Неточные совпадения
Хотя, конечно, они лица не так заметные, и то, что
называют второстепенные или даже третьестепенные, хотя главные ходы и пружины поэмы не на них утверждены и разве кое-где касаются и легко зацепляют их, — но автор любит чрезвычайно быть обстоятельным во всем и с этой стороны, несмотря на то что сам человек русский, хочет быть аккуратен, как
немец.
Макаров
называл отношение этих
немцев к женщине «одним из наиболее тяжелых уродств индогерманского пессимизма».
Меня, кажется, прихватила немного болезнь, которую
немцы называют Heimweh [Тоска по родине — нем.].
Надобно же было для последнего удара Федору Карловичу, чтоб он раз при Бушо, французском учителе, похвастался тем, что он был рекрутом под Ватерлоо и что
немцы дали страшную таску французам. Бушо только посмотрел на него и так страшно понюхал табаку, что победитель Наполеона несколько сконфузился. Бушо ушел, сердито опираясь на свою сучковатую палку, и никогда не
называл его иначе, как le soldat de Vilainton. Я тогда еще не знал, что каламбур этот принадлежит Беранже, и не мог нарадоваться на выдумку Бушо.
Все они бесчеловечно дрались, а Марью Андреевну (дочь московского немца-сапожника) даже строгая наша мать
называла фурией.
Спереди совершенно
немец: [
Немцем называют у нас всякого, кто только из чужой земли, хоть будь он француз, или цесарец, или швед — все
немец.
Иоанн Грозный, производя себя от Пруста, любил
называть себя
немцем.
Русского имени этого кулика объяснять не нужно, но почему
немцы называют его коронным, или королевским, куликом, — я не знаю; на голове его ничего похожего на венец или корону не приметно; может быть, за величину, которою кроншнеп бесспорно превосходит всех других куликов.
На верхней половине шеи лежит поперечная белая полоса, которая, однако, под горлом не соединяется, и
немцы не совсем верно
называют витютина «кольцовый голубь» (Ringtaube); на плечном сгибе крыла также видно белое, несколько продолговатое пятно, которое вытягивается полосою, если распустить крыло; концы крайних длинных перьев в крыльях и хвосте — темного цвета; на нижней внутренней стороне хвостовых перьев лежит поперек опять белая полоса, состоящая из белых пятен на каждом пере, которых на другой, верхней стороне совсем незаметно; ножки красные, как у русского голубя; нос бледно-красноватый или розовый; глаза ясные, не темные и не серые: какого-то неопределенного светло-пепельного цвета.
Господа
немцы назвали его гаршнепом, то есть волосяным куликом, вследствие того, что он имеет длинные перышки, растущие по верхней части его шеи и лежащие вдоль спины.
— Необыкновенно! — подтвердила Марья Дмитриевна. — Ну, Варвара Павловна, признаюсь, — промолвила она, в первый раз
называя ее по имени, — удивили вы меня: вам хоть бы концерты давать. Здесь у нас есть музыкант, старик, из
немцев, чудак, очень ученый; он Лизе уроки дает; тот просто от вас с ума сойдет.
Приехала большая компания
немцев, служащих в оптическом магазине, приехала партия приказчиков из рыбного и гастрономического магазина Керешковского, приехали двое очень известных на Ямках молодых людей, — оба лысые, с редкими, мягкими, нежными волосами вокруг лысин — Колька-бухгалтер и Мишка-певец, так
называли в домах их обоих.
— Верно говорю, все наше было. Сам покойный Михайло Петрович мне сказывал: поедешь, говорит, за границу, не забудь Королевцу поклониться: наш, братец, был! И Данциг был наш — Гданском назывался, и Лейпциг — Липовец, и Дрезден — Дрозды, все наше! И Поморье все было наше, а теперь
немцы Померанией
называют! Больно, говорит. Да что тут еще толковать! — и посейчас один рукав Мемеля Русью зовется, и местечко при устье его — тоже Русь! Вот она где, наша Русь православная, была!
