Неточные совпадения
Городничий. Ах, боже
мой! Я, ей-ей, не виноват ни душою, ни
телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так, как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался, каким еще никогда не бывал.
Вральман. То ли пы
тело, капы не самарили ефо на ушенье! Россиска крамат! Арихметика! Ах, хоспоти поже
мой, как туша ф
теле остаёса! Как путто пы россиски тфорянин уш и не мог ф сфете аванзировать [Продвигаться по службе (от франц. avancer).] пез россиской крамат!
— Сережа! Мальчик
мой милый! — проговорила она, задыхаясь и обнимая руками его пухлое
тело.
— Стало быть, если чувства
мои уничтожены, если
тело мое умрет, существования никакого уж не может быть? — спросил он.
— Послушай, Казбич, — говорил, ласкаясь к нему, Азамат, — ты добрый человек, ты храбрый джигит, а
мой отец боится русских и не пускает меня в горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя у отца лучшую его винтовку или шашку, что только пожелаешь, — а шашка его настоящая гурда [Гурда — сорт стали, название лучших кавказских клинков.] приложи лезвием к руке, сама в
тело вопьется; а кольчуга — такая, как твоя, нипочем.
Велев седлать лошадей, я оделся и сбежал к купальне. Погружаясь в холодный кипяток нарзана, я чувствовал, как телесные и душевные силы
мои возвращались. Я вышел из ванны свеж и бодр, как будто собирался на бал. После этого говорите, что душа не зависит от
тела!..
Вскрикнули, как водится, всплеснув руками: «Ах, боже
мой!» — послали за доктором, чтобы пустить кровь, но увидели, что прокурор был уже одно бездушное
тело.
Я забывал, что мертвое
тело, которое лежало предо мною и на которое я бессмысленно смотрел, как на предмет, не имеющий ничего общего с
моими воспоминаниями, была она.
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость
моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему
телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и не трогался с места.
К концу ужина, когда дворецкий налил мне только четверть бокальчика шампанского из завернутой в салфетку бутылки и когда молодой человек настоял на том, чтобы он налил мне полный, и заставил меня его выпить залпом, я почувствовал приятную теплоту по всему
телу, особенную приязнь к
моему веселому покровителю и чему-то очень расхохотался.
Леера — ограждения на судне.], ванты, брашпили, тросы, стеньги [Стеньга — верхняя часть мачты.] и саллинги созданы на мучение
моему нежному
телу.
— Ведь я не картину покупаю, а простираюсь пред женщиной, с которой не только
мое бренное
тело, но и голодная душа
моя жаждет слиться.
— Не верьте ему, — сказал Бердников, пошевелив грузное
тело свое, подобрал, обсосал нижнюю губу и, вздохнув, продолжал все так же напевно, благосклонно: — Он такую вам биографию
мою сочинит, что ужаснетесь.
— В-вывезли в лес, раздели догола, привязали руки, ноги к березе, близко от муравьиной кучи, вымазали все
тело патокой, сели сами-то, все трое — муж да хозяин с зятем, насупротив, водочку пьют, табачок покуривают, издеваются над
моей наготой, ох, изверги! А меня осы, пчелки жалят, муравьи, мухи щекотят, кровь
мою пьют, слезы пьют. Муравьи-то — вы подумайте! — ведь они и в ноздри и везде ползут, а я и ноги крепко-то зажать не могу, привязаны ноги так, что не сожмешь, — вот ведь что!
— Понимаете? Графу-то Муравьеву пришлось бы сказать о свиной голове: «Сие есть
тело мое!» А? Ведь вот как шутили!
— Польская старка! Бьет без промаха. Предлагаю выпить за здоровье Алины Марковны Телепневой, бывшей
моей невесты. Она меня… она отказала мне, Самгин! Отказалась солгать душою и
телом. Глубоко, искренно уважаю — ура!
