Неточные совпадения
Говорил он так уверенно и властно, что его уже нельзя было
назвать «
личностью неизвестного назначения», как
называл его Варавка.
«Воспитанная литераторами, публицистами, «критически мыслящая
личность» уже сыграла свою роль, перезрела, отжила. Ее мысль все окисляет, покрывая однообразной ржавчиной критицизма. Из фактов совершенно конкретных она делает не прямые выводы, а утопические, как, например, гипотеза социальной, то есть — в сущности, социалистической революции в России, стране полудиких людей, каковы, например, эти «взыскующие града». Но,
назвав людей полудикими, он упрекнул себя...
Он не мог бы
назвать себя человеком равнодушным, ибо все, что непосредственно касалось его
личности, очень волновало его.
Именно те, кого Горький
называет неудачным термином «богоискатели», вот уже много лет пытаются перенести центр тяжести внутрь человека, в его глубину, и возложить на
личность человеческую огромную ответственность за жизнь.
Насчет же «Христова лжеподобия» и того, что он не удостоил
назвать Христа Богом, а
назвал лишь «распятым человеколюбцем», что «противно-де православию и не могло быть высказано с трибуны истины и здравых понятий», — Фетюкович намекнул на «инсинуацию» и на то, что, собираясь сюда, он по крайней мере рассчитывал, что здешняя трибуна обеспечена от обвинений, «опасных для моей
личности как гражданина и верноподданного…» Но при этих словах председатель осадил и его, и Фетюкович, поклонясь, закончил свой ответ, провожаемый всеобщим одобрительным говором залы.
Фомушка упал словно снег на голову. Это была вполне таинственная
личность, об которой никто до тех пор не слыхал. Говорили шепотом, что он тот самый сын, которого барыня прижила еще в девушках, но другие утверждали, что это барынин любовник. Однако ж, судя по тому, что она не выказывала ни малейшей ревности ввиду его подвигов в девичьей, скорее можно было
назвать справедливым первое предположение.
То, что я
называю революционным закалом
личности в моей молодости, по своим моральным и психологическим последствиям шире и глубже революционности в собственном смысле слова.
Я буду
называть «левым» такое мнение, которое утверждает верховную ценность человека, всякого человека, потенциальной
личности, и подчиняет человеку так называемые коллективные, сверхличные реальности (государство, нацию, экономическое могущество и прочее).
Двоюродный брат был еще недавно веселым мальчиком в кургузом и некрасивом юнкерском мундире. Теперь он артиллерийский офицер, говорит об ученых книгах и умных людях, которых
называет «
личностями», и имеет собственного денщика, с которым собирается установить особые, не «рутинно — начальственные» отношения.
Если ослепленный судия судит в неправду и защитник невинности издаст в свет его коварный приговор, если он покажет его ухищрение и неправду, то будет сие
личность, но дозволенная; если он его
назовет судиею наемным, ложным, глупым — есть
личность, но дозволить можно.
Если же
называть его станет именованиями смрадными и бранными словами поносить, как то на рынках употребительно, то сие есть
личность, но язвительная и недозволенная.
Вообще, это одна из тех
личностей, без совета с которыми, при крепостном праве, помещики шагу не делали, которых
называли «министрами» и которые пользовались привилегией"говорить правду", но не забываться, подобно тем своим знатным современникам, которые, в более высокой сфере, имели привилегию
Мне скажут, что все это мелочи, что в известные эпохи отдельные
личности имеют значение настолько относительное, что нельзя формализироваться тем, что они исчезают бесследно в круговороте жизни. Да ведь я и сам с того начал, что все подобные явления
назвал мелочами. Но мелочами, которые опутывают и подавляют…
Конечно, мы уже не застали образовательной обстановки простаковских времен и только по устным рассказам (впрочем, от очевидцев) нам сделались известны такие
личности, как г-жа Простакова, Тарас Скотинин и проч., однако ж Митрофанушку и теперь нельзя
назвать анахронизмом.
Помните, милая тетенька, мы, в конце пятидесятых годов, зазнали в Москве одного начинающего публициста ("другом Грановского"он себя
называл) — какая это, казалось, милая, симпатичная
личность!
