Неточные совпадения
Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел в сей суд с прошением в том, что покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров в 17… году августа 14 дня, служивший в то время в ** наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ** ревизии
называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужеска пола ** душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною
землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным домом, и словом все без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было, не оставляя из людей ни единыя души, а из
земли ни единого четверика, ценою за 2500 р., на что и купчая в тот же день в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.
Лучший табак, бывший в моде,
назывался «Розовый». Его делал пономарь, живший во дворе церкви Троицы-Листы, умерший столетним стариком. Табак этот продавался через окошечко в одной из крохотных лавочек, осевших глубоко в
землю под церковным строением на Сретенке. После его смерти осталось несколько бутылок табаку и рецепт, который настолько своеобразен, что нельзя его не привести целиком.
Исключительно аскетическое религиозное сознание отворачивалось от
земли, от плоти, от истории, от космоса, и потому на
земле, в истории этого мира языческое государство, языческая семья, языческий быт выдавались за христианские, папизм и вся средневековая религиозная политика
назывались теократией.
Я еще помню, что около самых деревень, куда, бывало, ни взглянешь, везде по сурчинам [Сурчинами
называются бугорки, насыпанные сурками при рытье своих нор, которые бывают очень глубоки, всегда имеют два входа и проводятся под
землею на довольно большое расстояние.
— Ишь, подлецы, как землю-то изрыли, — проговорил вслух Кишкин, опытным глазом окидывая земляные опухоли. — Тоже,
называется, золото ищут… ха-ха!.. Не положил — не ищи… Золото моем, а сами голосом воем.
Издали за ним шли три крестьянина за сохами; запряженные в них лошадки казались мелки и слабы, но они, не останавливаясь и без напряженного усилия, взрывали сошниками черноземную почву, рассыпая рыхлую
землю направо и налево, разумеется, не новь, а мякоть, как
называлась там несколько раз паханная
земля; за ними тащились три бороны с железными зубьями, запряженные такими же лошадками; ими управляли мальчики.
— Выкинуть-с! — повторил Салов резким тоном, — потому что Конт прямо говорит: «Мы знаем одни только явления, но и в них не знаем — каким способом они возникли, а можем только изучать их постоянные отношения к другим явлениям, и эти отношения и
называются законами, но сущность же каждого предмета и первичная его причина всегда были и будут для нашего разума — terra incognita». [неизвестная
земля, область (лат.).]
— Позвольте, дорогой сенатор! — прервал я его, — вероятно, кто-нибудь из русских"веселых людей"ради шутки уверил вас, что каторга есть удел всех русских на
земле. Но это неправильно. Каторгою по-русски
называется такой образ жизни, который присвоивается исключительно людям, не выполняющим начальственных предписаний. Например, если не приказано на улице курить, а я курю — каторга! если не приказано в пруде публичного сада рыбу ловить, а я ловлю — каторга!
— Есть у меня, мой друг, недвижимость:
называется Проплеванная. Усадьба не усадьба, деревня не деревня, пустошь не пустошь… так,
земля. А все-таки в случае чего побоку пустить можно!
«Собираться стадами в 400 тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь в нечистотах, ночуя в грязи, живя как скот, в постоянном одурении, грабя города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями человеческого мяса, наброситься на него, пролить реки крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной
землей телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы то ни было издохнуть где-нибудь на меже, в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети умирают с голоду — это
называется не впадать в самый грубый материализм.
Ну что, какой твой нужда?» Тут, как водится, с природною русскому человеку ловкостию и плутовством, покупщик начнет уверять башкирца, что нужды у него никакой нет, а наслышался он, что башкирцы больно добрые люди, а потому и приехал в Уфимское Наместничество и захотел с ними дружбу завести и проч. и проч.; потом речь дойдет нечаянно до необъятного количества башкирских
земель, до неблагонадежности припущенников, [Припущенниками
называются те, которые за известную ежегодную или единовременную плату, по заключенному договору на известное число лет, живут на башкирских
землях.
