Неточные совпадения
Приказ: пред всею вотчиной,
В присутствии помещика,
За дерзость беспримерную
Агапа
наказать.
Г-жа Простакова. Как теленок, мой батюшка; оттого-то у нас в доме все и избаловано. Вить у него нет того смыслу, чтоб в доме была строгость, чтоб
наказать путем виноватого. Все сама управляюсь, батюшка. С утра до вечера, как
за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!
Правдин. А
за что вы хотите
наказывать людей ваших?
Хотелось ему
наказать"навозных"
за их наглость, но, с другой стороны, припоминалась осада Трои, которая длилась целых десять лет, несмотря на то что в числе осаждавших были Ахиллес и Агамемнон.
Говоря о предстоящем наказании иностранцу, судившемуся в России, и о том, как было бы неправильно
наказать его высылкой
за границу, Левин повторил то, что он слышал вчера в разговоре от одного знакомого.
― Я думаю, что выслать его
за границу всё равно, что
наказать щуку, пустив ее в воду, ― сказал Левин. Уже потом он вспомнил, что эта, как будто выдаваемая им
за свою, мысль, услышанная им от знакомого, была из басни Крылова и что знакомый повторил эту мысль из фельетона газеты.
Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить свое имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб читатели меня не
наказали за такой невинный подлог!
— А я понимаю, — отвечала maman, — он мне рассказывал, что какой-то охотник нарочно на него пускал собак, так он и говорит: «Хотел, чтобы загрызли, но бог не попустил», — и просит тебя, чтобы ты
за это не
наказывал его.
«Господи!
за что ты
наказываешь меня так ужасно!»
Карандышев. Она сама виновата: ее поступок заслуживал наказания. Я ей говорил, что это
за люди; наконец она сама могла, она имела время заметить разницу между мной и ими. Да, она виновата, но судить ее, кроме меня, никто не имеет права, а тем более оскорблять. Это уж мое дело; прощу я ее или нет; но защитником ее я обязан явиться. У ней нет ни братьев, ни близких; один я, только один я обязан вступиться
за нее и
наказать оскорбителей. Где она?
Пугачев посмотрел на Швабрина и сказал с горькой усмешкою: «Хорош у тебя лазарет!» Потом, подошед к Марье Ивановне: «Скажи мне, голубушка,
за что твой муж тебя
наказывает? в чем ты перед ним провинилась?»
Матушка в слезах
наказывала мне беречь мое здоровье, а Савельичу смотреть
за дитятей.
Насвистывая тихонько арию жреца из «Лакмэ», он сел к столу, развернул очередное «дело о взыскании», но, прикрыв глаза, погрузился в поток воспоминаний о своем пестром прошлом. Воспоминания развивались, как бы истекая из слов: «Чем я провинился пред собою,
за что
наказываю себя»?
— Да, — продолжала она, подойдя к постели. — Не все. Если ты пишешь плохие книги или картины, это ведь не так уж вредно, а
за плохих детей следует
наказывать.
«
За что
наказываешь себя?»
— Людей, которые женщинам покорствуют,
наказывать надо, — говорил Диомидов, —
наказывать за то, что они в угоду вам захламили, засорили всю жизнь фабриками для пустяков, для шпилек, булавок, духов и всякие ленты делают, шляпки, колечки, сережки — счету нет этой дряни! И никакой духовной жизни от вас нет, а только стишки, да картинки, да романы…
— Ах, знаю, знаю! — сказала она, махнув рукою. — Сгорел старый, гнилой дом, ну — что ж?
За это
накажут. Мне уже позвонили, что там арестован какой-то солдат и дочь кухарки, — вероятно, эта — остроносая, дерзкая.
— До чего ты — странный человек! И чем так провинился пред собой,
за что себя
наказываешь?
Его
наказывали за это, ему говорили, что, если ворот мундира давит шею, нужно расширить ворот.
— Его следует
наказать за обман!
— Ну,
за что это
наказал меня Господь сегодня? — прошептал Захар, вздохнув так, что у него приподнялись даже плечи.
