Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его
письма. Приносят ко мне на почту
письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу». Я так и обомлел. «Ну, — думаю себе, — верно,
нашел беспорядки по почтовой части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал.
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы
найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это
письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Теперь, когда он держал в руках его
письмо, он невольно представлял себе тот вызов, который, вероятно, нынче же или завтра он
найдет у себя, и самую дуэль, во время которой он с тем самым холодным и гордым выражением, которое и теперь было на его лице, выстрелив в воздух, будет стоять под выстрелом оскорбленного мужа.
Опять она остановилась, не
находя связи в своих мыслях. «Нет, — сказала она себе, — ничего не надо» и, разорвав
письмо, переписала его, исключив упоминание о великодушии, и запечатала.
Один раз, возвратясь к себе домой, он
нашел на столе у себя
письмо; откуда и кто принес его, ничего нельзя было узнать; трактирный слуга отозвался, что принесли-де и не велели сказывать от кого.
Воображаясь героиней
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она в ней ищет и
находитСвой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя…
Но наш герой, кто б ни был он,
Уж верно был не Грандисон.
В Ванкувере Грэя поймало
письмо матери, полное слез и страха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к уху раковину: в ней шум вечной волны; если бы ты любила, как я, — все, в твоем
письме я
нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.
— Извините, сударь, — дрожа со злости, ответил Лужин, — в
письме моем я распространился о ваших качествах и поступках единственно в исполнении тем самым просьбы вашей сестрицы и мамаши описать им: как я вас
нашел и какое вы на меня произвели впечатление? Что же касается до означенного в
письме моем, то
найдите хоть строчку несправедливую, то есть что вы не истратили денег и что в семействе том, хотя бы и несчастном, не находилось недостойных лиц?
Письма Сони казались сперва Дуне и Разумихину как-то сухими и неудовлетворительными; но под конец оба они
нашли, что и писать лучше невозможно, потому что и из этих
писем в результате получалось все-таки самое полное и точное представление о судьбе их несчастного брата.
Я показал
письмо Марье Ивановне, которая
нашла его столь убедительным и трогательным, что не сомневалась в успехе его и предалась чувствам нежного своего сердца со всею доверчивостию молодости и любви.
«Нет, все это — не так, не договорено», — решил он и, придя в свою комнату, сел писать
письмо Лидии. Писал долго, но, прочитав исписанные листки,
нашел, что его послание сочинили двое людей, одинаково не похожие на него: один неудачно и грубо вышучивал Лидию, другой жалобно и неумело оправдывал в чем-то себя.
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая
находит время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал,
находя в этих хотя и очень обдуманных
письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
Дома на столе Клим
нашел толстое
письмо без марок, без адреса, с краткой на конверте надписью: «К. И. Самгину». Это брат Дмитрий извещал, что его перевели в Устюг, и просил прислать книг.
Письмо было кратко и сухо, а список книг длинен и написан со скучной точностью, с подробными титулами, указанием издателей, годов и мест изданий; большинство книг на немецком языке.
Утром, полубольной, сходил на почту, получил там пакет
писем из Берлина, вернулся в отель и, вскрыв пакет,
нашел в нем среди
писем и документов маленький и легкий конверт, надписанный почерком Марины.
— Самое длинное
письмо от него за прошлый год — четырнадцать строчек. И все каламбуры, — сказала Лидия, вздохнув, и непоследовательно прибавила: — Да, вот какие мы стали! Антон
находит, что наше поколение удивительно быстро стареет.
— Важный ты стал, значительная персона, — вздохнул Дронов. —
Нашел свою тропу… очевидно. А я вот все болтаюсь в своей петле. Покамест — широка, еще не давит. Однако беспокойно. «Ты на гору, а черт — за ногу». Тоська не отвечает на
письма — в чем дело? Ведь — не бежала же? Не умерла?
— Как видишь —
нашла, — тихонько ответила она. Кофе оказался варварски горячим и жидким. С Лидией было неловко, неопределенно. И жалко ее немножко, и хочется говорить ей какие-то недобрые слова. Не верилось, что это она писала ему обидные
письма.
Иван Дронов написал Самгину
письмо с просьбой
найти ему работу в московских газетах, Самгин затеял переписку с ним, и Дронов тоже обогащал его фактами...
— Туробоева я не
нашел, но он — здесь, это мне сказал один журналист.
Письмо Туробоеву он передаст.
Воротясь вечером домой, он
нашел у себя на столе
письмо из деревни, от соседа, его поверенного. Он бросился к лампе, прочел — и у него опустились руки.
Обломов дома
нашел еще
письмо от Штольца, которое начиналось и кончалось словами: «Теперь или никогда!», потом было исполнено упреков в неподвижности, потом приглашение приехать непременно в Швейцарию, куда собирался Штольц, и, наконец, в Италию.