Петр. Всё равно. Я говорю о том, что,
называя всю эту вашу… беготню и суету живым делом, вы обманываетесь. Вы ведь убеждены, что способствуете развитию
личности… и прочее… И это — самообман. Придет завтра офицер или мастер, даст
личности в рожу и вышибет из ее головы всё, что вы успели заронить в нее, — если еще успели…
Им казалось, что
личность — дурная привычка, от которой пора отстать; они проповедовали примирение со всей темной стороной современной жизни,
называя все случайное, ежедневное, отжившее, словом, все, что ни встретится на улице, действительным и, следственно, имеющим право на признание; так поняли они великую мысль, «что все действительное разумно»; они всякий благородный порыв клеймили названием Schönseeligkeit [прекраснодушие (нем.).], не усвоив себе смысла, в котором слово это употреблено их учителем [«Есть более полный мир с действительностию, доставляемый познанием ее, нежели отчаянное сознание, что временное дурно или неудовлетворительно, но что с ним следует примириться, потому что оно лучше не может быть».
Настоящая государственная власть в древней России не существовала по крайней мере до возвышения государства Московского. Древние князья
называли Русь своею отчиною и действительно, как доказал недавно г. Чичерин, владели ею скорее по вотчинному, нежели по государственному праву. По утверждении же Московского государства, — одна уже возможность такой
личности, как Иван Грозный, заставляет отказаться от обольщения относительно силы и значения думы боярской или какого бы то ни было уравновешивающего, влияния.
Бывало,
назовешь ему для шутки какой-нибудь дрянненький уездный городишко, а он — моментально: «Стоит на реке Вихляди; вальцовая мельница, мукомол — светлая
личность; председатель земской управы — такой-то, дает, но скупо; исправник свирепый, предводитель дворянства, когда трезв — гонит, пьяный — даст, сколько просишь».
Мирошев, снисходительный и уступчивый во всем, что касается до его
личности, до его самолюбия, до всего того, что свет
называет благородством, — тверд и постоянен в сопротивлении всему, нарушающему его совесть, в которой заключается святость его верований и нравственность убеждений.
После этого можно ли
назвать ее игру художественным воспроизведением
личности представляемого лица?
Между тем дворянство развивалось, образование начинало оплодотворять умы, и, как живое доказательство этой политической зрелости нравственного развития, необходимо выражающейся в деятельности, явились эти дивные
личности, эти герои, как вы справедливо
называете их, которые «одни, в самой пасти дракона отважились на смелый удар 14 декабря».
Петр Васильич воспользовался восстановившеюся тишиной и представил Бориса Андреича хозяевам. Хозяева объявили в один голос, что очень рады новому знакомству; потом Калимон Иваныч представил Борису Андреичу своих дочерей,
называя их Поленькой и Эменькой. В гостиной находились еще две женские
личности, уже немолодые: одна — в чепце, другая — в темном платочке; но Калимон Иваныч не почел нужным познакомить с ними Бориса Андреича.
У нас еще недостаточно развито уважение к нравственному достоинству отдельных
личностей; у нас еще нередко можно слышать такое рассуждение: «Он мне ничего худого не сделал; могу ли я
назвать его негодяем?» Или такое...
Ее приезды были чудесным праздником в приютских стенах. Не говоря уже о ласковом, нежном обращении с воспитанницами, не говоря о бесчисленных коробах с лакомствами, жертвуемых баронессой «своим девочкам», как она
называла приюток, сама
личность Софьи Петровны была окружена каким-то исключительным обаянием, так сильно действующим на впечатлительные натуры детей.
Когда мы жили в Рагузе, князь Радзивил, желая удостовериться в
личности «иностранной дамы», которую
называли великою княжной, писал в Мангейм к Бернатовичу, прося его доставить о ней точнейшие сведения.
Автономию человека как
личности нужно
называть свободой.
Личность не может быть превращена в вещь, и это превращение человека в вещь, которое мы
называем смертью, не может быть распространено на
личность.
Я
называю это социализмом персоналистическим, который радикально отличается от преобладающей метафизики социализма, основанной на примате общества над
личностью.
Сергей Трубецкой
называет социализмом сознания, тоже существует, но оно есть лишь качественная ступень универсального личного сознания, достижение
личностью коммюнотарности.
Такая одинаковая, не знающая
личности любовь и есть то, что Розанов
назвал стеклянной любовью и что в святоотеческой литературе иногда
называют духовной любовью, любовью, отвлеченной от мира душевного, от всякой индивидуальности и конкретности.
Но в публике на роман взглянули как на то, что французы
называют романом с намеками, то есть стали в нем искать разных петербургских
личностей, в том числе и очень высокопоставленных.