— Нет… нет… — силилась выговорить потом, —
за меня и
за мое горе не бойся. Я знаю себя: я выплачу его и потом уж больше плакать не стану. А теперь не мешай плакать… уйди… Ах, нет, постой! Бог
наказывает меня!.. Мне больно, ах, как больно… здесь, у сердца…
— Вы хотите, чтоб я не спала всю ночь? — перебила она, удерживая его
за руку и сажая на стул. — Хотите уйти, не сказав, что это… было, что я теперь, что я… буду. Пожалейте, Андрей Иваныч: кто же мне скажет? Кто
накажет меня, если я стою, или… кто простит? — прибавила она и взглянула на него с такой нежной дружбой, что он бросил шляпу и чуть сам не бросился пред ней на колени.
— Нет, вы хотели
за что-то
наказать меня. Если я провинюсь в чем-нибудь, вы вперед лучше посадите меня на неделю на хлеб и на воду.
— Ты, никак, с ума сошел: поучись-ка у бабушки жить. Самонадеян очень. Даст тебе когда-нибудь судьба
за это «непременно»! Не говори этого! А прибавляй всегда: «хотелось бы», «Бог даст, будем живы да здоровы…» А то судьба
накажет за самонадеянность: никогда не выйдет по-твоему…
Но чтобы
наказать себя еще больше, доскажу его вполне. Разглядев, что Ефим надо мной насмехается, я позволил себе толкнуть его в плечо правой рукой, или, лучше сказать, правым кулаком. Тогда он взял меня
за плечи, обернул лицом в поле и — доказал мне на деле, что он действительно сильнее всех у нас в гимназии.
Тучи в этот день были еще гуще и непроницаемее. Отцу Аввакуму надо было ехать назад. С сокрушенным сердцем сел он в карету Вандика и выехал, не видав Столовой горы. «Это меня
за что-нибудь Бог
наказал!» — сказал он, уезжая. Едва прошел час-полтора, я был в ботаническом саду, как вдруг вижу...
Другой разряд составляли люди, осужденные
за поступки, совершенные в исключительных обстоятельствах, как озлобление, ревность, опьянение и т. п., такие поступки, которые почти наверное совершили бы в таких же условиях все те, которые судили и
наказывали их. Этот разряд составлял, по наблюдению Нехлюдова, едва ли не более половины всех преступников.
С татарина поганого кто же станет спрашивать, Григорий Васильевич, хотя бы и в небесах,
за то, что он не христианином родился, и кто же станет его
за это
наказывать, рассуждая, что с одного вола двух шкур не дерут.
Он еще не знал хорошо, что сделает, но знал, что уже не владеет собою и — чуть толчок — мигом дойдет теперь до последнего предела какой-нибудь мерзости, — впрочем, только мерзости, а отнюдь не какого-нибудь преступления или такой выходки,
за которую может суд
наказать.
Правда, он однажды собственноручно
наказал своего сына
за то, что он букву «рцы» выговаривал: «арцы», но в тот день Еремей Лукич скорбел глубоко и тайно: лучшая его собака убилась об дерево.
—
За что ж тебя велел
наказать?
— Батюшка, — заговорил он едва внятно, —
за попом… послать… прикажите… Господь… меня
наказал… ноги, руки, все перебито… сегодня… воскресенье… а я… а я… вот… ребят-то не распустил.
Я хотела жить, я хотела любить, — боже! ведь это не грех, —
за что же ты так
наказываешь меня?
— Вам было странно, — продолжал он, — что я не требовал удовлетворения от этого пьяного сумасброда Р***. Вы согласитесь, что, имея право выбрать оружие, жизнь его была в моих руках, а моя почти безопасна: я мог бы приписать умеренность одному моему великодушию, но не хочу лгать. Если б я мог
наказать Р***, не подвергая вовсе моей жизни, то я б ни
за что не простил его.
Но, на беду инквизиции, первым членом был назначен московский комендант Стааль. Стааль — прямодушный воин, старый, храбрый генерал, разобрал дело и нашел, что оно состоит из двух обстоятельств, не имеющих ничего общего между собой: из дела о празднике,
за который следует полицейски
наказать, и из ареста людей, захваченных бог знает почему, которых вся видимая вина в каких-то полувысказанных мнениях,
за которые судить и трудно и смешно.