В тамбовском театре, в большом каменном здании, в нижнем этаже, была огромная кладовая с двумя широкими низкими окнами над самой
землей: одно на юг, другое на запад. Эта кладовая
называлась «старая бутафорская» и годами не отпиралась.
Впрочем, если взять все пространство
земли, идущее до плотины, то с натяжкой оно может еще
называться прежним именем.
Пение первоначально и существенно — подобно разговору — произведение практической жизни, а не произведение искусства; но как всякое «уменье», пение требует привычки, занятия, практики, чтобы достичь высокой степени совершенства; как все органы, орган пения, голос, требует обработки, ученья, для того чтобы сделаться покорным орудием воли, — и естественное пение становится в этом отношении «искусством», но только в том смысле, в каком
называется «искусством» уменье писать, считать, пахать
землю, всякая практическая деятельность, а вовсе не в том смысле, какой придается слову «искусство» эстетикою.
вдруг опускается на
землю. В книге: «Урядник сокольничья пути» царя Алексея Михайловича, которую всякий охотник должен читать с умилением, между прочим сказано: «Добровидна же и копцова добыча и лет. По сих доброутешна и приветлива правленных (то есть выношенных) ястребов и челигов (то есть чегликов; иногда
называются они там же чеглоками) ястребьих ловля; к водам рыщение, ко птицам же доступаиие». Из сих немногих строк следует заключить...
В большом фруктовом саду, который
назывался коммерческим и приносил Егору Семенычу ежегодно несколько тысяч чистого дохода, стлался по
земле черный, густой, едкий дым и, обволакивая деревья, спасал от мороза эти тысячи.
Голован жил, впрочем, не в самой улице, а «на отлете». Постройка, которая
называлась «Головановым домом», стояла не в порядке домов, а на небольшой террасе обрыва под левым рядом улицы. Площадь этой террасы была сажен в шесть в длину и столько же в ширину. Это была глыба
земли, которая когда-то поехала вниз, но на дороге остановилась, окрепла и, не представляя ни для кого твердой опоры, едва ли составляла чью-нибудь собственность. Тогда это было еще возможно.
[Вий — есть колоссальное создание простонародного воображения. Таким именем
называется у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой
земли. Вся эта повесть есть народное предание. Я не хотел ни в чем изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал. (Прим. Н. В. Гоголя.)]
Когда мы выбрались из Казани и длинной городской слободы, которая
называлась Мокрою, было уже не жарко, и великолепный летний вечер повеял прохладой на раскаленную
землю.
А вы не
называйтесь учителями, ибо один у вас учитель — Христос, все же вы — братья; и отцом себе не называйте никого на
земле, ибо один у вас отец, который на небесах; и не
называйтесь наставниками, ибо один у вас наставник — Христос.
«Не
называйтесь учителями, ибо один у вас учитель — Христос, все же вы — братья; и отцом себе не называйте никого на
земле, ибо один у вас отец, который на небесах; и не
называйтесь наставниками, ибо один у вас наставник — Христос» (Матф. XXIII, 8—10).
Тяжело и оскорбительно быть этой штучкой, что
называется на
земле человеком, хитрым и жадным червячком, что ползает, торопливо множится и лжет, отводя головку от удара, — и сколько ни лжет, все же погибает в назначенный час.
Огороды
назывались вдовьими потому, что их содержали две вдовы, мать и дочь. Костер горел жарко, с треском, освещая далеко кругом вспаханную
землю. Вдова Василиса, высокая пухлая старуха в мужском полушубке, стояла возле и в раздумье глядела на огонь; ее дочь Лукерья, маленькая, рябая, с глуповатым лицом, сидела на
земле и мыла котел и ложки. Очевидно, только что отужинали. Слышались мужские голоса: это здешние работники на реке поили лошадей.
Цибеллой
называлась богиня
земли.