Христианство представляется мне соединимым лишь с системой, которую я
назвал бы системой персоналистического социализма, соединяющего принцип
личности как верховной ценности с принципом братской общности людей.
— Как же-с! Теперь хоть бы в этой новой газете пошли разные статейки и слухи… Прямо
личность называют. Тут непременно по внушениям Капитона Феофилактовича делается.
Это было, конечно, посильнее, чем по случайному совпадению
назвать действительно существующим именем
личность пошляка, которая взята из реальной жизни.
В том и другом случае заблуждение происходит от смешения
личности, индивидуальности, как
называет наука, с разумным сознанием. Разумное сознание включает в себя
личность.
Личность же не включает в себя разумное сознание.
Личность есть свойство животного и человека, как животного. Разумное сознание есть свойство одного человека.
То, что люди, не понимающие жизни,
называют любовью, это только известные предпочтения одних условий блага своей
личности другим. Когда человек, не понимающий жизни, говорит, что он любит свою жену или ребенка, или друга, он говорит только то, что присутствие в его жизни его жены, ребенка, друга увеличивает благо его личной жизни.
Потребностями же
личности они
называют все те условия существования
личности, на которые они направили свой разум.
Кто говорит, он написал бы его гораздо ярче, сильнее, если бы жил постоянно в России; но
личности из мира таких, кого он
называл «опростелыми», наблюдены им, а не выдуманы; рассказывают, что одного или двух героев «Нови» он изучал все в том же Париже.
Бессознательный бред больного, горячечные пароксизмы, в связи с продолжавшимся беспокойством, что в их доме нашел себе приют один из «них», как она в третьем лице
называла заговорщиков, и боязнь, чтобы это не отразилось на
личности боготворимого ею мужа, сделали то, что нервы молодой женщины окончательно расшатались.
Русский народ и правительство доживали ту эпоху, которую можно
назвать эпохою отсутствия сознания законности. Мало кто верил или надеялся на силу закона. Боялись лиц, облеченных правительственною властью, без всякого к ним внутреннего уважения, и то только тех, которые заявили о себе каким-нибудь энергичным действием, хотя бы и не вполне законном. Существовало полное убеждение, что произвол и сила
личности выше всякого закона.
Остались, без сомнения, и останутся и в будущем единичные
личности, люди, преданные заветам прошлого, культу величайшей из религии, религии любви, но число таких отсталых, как принято
называть их, людей уменьшается день ото дня.
Анна Александровна слышала о Сергее Павловиче много хорошего, и уже одно то, что прямая, честная, не входящая никогда в сделки со своей совестью Лиза — как
называла Дубянскую Сиротинина, — несмотря на свое прошлое предубеждение к защитнику убийцы своего отца, изменила свое мнение о Долинском и стала относиться к нему с уважением, очень возвышало
личность молодого адвоката в глазах старушки.
"Жертва вечерняя"стала печататься с января 1868 года, и она в первый раз доставила мне"успех скандала", если выразиться порезче. <…> В публике на роман взглянули как на то, что французы
называют un roman à clé, то есть стали в нем искать разных петербургских
личностей, в том числе и очень высокопоставленных.
Довольно большого роста, худощавый, с желтовато-бесцветным лицом, с ухватками семинариста, он нельзя, впрочем, сказать, чтобы был некрасив. Его даже можно было
назвать недурным собою, если бы прямые, довольно правильные черты его лица не были лишены выражения и жизни. Не носи он громкого титула и не принадлежи к знаменитому историческому роду, он бы навеки остался незаметной
личностью, о которой ничего не говорят и ничего не думают.
Нет, и вы и дама, с которою беседовал наш приятный писатель, берете очень свысока: вы выставляете людей отличных дарований, а по-моему более замечательно, что и гораздо пониже, в сферах самых обыкновенных, где, кажется, ничего особенного ожидать было невозможно, являлись живые и привлекательные
личности, или, как их
называли, «интересные мужчинки».
Вот они в Белоруссии, в городе, который
назовем городом при Двине. Совершенно новый край, новые люди! Так как я не пишу истории их в тогдашнее время, то ограничусь рассказом только об известных мне
личностях, действовавших в моем романе, и о той местности, где разыгрывались их действия. И потому попрошу читателя не взыскивать с меня скрупулезно за некоторые незначительные анахронизмы и исторические недомолвки и помнить, что я все-таки пишу роман, хотя и полуисторический.