Неточные совпадения
Левин
надел большие сапоги и в первый paз не шубу, а суконную поддевку, и пошел по хозяйству, шагая через ручьи, режущие
глаза своим блеском
на солнце, ступая то
на ледок, то в липкую грязь.
Он поспешно вскочил, не чувствуя себя и не спуская с нее
глаз,
надел халат и остановился, всё глядя
на нее. Надо было итти, но он не мог оторваться от ее взгляда. Он ли не любил ее лица, не знал ее выражения, ее взгляда, но он никогда не видал ее такою. Как гадок и ужасен он представлялся себе, вспомнив вчерашнее огорчение ее, пред нею, какою она была теперь! Зарумянившееся лицо ее, окруженное выбившимися из-под ночного чепчика мягкими волосами, сияло радостью и решимостью.
Смело подбежав к Сергею Ивановичу и блестя
глазами, столь похожими
на прекрасные
глаза отца, она подала Сергею Ивановичу его шляпу и сделала вид, что хочет
надеть на него, робкою и нежною улыбкой смягчая свою вольность.
В кабинете он зажег лампу,
надел туфли и сел к столу, намереваясь работать, но, взглянув
на синюю обложку толстого «Дела М. П. Зотовой с крестьянами села Пожога», закрыл
глаза и долго сидел, точно погружаясь во тьму, видя в ней жирное тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми
глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
Гусаров сбрил бородку, оставив сердитые черные усы, и стал похож
на армянина. Он снял крахмаленную рубашку,
надел суконную косоворотку, сапоги до колена, заменил шляпу фуражкой, и это сделало его человеком, который сразу, издали, бросался в
глаза. Он уже не проповедовал необходимости слияния партий, социал-демократов называл «седыми», социалистов-революционеров — «серыми», очень гордился своей выдумкой и говорил...
Стремительные
глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не в силах остановиться
на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола, теряя туфли с босых ног; садясь
на стул, он склонялся головою до колен, качаясь,
надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
Около нее появился мистер Лионель Крэйтон, человек неопределенного возраста, но как будто не старше сорока лет, крепкий, стройный, краснощекий; густые, волнистые волосы
на высоколобом черепе серого цвета — точно обесцвечены перекисью водорода,
глаза тоже серые и смотрят
на все так напряженно, как это свойственно людям слабого зрения, когда они не решаются
надеть очки.
Он по утрам с удовольствием ждал, когда она, в холстинковой блузе, без воротничков и нарукавников, еще с томными, не совсем прозревшими
глазами, не остывшая от сна, привставши
на цыпочки, положит ему руку
на плечо, чтоб разменяться поцелуем, и угощает его чаем, глядя ему в
глаза, угадывая желания и бросаясь исполнять их. А потом
наденет соломенную шляпу с широкими полями, ходит около него или под руку с ним по полю, по садам — и у него кровь бежит быстрее, ему пока не скучно.
Открыла другой футляр, побольше — там серьги. Она вдела их в уши и, сидя в постели, тянулась взглянуть
на себя в зеркало. Потом открыла еще два футляра и нашла большие массивные браслеты, в виде змеи кольцом, с рубиновыми
глазами, усеянной по местам сверкающими алмазами, и сейчас же
надела их.
Она машинально сбросила с себя обе мантильи
на диван, сняла грязные ботинки, ногой достала из-под постели атласные туфли и
надела их. Потом, глядя не около себя, а куда-то вдаль, опустилась
на диван, и в изнеможении, закрыв
глаза, оперлась спиной и головой к подушке дивана и погрузилась будто в сон.
Она
надела на голову косынку, взяла зонтик и летала по грядкам и цветам, как сильф, блестя красками здоровья, веселостью серо-голубых
глаз и летним нарядом из прозрачных тканей. Вся она казалась сама какой-то радугой из этих цветов, лучей, тепла и красок весны.
Наконец
глаза ее остановились
на висевшей
на спинке стула пуховой косынке, подаренной Титом Никонычем. Она бросилась к ней, стала торопливо
надевать одной рукой
на голову, другой в ту же минуту отворяла шкаф и доставала оттуда с вешалок, с лихорадочной дрожью, то то, то другое пальто.
