжая. Едва прошел час-полтора, я был в ботаническом саду, как вдруг вижу...
Верите ли, он, больной, в слезах, три раза при мне уж повторял
отцу: «Это оттого я болен, папа, что я Жучку тогда убил, это меня Бог
наказал», — не собьешь его с этой мысли!
— Это, конечно, заблуждение разума, — сказал
отец и прибавил убежденно и несколько торжественно: — Бог, дети, есть, и он все видит… все. И тяжко
наказывает за грехи…
Отец заранее
наказал мне, чтобы я не только не плакал, но и не слишком радовался, не слишком ласкался к матери.
Отец мой с сердцем отвечал, и таким голосом, какого я у него никогда не слыхивал: «Так ты за вину внука
наказываешь больного дедушку?
Мне представлялось, что маменька умирает, умерла, что умер также и мой
отец и что мы остаемся жить в Багрове, что нас будут
наказывать, оденут в крестьянское платье, сошлют в кухню (я слыхал о наказаниях такого рода) и что, наконец, и мы с сестрицей оба умрем.
Отец эту девушку выдает замуж за мужика,
наказывает ее мать старуху, зачем она допустила свидание дочери с сыном.
Прошло четыре томительных дня. Я грустно ходил по саду и с тоской смотрел по направлению к горе, ожидая, кроме того, грозы, которая собиралась над моей головой. Что будет, я не знал, но на сердце у меня было тяжело. Меня в жизни никто еще не
наказывал;
отец не только не трогал меня пальцем, но я от него не слышал никогда ни одного резкого слова. Теперь меня томило тяжелое предчувствие.
К тому же и
отец, на смертном одре, не больно желал, чтоб я осемьянился, даже матери
наказывал, чтоб она меня к этому делу не нудила.
— Ну, скажите, пожалуйста, что он говорит? — воскликнула она, всплеснув руками. — Тебя, наконец, бог за меня
накажет, Жак! Я вот прямо вам говорю, Михайло Сергеич; вы ему приятель; поговорите ему… Я не знаю, что последнее время с ним сделалось: он мучит меня… эти насмешки… презрение… неуважение ко мне… Он, кажется, только того и хочет, чтоб я умерла. Я молюсь, наконец, богу: господи! Научи меня, как мне себя держать с ним! Вы сами теперь слышали… в какую минуту, когда я потеряла
отца, и что он говорит!
— Я знаю чему! — подхватила Настенька. — И тебя за это, Жак,
накажет бог. Ты вот теперь постоянно недоволен жизнью и несчастлив, а после будет с тобой еще хуже — поверь ты мне!.. За меня тоже бог тебя
накажет, потому что, пока я не встречалась с тобой, я все-таки была на что-нибудь похожа; а тут эти сомнения, насмешки… и что пользы? Как
отец же Серафим говорит: «Сердце черствеет, ум не просвещается. Только на краеугольном камне веры, страха и любви к богу можем мы строить наше душевное здание».
Подхалюзин. А нешто я вас не люблю, Самсон Силыч, больше
отца родного? Да
накажи меня Бог!.. Да что я за скотина!
— Умер, дружок, умер и Петенька. И жалко мне его, с одной стороны, даже до слез жалко, а с другой стороны — сам виноват! Всегда он был к
отцу непочтителен — вот Бог за это и
наказал! А уж ежели что Бог в премудрости своей устроил, так нам с тобой переделывать не приходится!
Он хотел было сначала
наказать легко, но, не слыша обычных «ваше благородие,
отец родной, помилуйте, заставьте за себя вечно бога молить» и проч., рассвирепел и дал розог пятьдесят лишних, желая добиться и крику и просьб, — и добился.
— Да, нарвался такой, что, видно, бога не боялся, отца-мать не почитал;
наказал его господь, — купил.
Приехали на Святки семинаристы, и сын
отца Захарии, дающий приватные уроки в добрых домах, привез совершенно невероятную и дикую новость: какой-то отставной солдат, притаясь в уголке Покровской церкви, снял венец с чудотворной иконы Иоанна Воина и, будучи взят с тем венцом в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на необеспеченность отставного русского воина, молил сего святого воинственника пособить ему в его бедности, а святой, якобы вняв сему, проговорил: „Я их за это
накажу в будущем веке, а тебе на вот покуда это“, и с сими участливыми словами снял будто бы своею рукой с головы оный драгоценный венец и промолвил: „Возьми“.
— Надо будет
отцу сказать, чтобы
наказал тебя, — кончила она.