Я бросился к реке. Староста был налицо и распоряжался без сапог и с засученными портками; двое мужиков с комяги забрасывали невод. Минут через пять они закричали: «Нашли, нашли!» — и вытащили на берег мертвое тело Матвея. Цветущий юноша этот, красивый, краснощекий, лежал с открытыми глазами, без выражения жизни, и уж нижняя часть лица начала вздуваться. Староста положил тело на берегу, строго
наказал мужикам не дотрогиваться, набросил на него армяк, поставил караульного и послал
за земской полицией…
Сначала и мне было жутко, к тому же ветер с дождем прибавлял какой-то беспорядок, смятение. Но мысль, что это нелепо, чтоб я мог погибнуть, ничего не сделав, это юношеское «Quid timeas? Caesarem vehis!» [Чего ты боишься? Ты везешь Цезаря! (лат.)] взяло верх, и я спокойно ждал конца, уверенный, что не погибну между Услоном и Казанью. Жизнь впоследствии отучает от гордой веры,
наказывает за нее; оттого-то юность и отважна и полна героизма, а в летах человек осторожен и редко увлекается.
— И добро бы я кого-нибудь обидела, — говорит она, — кого бы нибудь обокрала,
наказала бы занапрасно или изувечила, убила… ничего
за мной этакого нет!
—
За что же тебя Бог
наказал? — спрашивает странник.
— Да ведь и человечьему долготерпению предел положен. Не святые, а тоже люди — долго ли до греха! Иной не вытерпит, да своим судом себе правду добыть захочет, и Бог его
за это
наказать должен.
— А по-моему,
за то, что мы болтали да вкривь и вкось рассуждали, —
за это нас Бог и
наказывает!
Наконец, однако ж, матушка была обрадована. Дедушка писал ей, что согласен прогостить полтора или два летних месяца в Малиновце, а Настасья с тем же посланным
наказывала, чтобы к 10-му июня выслали
за стариком экипаж и лошадей.
Бьет восемь, на дворе начинает чувствоваться зной. Дети собрались в столовой, разместились на определенных местах и пьют чай. Перед каждым стоит чашка жидкого чая, предварительно подслащенного и подбеленного снятым молоком, и тоненький ломоть белого хлеба. Разумеется, у любимчиков и чай послаще, и молоко погуще.
За столом председательствует гувернантка, Марья Андреевна, и уже спозаранку выискивает, кого бы ей
наказать.
— Тихо, смирно, всего вдоволь. Эхма! правду пословица говорит: от добра добра не ищут. А я искал.
За это Бог меня и
наказал.
— Вот, как видишь, — продолжал Черевик, оборотясь к Грицьку, —
наказал бог, видно,
за то, что провинился перед тобою. Прости, добрый человек! Ей-Богу, рад бы был сделать все для тебя… Но что прикажешь? В старухе дьявол сидит!
Везли его из тюрьмы главными улицами через Красную площадь
за Москву-реку, на Конную, где еще в шестидесятых годах
наказывали преступников на эшафоте плетьми, а если он дворянин, то палач в красной рубахе ломал шпагу над головой, лишая его этим чинов, орденов и звания дворянского.
Оказывается, на конюшне секут «шалунишку» буфетчика, человека с большими бакенбардами, недавно еще в долгополом сюртуке прислуживавшего
за столом… Лицо у Мардария Аполлоновича доброе. «Самое лютое негодование не устояло бы против его ясного и кроткого взора…» А на выезде из деревни рассказчик встречает и самого «шалунишку»: он идет по улице, лущит семечки и на вопрос,
за что его
наказали, отвечает просто...
— Это, конечно, заблуждение разума, — сказал отец и прибавил убежденно и несколько торжественно: — Бог, дети, есть, и он все видит… все. И тяжко
наказывает за грехи…
— Гордилась Серафима мужем, — объясняла Анна. — Вот и плачется.
За гордость господь
наказал.