Нехлюдов между тем,
надев pince-nez, глядел
на подсудимых по мере того, как их допрашивали. — «Да не может быть, — думал он, не спуская
глаз с лица подсудимой, — но как же Любовь?», думал он, услыхав ее ответ.
Нехлюдов всё еще не понимал всего значения своего теперешнего положения и приписал слабости своих нервов едва удержанное рыдание и слезы, выступившие ему
на глаза. Он
надел pince-nez, чтобы скрыть их, потом достал платок и стал сморкаться.
Молодой с длинной шеей мускулистый человек с добрыми круглыми
глазами и маленькой бородкой стоял подле койки и с испуганным лицом, поспешно
надевая халат, смотрел
на входивших.
Снегурочка, да чем же
Встречать тебе восход Ярила-Солнца?
Когда его встречаем, жизни сила,
Огонь любви горит у нас в очах,
Любовь и жизнь — дары Ярила-Солнца;
Его ж дары ему приносят девы
И юноши; а ты сплела венок,
Надела бус
на шейку, причесалась,
Пригладилась — и запон, и коты
Новехоньки, — тебе одна забота,
Как глупому ребенку, любоваться
На свой наряд да забегать вперед,
Поодоль стать, — в
глазах людей вертеться
И хвастаться обновками.
А пойдет ли, бывало, Солоха в праздник в церковь,
надевши яркую плахту с китайчатою запаскою, а сверх ее синюю юбку,
на которой сзади нашиты были золотые усы, и станет прямо близ правого крылоса, то дьяк уже верно закашливался и прищуривал невольно в ту сторону
глаза; голова гладил усы, заматывал за ухо оселедец и говорил стоявшему близ его соседу: «Эх, добрая баба! черт-баба!»
Фома Григорьевич третьего году, приезжая из Диканьки, понаведался-таки в провал с новою таратайкою своею и гнедою кобылою, несмотря
на то что сам правил и что сверх своих
глаз надевал по временам еще покупные.
Отец дал нам свое объяснение таинственного события. По его словам, глупых людей пугал какой-то местный «гультяй» — поповский племянник, который становился
на ходули, драпировался простынями, а
на голову
надевал горшок с углями, в котором были проделаны отверстия в виде
глаз и рта. Солдат будто бы схватил его снизу за ходули, отчего горшок упал, и из него посыпались угли. Шалун заплатил солдату за молчание…
Образ отца сохранился в моей памяти совершенно ясно: человек среднего роста, с легкой наклонностью к полноте. Как чиновник того времени, он тщательно брился; черты его лица были тонки и красивы: орлиный нос, большие карие
глаза и губы с сильно изогнутыми верхними линиями. Говорили, что в молодости он был похож
на Наполеона Первого, особенно когда
надевал по — наполеоновски чиновничью треуголку. Но мне трудно было представить Наполеона хромым, а отец всегда ходил с палкой и слегка волочил левую ногу…
Теперь ясно было видно, что он плачет, —
глаза его были полны слез; они выступали сверху и снизу,
глаза купались в них; это было странно и очень жалостно. Он бегал по кухне, смешно, неуклюже подпрыгивая, размахивал очками перед носом своим, желая
надеть их, и всё не мог зацепить проволоку за уши. Дядя Петр усмехался, поглядывая
на него, все сконфуженно молчали, а бабушка торопливо говорила...
Троих первых повели к столбам, привязали,
надели на них смертный костюм (белые, длинные балахоны), а
на глаза надвинули им белые колпаки, чтобы не видно было ружей; затем против каждого столба выстроилась команда из нескольких человек солдат.
Произнеся эти слова, Иван Петрович, бесспорно, достиг своей цели: он до того изумил Петра Андреича, что тот
глаза вытаращил и онемел
на мгновенье; но тотчас же опомнился и как был в тулупчике
на беличьем меху и в башмаках
на босу ногу, так и бросился с кулаками
на Ивана Петровича, который, как нарочно, в тот день причесался а la Titus и
надел новый английский синий фрак, сапоги с кисточками и щегольские лосиные панталоны в обтяжку.