Передонов выбирал родителей, что попроще: придет, нажалуется на мальчика, того высекут, — и Передонов доволен. Так нажаловался он прежде всего на Иосифа Крамаренка его
отцу, державшему в городе пивной завод, — сказал, что Иосиф шалит в церкви.
Отец поверил и
наказал сына. Потом та же участь постигла еще нескольких других. К тем, которые, по мнению Передонова, стали бы заступаться за сыновей, он и не ходил: еще пожалуются в округ.
Теперь Владя не мог уже пошевелиться и лежал, дрожа от ужаса, уверенный, что
отец засечет его до полусмерти, так как прежде, за малые вины,
наказывал не привязывая.
Владя, привыкший к розгам, видевший не раз дома, как
отец сек Марту, хоть и жалел теперь сестру, но думал, что если
наказывают, то надо делать это добросовестно, — и потому стегал Марту изо всей своей силы, аккуратно считая удары.
— Ну вот, мы их
наказали, то есть
отец их
наказал, а вы знаете, кто это вам сделал.
— Батюшка, Глеб Савиныч! — воскликнул дядя Аким, приподнимаясь с места. — Выслушай только, что я скажу тебе… Веришь ты в бога… Вот перед образом зарок дам, — примолвил он, быстро поворачиваясь к красному углу и принимаясь креститься, — вот
накажи меня господь всякими болестями, разрази меня на месте, отсохни мои руки и ноги, коли в чем тебя ослушаюсь! Что велишь — сработаю, куда пошлешь — схожу; слова супротивного не услышишь! Будь
отцом родным, заставь за себя вечно бога молить!..
— Глеб Савиныч! — подхватил
отец Дуни. — Един бог властен в нашей жизни! Сегодня живы — завтра нет нас… наш путь к земле близок; скоро, может, покинешь ты нас… ослободи душу свою от тяжкого помышления!
Наказал ты их довольно при жизни… Спаситель прощал в смертный час врагам своим… благослови ты их!..
— Ах, ты, бессовестный, бессовестный! — воскликнула Дуня дрожащим от волнения голосом. — Как у тебя язык не отсохнет говорить такие речи!.. Кого ты морочишь, низкий ты этакой? Разве я не знаю! Мне Гришка все рассказал: ты, ты, низкая твоя душа, заверил его, я, вишь,
отцу сказала… Да
накажи меня господь после того,
накажи меня в младенце моем, коли сама теперь не поведаю
отцу об делах твоих…
— Ах, боже мой, боже мой! — заговорил он тонким, певучим голосом, задыхаясь, суетясь и своими телодвижениями мешая пассажирам вылезти из брички. — И такой сегодня для меня счастливый день! Ах, да что же я таперичка должен делать! Иван Иваныч!
Отец Христофор! Какой же хорошенький паничок сидит на козлах,
накажи меня бог! Ах, боже ж мой, да что же я стою на одном месте и не зову гостей в горницу? Пожалуйте, пoкорнейше прошу… милости просим! Давайте мне все ваши вещи… Ах, боже мой!
Детство было длинное, скучное;
отец обходился сурово и даже раза три
наказывал ее розгами, а мать чем-то долго болела и умерла; прислуга была грязная, грубая, лицемерная; часто приходили в дом попы и монахи, тоже грубые и лицемерные; они пили и закусывали и грубо льстили ее
отцу, которого не любили.
За колкие шутки с сестрою бабушка
наказывала моего
отца, а княжне говорила...
— Бог за всех
наказывает, — смиренно ответила больная игуменья. — Молитвы-то наши недоходны к богу, вот и лежу второй год. Хоть бы ты помолился,
отец…
Бывало, если
отец на кого крикнет или вздумает кого розгами
наказывать, по тогдашним порядкам, так она, как ястребок маленький, так перед
отцом и толчется: «Плясти, папа! плясти для меня!
Но сафьян другой был, и другая ссора, когда мы разорвали портфель у
отца и нас
наказали, а мама принесла пирожки».
До чего я дожил!
Что бог привел услышать! Грех тебе
Так горько упрекать
отца родного.
Одно дитя ты у меня на свете,
Одна отрада в старости моей.
Как было мне тебя не баловать?
Бог
наказал меня за то, что слабо
Я выполнил отцовский долг.
Бедность, бедность
накажет недостойных граждан, не умевших сохранить наследия
отцов своих!