Однажды, воротясь домой, он
нашел у себя два
письма, одно от Татьяны Марковны Бережковой, другое от университетского товарища своего, учителя гимназии на родине его, Леонтья Козлова.
Он пошел на минуту к себе. Там
нашел он
письма из Петербурга, между ними одно от Аянова, своего приятеля и партнера Надежды Васильевны и Анны Васильевны Пахотиных, в ответ на несколько своих
писем к нему, в которых просил известий о Софье Беловодовой, а потом забыл.
Зерщиков, с своей стороны,
нашел требование достойным уважения и дал слово, при всех, завтра же отправить мне объяснительное и извинительное
письмо.
Из
письма этого сделаю лишь несколько выдержек,
находя в них некоторый общий взгляд и как бы нечто разъяснительное.
Я не
нашел нужным скрывать и, почти в раздражении на Версилова, передал все о вчерашнем
письме к нему Катерины Николаевны и об эффекте
письма, то есть о воскресении его в новую жизнь. К удивлению моему, факт
письма ее нимало не удивил, и я догадался, что она уже о нем знала.
— Нет, не имеет. Я небольшой юрист. Адвокат противной стороны, разумеется, знал бы, как этим документом воспользоваться, и извлек бы из него всю пользу; но Алексей Никанорович
находил положительно, что это
письмо, будучи предъявлено, не имело бы большого юридического значения, так что дело Версилова могло бы быть все-таки выиграно. Скорее же этот документ представляет, так сказать, дело совести…
В Англии и ее колониях
письмо есть заветный предмет, который проходит чрез тысячи рук, по железным и другим дорогам, по океанам, из полушария в полушарие, и
находит неминуемо того, к кому послано, если только он жив, и так же неминуемо возвращается, откуда послано, если он умер или сам воротился туда же.
— Да, кабы не вы, погибла бы совсем, — сказала тетка. — Спасибо вам. Видеть же вас я хотела затем, чтобы попросить вас передать
письмо Вере Ефремовне, — сказала она, доставая
письмо из кармана. —
Письмо не запечатано, можете прочесть его и разорвать или передать, — что
найдете более сообразным с вашими убеждениями, — сказала она. — В
письме нет ничего компрометирующего.
Перебирая их, он в нижнем ящике старой тетушкиной шифоньерки красного дерева, с брюхом и бронзовыми кольцами в львиных головах,
нашел много
писем и среди них карточку, представлявшую группу: Софью Ивановну, Марью Ивановну, его самого студентом и Катюшу — чистую, свежую, красивую и жизнерадостную.
Закусив немного, мы собрали свои котомки и тронулись в путь. Около моря я
нашел место бивака Н.А. Пальчевского. Из
письма, оставленного мне в бутылке, привязанной к палке, я узнал, что он здесь работал несколько дней тому назад и затем отправился на север, конечным пунктом наметив себе бухту Терней.
Она сама не знает, так она потрясена была быстрым оборотом дела: еще не прошло суток, да, только через два часа будут сутки после того, как он
нашел ее
письмо у себя в комнате, и вот он уж удалился, — как это скоро, как это внезапно!
Писал три
письма, двое из бравших
письма не отыскали старика, третий
нашел, и сколько мучил его, пока удалась действительно превосходная фотография, и как Дмитрий был счастлив, когда получил ее, и
письмо от «святого старика», как он зовет его,
письмо, в котором Овэн хвалит меня, со слов его.
Он не пошел за ней, а прямо в кабинет; холодно, медленно осмотрел стол, место подле стола; да, уж он несколько дней ждал чего-нибудь подобного, разговора или
письма, ну, вот оно,
письмо, без адреса, но ее печать; ну, конечно, ведь она или искала его, чтоб уничтожить, или только что бросила, нет, искала: бумаги в беспорядке, но где ж ей било
найти его, когда она, еще бросая его, была в такой судорожной тревоге, что оно, порывисто брошенное, как уголь, жегший руку, проскользнуло через весь стол и упало на окно за столом.
Прошла неделя, и между ими завелась переписка. Почтовая контора учреждена была в дупле старого дуба. Настя втайне исправляла должность почтальона. Туда приносил Алексей крупным почерком написанные
письма и там же
находил на синей простой бумаге каракульки своей любезной. Акулина, видимо, привыкала к лучшему складу речей, и ум ее приметно развивался и образовывался.
Несколько дней спустя после своего приезда молодой Дубровский хотел заняться делами, но отец его был не в состоянии дать ему нужные объяснения; у Андрея Гавриловича не было поверенного. Разбирая его бумаги,
нашел он только первое
письмо заседателя и черновой ответ на оное; из того не мог он получить ясное понятие о тяжбе и решился ожидать последствий, надеясь на правоту самого дела.