Нюрочка добыла себе у Таисьи какой-то старушечий бумажный платок и
надела его по-раскольничьи, надвинув
на лоб. Свежее, почти детское личико выглядывало из желтой рамы с сосредоточенною важностью, и Петр Елисеич в первый еще раз заметил, что Нюрочка почти большая. Он долго провожал
глазами укатившийся экипаж и грустно вздохнул: Нюрочка даже не оглянулась
на него… Грустное настроение Петра Елисеича рассеял Ефим Андреич: старик пришел к нему размыкать свое горе и не мог от слез выговорить ни слова.
Тихо, без всякого движения сидела
на постели монахиня, устремив полные благоговейных слез
глаза на озаренное лампадой распятие, молча смотрели
на нее девушки. Всенощная кончилась, под окном послышались шаги и голос игуменьи, возвращавшейся с матерью Манефой. Сестра Феоктиста быстро встала,
надела свою шапку с покрывалом и, поцеловав обеих девиц, быстро скользнула за двери игуменьиной кельи.
Вихров поспешил встать, зажечь свечу,
надеть на себя платье и отпереть дверь.
На пороге номера он увидел Анну Ивановну, всю дрожащую и со слезами
на глазах.
— Отчего у нас не бываете? Стыдно дьюзей забывать. Зьой, зьой, зьой… Т-ссс, я все, я все, все знаю! — Она вдруг сделала большие испуганные
глаза. — Возьмите себе вот это и
наденьте на шею, непьеменно, непьеменно
наденьте.
В первые минуты
на забрызганном грязью лице его виден один испуг и какое-то притворное преждевременное выражение страдания, свойственное человеку в таком положении; но в то время, как ему приносят носилки, и он сам
на здоровый бок ложится
на них, вы замечаете, что выражение это сменяется выражением какой-то восторженности и высокой, невысказанной мысли:
глаза горят, зубы сжимаются, голова с усилием поднимается выше, и в то время, как его поднимают, он останавливает носилки и с трудом, дрожащим голосом говорит товарищам: «простите, братцы!», еще хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз: «простите, братцы!» В это время товарищ-матрос подходит к нему,
надевает фуражку
на голову, которую подставляет ему раненый, и спокойно, равнодушно, размахивая руками, возвращается к своему орудию.
Аграфена Кондратьевна. Так что же, я дура, по-твоему, что ли? Какие у тебя там гусары, бесстыжий твой нос! Тьфу ты, дьявольское наваждение! Али ты думаешь, что я не властна над тобой приказывать? Говори, бесстыжие твои
глаза, с чего у тебя взгляд-то такой завистливый? Что ты, прытче матери хочешь быть? У меня ведь недолго, я и
на кухню горшки парить пошлю. Ишь ты! Ишь ты! А!.. Ах, матушки вы мои! Посконный сарафан сошью да вот
на голову тебе и
надену! С поросятами тебя, вместо родителей-то, посажу!
Вот он завидел дачу, встал в лодке и, прикрыв
глаза рукой от солнца, смотрел вперед. Вон между деревьями мелькает синее платье, которое так ловко сидит
на Наденьке; синий цвет так к лицу ей. Она всегда
надевала это платье, когда хотела особенно нравиться Александру. У него отлегло от сердца.
Валерьян был принят в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он
на другой же день стал рассказывать в разных обществах, как с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки,
надевали ему
на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже
на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
Он являл собою как бы ходячую водянку, которая, кажется, каждую минуту была готова брызнуть из-под его кожи; ради сокрытия того, что
глаза поручика еще с раннего утра были налиты водкой, Савелий Власьев
надел на него очки.
Муза Николаевна в одной сорочке,
надев только
на босую ногу туфли, пошла к сестре, которую она нашла почти лежащей в объятиях Фадеевны и имеющей
глаза закрытыми. Муза Николаевна осторожно подошла к ней.
Небось ты не
наденешь душегрейки
на Годунова, а чем я хуже его?» — «Да что же тебе, Федя, пожаловать?» — «А пожалуй меня окольничим, чтоб люди в
глаза не корили!» — «Нет, говорит, окольничим тебе не бывать; ты мне потешник, а Годунов советник; тебе казна, а ему почет.
Борк пожал плечами, и через минуту сверху спустилась Анна. Старая барыня
надела стеклышки
на нос и оглядела девушку с ног до головы. Лозищане тоже взглянули
на нее, и им показалось, что барыня должна быть довольна и испуганным лицом Анны, и
глазами, в которых дрожали слезы, и крепкой фигурой, и тем, как она мяла рукой конец передника.