Наш командир, полковник барон фон Шпек, принял меня совершенно по-товарищески. Это добрый, пожилой и очень простодушный
немец, который изо всех сил хлопочет, чтоб его считали за русского, а потому принуждает себя пить квас, есть щи и кашу, а прелестную жену свою
называет не иначе как"мой баб".
— Внешними врагами мы
называем все те самые государствия, с которыми нам приходится вести войну. Францюзы,
немцы, атальянцы, турки, ивропейцы, инди…
Мальчик в штанах. А мы,
немцы,
называем это просто справедливостью. Но откуда вы такое выражение знаете?
Странное дело! покуда мы пробирались к Вержболову (
немцы уж
называют его Wirballen), никому из нас не приходило в голову выглядывать в окна и любопытствовать, какой из них открывается пейзаж.
Дыма, конечно, схитрил,
называя себя родным братом Лозинской, да какая уж там к чорту хитрость, когда
немец ни слова не понимает.
В амбаре, несмотря на сложность дела и на громадный оборот, бухгалтера не было, и из книг, которые вел конторщик, ничего нельзя было понять. Каждый день приходили в амбар комиссионеры,
немцы и англичане, с которыми приказчики говорили о политике и религии; приходил спившийся дворянин, больной жалкий человек, который переводил в конторе иностранную корреспонденцию; приказчики
называли его фитюлькой и поили его чаем с солью. И в общем вся эта торговля представлялась Лаптеву каким-то большим чудачеством.
Немцы называют Нерунгом узкую полосу земли, которая, идя от самого Данцига, вдается длинным мысом в залив Балтийского моря, известный в Германии под названием Фриш-Гафа.
Мужчин, правда, было немного: всего три какие-то неизвестные мне солидные господина, молодой помощник пастора, учитель из Анненшуле, неизбежный на всяком земном пространстве поляк с черными висячими усами, которого Шульц весьма фамильярно
называл почему-то «паном Кошутом», и сын булочника Шперлинга, свежий, веселый, белокурый
немец, точно испеченный в собственной булочной на домашних душистых сливках и розовом масле.
Герман Верман был небольшой, очень коренастый старик, с угловатою головою и густыми черными, с проседью, волосами, которые все
называли дикими и по которым Ида Ивановна самого Вермана прозвала Соважем. [Дикарем (франц.)] Соваж был старик честнейший и добрейший, хороший мастер и хороший пьяница. По наружности он более был похож на француза, чем на
немца, а по нраву на англичанина; но в существе он был все-таки
немец, и самый строгий
немец.
Толкуя всякий вздор, проповедуя о каких-то видениях, бывших ему, сочиняя свой особенный религиозный кодекс, Ruhl-Psalter, как он
назвал, этот полоумный
немец имел, однако же, столько смысла, чтобы сказать при допросе: «Меня послал в Москву дух для проповедания моих видений; если же вы не хотите меня слушать, то позвольте мне удалиться».
В Новой Праге, где дивизионный штаб совмещался с полковым штабом принца Альберта Прусского полка, юнкерская команда состояла из юнкеров всех четырех полков дивизии, и командиром ее был поручик полка принца Петра Ольденбургского Крит.
Немца этого нельзя было
назвать иначе, как человеком хорошим и ревностным служакой. Юнкера размещались кто как мог на наемных квартирах, и через день в 8 часов утра всю зиму появлялись в манеже на учениях.
Есть здесь некоторый немец-управитель, мы его зовем Слава-богу, потому что он так
называет Ивана Богослова…
Я в последнем письме забыл тебе сказать, что, приехав домой от Приимковых, я раскаивался, что
назвал именно «Фауста»; для первого раза Шиллер гораздо бы лучше годился, уж коли дело пошло на
немцев.