— Все это верно, голубчик, — еще тише сказал писатель. — И осатанелость крестьянской души, как вы отлично назвали, пойдет все дальше. Купон выел душу нашего городского обывателя, и зараза эта расползется по всей
земле. Должно быть, таков ход истории. Это
называется дифференциацией.
— Да, а горизонтом
называется место, где, как нам кажется,
земля сходится с небом…
Дом ее был небольшой, старинный, построенный на дубовых подклетьях. Подклетьями
назывались деревья в естественном виде, с обрубленными только сучьями и вершинами, но нисколько не тесанные и не отделанные, сложенные на поверхности
земли клетками, одно на другое, в вышину от
земли на сажень, что заменяло фундамент. Естественно, что таким образом сооруженные дома, имея такое под накатом свободное движение воздуха, переживали столетия.
Так, например, сказано в писании: один учитель у вас Христос, и отцом себе не называйте никого на
земле, ибо один у вас отец, который на небесах, и не
называйтесь наставниками, ибо один у вас наставник-Христос, а они говорят: мы одни отцы и мы одни наставники людей.
Савелий пустился в россказни о тереме, утверждая, что он более чем ровесник Москве, что прадеду великого князя, Юрию Владимировичу Долгорукому, подарил его на зубок замышляемому им городу какой-то пустынник-чародей, похороненный особо от православных на Красном холму, в конце Алексеевского леса, подле ярославской дороги, что кости его будто и до сих пор так бьются о гроб и пляшут в могиле, что
земля летит от нее вверх глыбами, что этот весь изрытый холм по ночам превращается в страшную разгоревшуюся рожу, у которой вместо волос огненные змеиные хвосты, а вместо глаз высовываются жала и кивают проходящим; что пламя его видно издалека и оттого он
называется Красным.
Есть между Францией и Италией, на берегу Средиземного моря, маленькое, крошечное царство.
Называется это царство Монако. В царстве этом жителей меньше, чем в большом селе, всего семь тысяч, а
земли столько, что не хватит по десятине на душу. Но царек в царстве есть настоящий. Есть у этого царька и дворец, и придворные, и министры, и архиереи, и генералы, и войско.
Что же: так тогда и пропадать всей этой
земле, которая
называется Россией? Жутко. Всеми силами души борюсь против этой мысли, не допускаю ее… а на сердце такая жуть, такой холод, такая гнетущая тоска. Но что я могу? Здесь нужны Самсоны и герои, а что такое я с моей доблестью? Стою я, как голый грешник на Страшном суде, трясущийся от озноба и страха, и слова не могу промолвить в свое оправдание… на Страшном суде не солжешь и адвоката защищать не возьмешь, кончены все твои земные хитрости и уловки, кончены!
Ведь не могут же русские люди нашего времени — я думаю, что не ошибаясь скажу, чующие уже, хотя и в неясном виде, сущность истинного учения Христа, — серьезно верить в то, что призвание человека в этом мире состоит в том, чтобы данный ему короткий промежуток времени между рождением и смертью употребить на то, чтобы говорить речи в палатах или собраниях товарищей социалистов или в судах, судить своих ближних, ловить, запирать, убивать их, или кидать в них бомбы, или отбирать у них
земли, или заботиться о том, чтобы Финляндия, Индия, Польша, Корея были бы присоединены к тому, что
называется Россией, Англией, Пруссией, Японией, или о том, чтобы освободить насилием эти
земли и быть для того готовым к массовым убийствам друг друга.
Я много плавал и по Черному морю, и по берегам Аравии, был и на Мадагаскаре, и на Филиппинских островах, — солнце освещает все
земли, а не одну Индию, оно не ходит кругом одной горы, но оно встает у островов Японии, и потому и острова те
называются Япен, то есть на их языке-рождение солнца, и садится оно далеко, далеко на западе, за островами Англии.
Будто на невидимых крыльях поднялся я на высоту белых облачков и оттуда увидел всю ту
землю, что
называется Россией… и это ей, а не кому другому, угрожают такие бедствия, и это на нее идут враги с своим огнем и бомбами, и это за нее мы молимся, за ее спасение!