Людмила вздохнула и с тем же благоговейным выражением в
глазах надела на него рубашку и блузу, прислуживая ему почтительно и осторожно.
Кожемякин тоже не спускал
глаз с доктора, глядя
на него угрюмо, недоброжелательно, и, когда он уходил, — ещё в комнате
надевая на затылок и
на правое ухо мягкую шляпу, — больной облегчённо вздыхал.
Полчаса пролежала она неподвижно; сквозь ее пальцы
на подушку лились слезы. Она вдруг приподнялась и села: что-то странное совершалось в ней: лицо ее изменилось, влажные
глаза сами собой высохли и заблестели, брови надвинулись, губы сжались. Прошло еще полчаса. Елена в последний раз приникла ухом: не долетит ли до нее знакомый голос? — встала,
надела шляпу, перчатки, накинула мантилью
на плечи и, незаметно выскользнув из дома, пошла проворными шагами по дороге, ведущей к квартире Берсенева.
Наступила эпоха обедов и балов. Надежда Петровна все крепилась и не спускала
глаз с портрета старого помпадура. В городе стали рассказывать друг другу по секрету, что она
надела на себя вериги.
Итак, Пепко заскрипел с голода зубами. Он глотал слюну, челюсти Пепки сводила голодная позевота. И все-таки десяти крейцеров не было… Чтобы утишить несколько муки голода, Пепко улегся
на кровать и долго лежал с закрытыми
глазами. Наконец, его осенила какая-то счастливая идея. Пепко быстро вскочил, нахлобучил свою шляпу,
надел пальто и бомбой вылетел из комнаты. Минут через десять он вернулся веселый и счастливый.
Епифан поклонился, пробормотал: «здравия желаем, васясо», особенно-нежно выговаривая последнее слово, и
глаза его мгновенно обежали всю фигуру барина, избу, пол и потолок, не останавливаясь ни
на чем; потом он торопливо подошел к полатям, стащил оттуда зипун и стал
надевать его.
Она в это время, сидя
на лавке,
надевала чулки, но при его словах подняла голову и уставилась в лицо ему строгими
глазами.
Чаще всего Яков Тарасович читал книгу Иова.
Надевши на свой большой, хищный нос очки в тяжелой серебряной оправе, он обводил
глазами слушателей — все ли
на местах?
Их было так много, что казалось, женщина
надела на голову себе огромную шапку и она съезжает ей
на уши, щеки и высокий лоб; из-под него спокойно и лениво смотрели большие голубые
глаза.
Косой заметил, что Евсей смотрит
на его разбегающиеся
глаза, и
надел очки в оправе из черепахи. Он двигался мягко и ловко, точно чёрная кошка, зубы у него были мелкие, острые, нос прямой и тонкий; когда он говорил, розовые уши шевелились. Кривые пальцы всё время быстро скатывали в шарики мякиш хлеба и раскладывали их по краю тарелки.
Князь, едва
надев на себя кое-что, бросился к ней. Он застал Елену, лежащую
на постели, с посинелым лицом и закатившимися
глазами. Довольно нестарая еще акушерка суетилась и хлопотала около нее.
— Не возьму-с! — отвечал тот, снова кинув какой-то огненный взор
на деньги и
надевая калоши. Через минуту он хлопнул дверьми и скрылся совсем из
глаз князя.
Здесь он свое ценное пальто так же небрежно, как, вероятно, и
надевал его, сбросил с себя и, сев
на диван, закрыл
глаза в утомлении.
Домна Пантелевна. Откуда этакие люди берутся! Батюшки мои! (
Надевает платок.) Да я его и не сниму теперь. (Смотрит в зеркало.) Барыня, ну, как есть барыня! Вот человек-то! А то что у нас за люди! Не глядели б
глаза мои
на них. Ведь вот есть же люди. (Прислушивается.) Кто там еще?
Словом сказать, все одушевились и совершенно позабыли, что час тому назад… Но едва било двенадцать (впоследствии оказалось, что Hotel du Nord в этот час запирается), как
на кандальников вновь
надели кандалы и увезли. С нас же, прочих подсудимых, взыскали издержки судопроизводства (по пятнадцати рублей с человека) и, завязав нам
глаза, развезли по домам.