Неточные совпадения
Петр Михайлыч, глядя на
дочь, которая была бледна как
мертвая, тоже призадумался.
Сидя у колыбели и заметив, что Парашенька вздрогнула и что личико ее искривилось, Софья Николавна торопливо взяла на руки свою
дочь: она была уже
мертвая…
Дома он пошел к сестре. Нина Федоровна была еще крепка на вид и производила впечатление хорошо сложенной, сильной женщины, но резкая бледность делала ее похожей на
мертвую, особенно когда она, как теперь, лежала на спине, с закрытыми глазами; возле нее сидела ее старшая
дочь, Саша, десяти лет, и читала ей что-то из своей хрестоматии.
Васса. Значит — помнишь, Наталья? Это — хорошо! Без памяти нельзя жить. Родила я девять человек, осталось — трое. Один родился —
мертвый, две девочки — до года не выжили, мальчики — до пяти, а один — семи лет помер. Так-то,
дочери! Рассказала я это для того, чтобы вы замуж не торопились.
Бросились толпами в гостиницу, где лежало
мертвое тело, еще не убранное, судили, рядили, кивали головами и кончили тем, что резко осудили «убийц несчастного князя», подразумевая под этим, конечно, Марью Александровну с
дочерью.
Наконец, умерла Лиза, в прекрасный летний вечер, вместе с закатом солнца, и тут только как бы очнулся Вельчанинов. Когда
мертвую убрали, нарядив ее в праздничное белое платьице одной из
дочерей Клавдии Петровны, и положили в зале на столе, с цветами в сложенных ручках, — он подошел к Клавдии Петровне и, сверкая глазами, объявил ей, что он сейчас же привезет и «убийцу». Не слушая советов повременить до завтра, он немедленно отправился в город.
Наталья говорит, что мать объявила ей, что скорее согласится видеть
дочь мертвой, чем женой Рудина, и вновь спрашивает Рудина, что он теперь намерен делать?
Допели канон. Дрогнул голос Марьюшки, как завела она запев прощальной песни: «Приидите, последнее дадим целование…» Первым прощаться подошел Патап Максимыч. Истово сотворил он три поклона перед иконами, тихо подошел ко гробу, трижды перекрестил покойницу, припал устами к холодному челу ее, отступил и поклонился
дочери в землю… Но как встал да взглянул на
мертвое лицо ее, затрясся весь и в порыве отчаянья вскрикнул...
— Ай нет! Ай нельзя! Отец узнает — беда будет. Отец не позволит тебе войти в свою саклю, хорошенькая джаным. Отец никогда не простит брата Израэла, даже
мертвого не простит… А ты его
дочь, Нина-красоточка,
дочь крещеного горца, ставшего урусом!
«„Завтра князь горийский найдет в своем саду труп своей
дочери!!“ — переливалось на тысячу ладов в моих ушах. — Завтра меня не будет! Ангел смерти прошел так близко, что его крыло едва не задело меня… Завтра оно меня накроет… Завтра я буду трупом… Мой бедный отец останется одиноким… И на горийском кладбище поднимется еще новый холмик… Живая я ушла с моей родины,
мертвую судьба возвращает меня ей. Темный Ангел близко!..»
Чрезвычайно трогательны были бы колебания Лира между гордостью, гневом и надеждой на уступки
дочери, если бы они не были испорчены теми многословными нелепостями, которые произносит Лир о том, что он развелся бы с
мертвой матерью Реганы, если бы Регана не была ему рада, или о том, что он призывает ядовитые туманы на голову
дочери, или о том, что так как силы неба стары, то они должны покровительствовать старцам, и многое другое.
— Хочешь, я утоплюсь? — спрашивала она Таисию, но или тих был ее голос, или море заглушало его своим шумом: Таисия не отвечала и, перестав биться, лежала как
мертвая. Это темное пятно на песке; это маленькое одинокое тело, мимо которого своим чередом, не замечая его, проходили и ночь, и широкая буря, и грохот далеких волн, — было ее
дочерью, Таисией, Таичкой.
И по виду спокойно Таисия легла на правый бок, а мать заплакала и плакала часа полтора, пока Таисии не надоело слушать и она не уснула. И с того дня для Елены Дмитриевны стало две Таисии: одна, которая при посторонних, почтительно сдержанная, воспитанная в институте, образцовая
дочь; другая, которая вдвоем — молчаливый ужас, проклятие, призрак чего-то
мертвого. А пола все-таки мести не сумела, а скатерти постлать не смогла, а пасьянс потихоньку раскладывала — бесполезная старуха, истинная дармоедка.
— Прежде чем я мать, я Зегевольд! — сказала она, показывая в себе дух спартанки. — Скорей соглашусь видеть мою
дочь мертвою, чем отдать ее когда-либо за человека, так жестоко меня оскорбившего. Обязанности мои выше любви, которая пройдет с бредом горячки. Явится Адольф, и все забудется. Луиза
дочь баронессы Зегевольд — прикажу, и она, узнав свое заблуждение, отдаст руку тому, кто один может составить ее счастье! Не так ли, Никласзон?