Князь
нашел сие весьма благоразумным, пошел к своей невесте, сказал ей, что
письмо очень его опечалило, но что он надеется со временем заслужить ее привязанность, что мысль ее лишиться слишком для него тяжела и что он не в силах согласиться на свой смертный приговор.
Это было варварство, и я написал второе
письмо к графу Апраксину, прося меня немедленно отправить, говоря, что я на следующей станции могу
найти приют. Граф изволили почивать, и
письмо осталось до утра. Нечего было делать; я снял мокрое платье и лег на столе почтовой конторы, завернувшись в шинель «старшого», вместо подушки я взял толстую книгу и положил на нее немного белья.
«Офисиянт клуба Алексей Герасимов Соколов пришел поутру убирать комнату,
нашел на столе запечатанное
письмо с надписью: „Ивану Петровичу Бибикову, полковнику жандармов, прошу старшин вручить ему“.
Это
нашло себе выражение в замечательном
письме к Боткину [См. книгу П. Сакулина «Социализм Белинского», в которой напечатано
письмо к Боткину.].
Каждое утро отправлялся он на почту, с волненьем распечатывал
письма, журналы — и нигде не
находил ничего, что бы могло подтвердить или опровергнуть роковой слух.
…Очень бы хотелось получить
письма, которые Шаховский обещал мне из России. Может, там что-нибудь мы бы
нашли нового. В официальных мне ровно ничего не говорят — даже по тону не замечаю, чтобы у Ивана Александровича была тревога, которая должна всех волновать, если теперь совершается повторение того, что было с нами. Мы здесь ничего особенного не знаем, как ни хлопочем с Михаилом Александровичем поймать что-нибудь новое: я хлопочу лежа, а он кой-куда ходит и все возвращается ни с чем.
Не знаю,
найдет ли вас, почтенный Яков Дмитриевич, мой листок в Красноярске, но во всяком случае где бы вы ни были,
найдет вас моя признательность за ваше
письмо и за книгу.
Много бы хотелось с тобой болтать, но еще есть другие ответы к почте. Прощай, любезный друг. Ставь номера на
письмах, пока не будем в одном номере. Право, тоска, когда не все получаешь, чего хочется. Крепко обнимаю тебя.
Найди смысл, если есть пропуски в моей рукописи. Не перечитываю — за меня кто-нибудь ее прочтет, пока до тебя дойдет. Будь здоров и душой и телом…
Тут я
нашел твое
письмо от 5 сентября.
Вы уже должны знать от Павла Сергеевича [Бобрищева-Пушкина], что «L'oncle Tome» [«Хижина дяди Тома» (роман Бичер-Стоу).] уехал с Якушкиным в Иркутск. — Якушкин в последнем
письме просит чтобы я ему переслал Милютина [Имеется в виду «История войны 1799 г.» Д.А.Милютина, опубликованный в 1852–1853 гг. известный труд об итальянском походе А. В. Суворова, премированный Академией наук.] и отчеты по училищам, которые у вас остались. Пожалуйста, доставьте мне все это; я
найду возможность перебросить в Иркутск.
Только что собрался ответить твоей жене на ее
письмо от 15-го числа, как получил, любезный друг Николай, твои листки… Я прочел все со вниманием и
нахожу, что ты хорошо сделал, — только одно меня озадачило. Какие тут назначения по 3 т. братьям. Если один из этих братьев я, то прошу захерить эту статью.
…Вам, Наталья Дмитриевна, посылаю
письмо Катерины Ивановны; вы тут
найдете подробности о Лунине. Как водится, из мухи сделали слона, но каково Лунину et compagnie [И компании (франц.).] разъезжать на этом слоне… При случае возвратите
письмо для приобщения к прочим таковым…
Батенков привезен в 846-м году в Томск, после 20-летнего заключения в Алексеевском равелине. Одиночество сильно на него подействовало, но здоровье выдержало это тяжелое испытание — он и мыслью теперь начинает освежаться. От времени до времени я имею от него известия. [Тогда же Пущин писал Я. Д. Казимирскому: «Прошу некоторых подробностей о Гавриле Степановиче [Батенькове]. Как вы его
нашли? Каково его расположение духа? Это главное: все прочее — вздор». См. дальше
письма Пущина к Батенькову.]
«Все было придумано, чтобы отбить охоту к
письму, — вспоминал впоследствии М. А. Бестужев, — и надо было родиться Луниным, который
находил неизъяснимое наслаждение дразнить «белого медведя» (как говорил он), не обращая внимания… на лапы дикого зверя, в когтях которого он и погиб в Акатуе» (Воспоминания Бестужевых, 1951, стр. 199).]