Будучи в скиту, огляди ты все хозяйство
отца Михаила, он тебе все покажет, я уж ему
наказывал, чтобы все показал…
Целу ночь напролет сомкнуть глаз не мог Алексей. Сказанная
отцу неправда паче меры возмутила еще не заглохшую совесть его. Но как же было правду говорить!.. Как нарушить данное Патапу Максимычу обещанье? Ведь он прямо
наказывал: «Не смей говорить
отцу с матерью». Во всем признаться — от Патапа погибель принять…
— Ты уже не маленькая, чтобы
наказывать тебя. И я слишком слабый
отец, чтобы подвергать тебя наказанию. Одно я могу сделать — не видеть тебя. Да, я не хочу тебя видеть до тех пор, пока ты не откроешь мне всей правды. А теперь ступай. Сейчас наши поймают Керима и доставят его сюда. Я не хочу, чтобы ты была свидетельницей этого. Ступай к себе и жди моих приказаний.
— Доложу, — молвил Пахом. И, немного переждав, сказал: — Марья Ивановна, почитаючи
отца Софрония,
наказывала попросить у вашего высокопреподобия, отпустили бы вы его повидаться с ней.
— То-то… И не ходи, миленький! В тягости я, Степушка… Детки скоро будут… Не бросай нас, бог
накажет! Отец-то с Семкой так и норовят, чтобы ты пошел к ней, а ты не ходи… Не гляди на них. Звери, а не люди.
— Всё это ты врешь,
отец! — взвизгнула Илька, топнув ногой. — Ты врешь! Твоим губам нет дела до ее уродства, до ее природы! Нам нет дела! Ты всё это говоришь только потому, что мне вредно сердиться. Но я ей покажу! Я ей не…не прощу! Пусть меня бог
накажет, если я прощу ей эту обиду!
— Не шучу я,
отец! Я удивляюсь даже, как это ты, при всем своем самолюбии, можешь относиться так хладнокровно к этой обиде! Коли хочешь, ступай в город! Я сама пойду в суд и потребую, чтобы ее
наказали!
— Послушай, девочка, ты бы хотела помочь русским
наказать злодеев, которые увели, неизвестно куда, твоего
отца и сестру и ранили деда? — снова прерывая ее, спросил Игорь.
— Кунак Георгий… ты урус, ты христианин и не поймешь ни нашей веры, ни нашего Аллаха и его пророка… Ты взял жену из нашего аула, не спросясь желания ее
отца… Аллах
наказывает детей за непокорность родителям… Марием знала это и все же пренебрегла верою
отцов и стала твоею женою… Мулла прав, не давая ей своего благословения… Аллах вещает его устами, и люди должны внимать воле Аллаха…
Двое судей в верблюжьих кафтанах. Оба — пьянчуги, из самых отчаянных горлопанов, на
отца его науськивали мир; десятки раз дело доходило до драки; один — черный, высокий, худой; другой — с брюшком, в «гречюшнике»: так называют по-ихнему высокую крестьянскую шляпу. Фамилии их и имена всегда ему памятны; разбуди его ночью и спроси: как звали судей, когда его привели
наказывать? — он выговорит духом: Павел Рассукин и Поликарп Стежкин.
Тогда она в «это» не входила. Родители не
наказывали ей ставить свечу, и мать, и
отец даже в единоверии «церковным» святыням не усердствовали.
— Вступающим в брак господь
наказывает оставить
отца своего и матерь и прилепиться к жене. В такой же брак вступил и ты, государь всея Руси, приняв по рождению и от святительской руки в дому божьем благословение на царство. Приложение сделай сам, господине! Умнее на твою речь сказать не сумею: я не дьяк и не грамотей.
— Я смекал, привести ее,
наказать да и отправить к
отцу с матерью… — почтительно заметил ключник.
Он полюбил меня, узнав мою склонность к поэзии, как он говорил; давал
отцу моему хорошие барыши, чтобы он не
наказывал меня за своевольство; нередко, в прогулках своих, брал меня с собою и читал мне что-то из книги.
—
Отец, этого ты не можешь и не должен мне приказывать! — горячо возразил он. — Она мне мать, которую я наконец нашел и которая одна в целом свете любит меня. Я не позволю отнять ее у меня так, как ее отняли у меня раньше. Я не позволю принудить себя ненавидеть ее только потому, что ты ее ненавидишь! Грози,
наказывай, делай что хочешь, но на этот раз я не буду повиноваться, я не хочу повиноваться.
— Государь-надежа, возьми оружие. Будет тебе угодно,
отцу нашему, и мы пойдем воевать Новгород. Во всем твоя воля. Повели, и пойдем искать охочих людей сберегать твою особу и
наказать ослушников воли твоей.