— Малина с молоком! —
называет, восхищаясь, Лодку веселый доктор Ряхин и осторожно, со смущенной улыбкой на костлявом лице, отдаляется от нее. Он тяготеет к неугомонной певунье, гибкой и сухонькой Розке, похожей на бойкую черную собачку: кудрявая, капризная, с маленькими усиками на вздернутой губе и мелкими зубами, она обращается с Ряхиным дерзко,
называя его в глаза «зелененьким шкелетиком». Она всем дает прозвища: Жуков для нее — «Ушат Помоевич», уныло-злой помощник исправника
Немцев — «Уксус Умирайлыч».
Солдаты то и дело, несмотря на горячку боя, осведомлялись о втором «дите». Онуфриев, тот несколько раз заставлял повторит Игоря рассказ обо всем происшедшем с «младшеньким разведчиком», как он
называл иногда Милицу или Митю Агарина, и этими расспросами еще более бередил душу Игоря. Чтобы забыться хот немного, юноша хватал винтовку, проворно заряжал ее и посылал пулю за пулей туда, вдаль, где намечались при свете молодого утра синие мундиры и металлические каски
немцев, соединившихся с их верными союзниками.
Работа не шла бы так споро, если б вещь эта не имела формы дневника героини — того, что
немцы на их критическом жаргоне
называют:"Tee — Romane".
Даже по своей европейской выучке и культурности он был дореформенный барин-гуманист, словесник, с культом всего, что германская наука внесла в то время в изучение и классической древности, и Возрождения, и средневековья. Уварова можно было
назвать"исповедником"немецкого гуманизма и романтизма. И Шекспира, и итальянских великих поэтов он облюбовал через
немцев, под их руководительством.
Занимались исключительно дикцией. И до сих пор это — главная забота французских профессоров и всего французского сценического дела. В дикции, в уменье произносить стихи и прозу, в том, что
немцы называют «Vortrag», a русские неправильно «читкой» — альфа и омега французского искусства.
В борьбе с издревле ненавистными для русского человека
немцами искали вольные дружинники ратной потехи, когда избыток сил молодецких не давал им спокойно оставаться на родине, когда от мирного безделья зудили богатырские плечи. Клич к набегу на «божьих дворян», как
называли новгородцы и псковитяне ливонских рыцарей, не был никогда безответным в сердцах и умах молодежи Новгорода и Пскова, недовольной своими правителями и посадниками — представителями старого Новгорода.
— Да так-с. Ведь то, что разные
немцы называют психологией, — все ведь это, как семинаристы говорят:"темна вода во облацех небесных". Этакой науки пока еще нет. А ваши личные наблюдения над сыном ничему не послужат, только собьют и вас, и его. Знавал я двух юношей, которым матери посвятили всю свою жизнь. Вышло из них два образцовых болвана.
С особенным удовольствием слушал Андрюша их разговор и с какою-то гордостью смотрел то на своего отца, то на любезного
немца, как он
называл Эренштейна.
Не скрывает он своей ненависти к
немцам при самом великом князе; раз при нем
назвал в лицо поганым басурманом [Этим прозвищем, которое составилось из слова «бесермен», неверный, стали честить
немцев уже при отце Иоанна III; может быть, и прежде.
<…> Работа не шла бы так споро, если б вещь эта не имела формы дневника героини — того, что
немцы на их критическом жаргоне
называют:"Tee-Romane".
Он досказал свою повесть о
немце, которого
называли басурманом, и доброписец Небогатый, передав ее исправно бумаге, положил свиток в кованый сундук — внукам на потешение.
На первые два вопроса
немец, плохо понимавший по-французски,
назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка, и что ему велено от начальника занимать все дома под ряд.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторою афектированною небрежностью, имеющею целью показать, что он, как высоко образованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как
называли Кутузова в своем кругу
немцы), macht sich ganz bequem», [Старый господин покойно устроился,] подумал Вольцоген, и, строго взглянув на тарелки, стоявшие пред Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.