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную, больше его
тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух
мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
Вот на пути
моем кровавом
Мой вождь под знаменем креста,
Грехов могущий разрешитель,
Духовной скорби врач, служитель
За нас распятого Христа,
Его святую кровь и
телоПринесший мне, да укреплюсь,
Да приступлю ко смерти смело
И жизни вечной приобщусь!
— Это
мой другой страшный грех! — перебила ее Татьяна Марковна, — я молчала и не отвела тебя… от обрыва! Мать твоя из гроба достает меня за это; я чувствую — она все снится мне… Она теперь тут, между нас… Прости меня и ты, покойница! — говорила старуха, дико озираясь вокруг и простирая руку к небу. У Веры пробежала дрожь по
телу. — Прости и ты, Вера, — простите обе!.. Будем молиться!..
— Боже
мой! — говорил Райский, возвращаясь к себе и бросаясь, усталый и
телом и душой, в постель. — Думал ли я, что в этом углу вдруг попаду на такие драмы, на такие личности? Как громадна и страшна простая жизнь в наготе ее правды и как люди остаются целы после такой трескотни! А мы там, в куче, стряпаем свою жизнь и страсти, как повара — тонкие блюда!..
Нехлюдову вспомнилось всё это и больше всего счастливое чувство сознания своего здоровья, силы и беззаботности. Легкие, напруживая полушубок, дышат морозным воздухом, на лицо сыплется с задетых дугой веток снег,
телу тепло, лицу свежо, и на душе ни забот, ни упреков, ни страхов, ни желаний. Как было хорошо! А теперь? Боже
мой, как всё это было мучительно и трудно!..
Но на первых порах мне действительно круто пришлось; притом и поездка за границу окончательно истощила
мои средства, а на купчихе с молодым, но уже дряблым
телом, вроде желе, я жениться не хотел, — и удалился к себе в деревню.
Тело мое ответило ему легкой, веселой дрожью.
До слуха
моего донесся шорох. Скоро я увидел и виновника шума — это была енотовидная собака — животное, занимающее среднее место между собаками, куницами и енотами.
Тело ее, длиною около 80 см, поддерживается короткими ногами, голова заостренная, хвост длинный, общая окраска серая с темными и белесоватыми просветами, шерсть длинная, отчего животное кажется больше, чем есть на самом деле.
Не тем я развращена, за что называют женщину погибшей, не тем, что было со мною, что я терпела, от чего страдала, не тем я развращена, что
тело мое было предано поруганью, а тем, что я привыкла к праздности, к роскоши, не в силах жить сама собою, нуждаюсь в других, угождаю, делаю то, чего не хочу — вот это разврат!
«
Моя непорочность чище той «Непорочности», которая говорила только о чистоте
тела: во мне чистота сердца. Я свободна, потому во мне нет обмана, нет притворства: я не скажу слова, которого не чувствую, я не дам поцелуя, в котором нет симпатии.
Я скажу ее всем, когда
мое царство будет над всеми людьми, когда все люди будут прекрасны
телом и чисты сердцем, тогда я открою им всю
мою красоту.
Я забыл все, я потянул ее к себе — покорно повиновалась ее рука, все ее
тело повлеклось вслед за рукою, шаль покатилась с плеч, и голова ее тихо легла на
мою грудь, легла под
мои загоревшиеся губы…
— Проси, — сказал Сенатор с приметным волнением,
мой отец принялся нюхать табак, племянник поправил галстук, чиновник поперхнулся и откашлянул. Мне было велено идти наверх, я остановился, дрожа всем
телом, в другой комнате.
— Что это вы? — прошептала она, взглянула взволнованно мне в глаза и отвернулась, словно для того, чтоб оставить меня без свидетеля… Рука
моя коснулась разгоряченного сном
тела… Как хороша природа, когда человек, забываясь, отдается ей, теряется в ней…
Шептали что-то непонятно
Уста холодные
мои,
И дрожь по
телу пробегала,
Мне кто-то говорил укор,
К груди рыданье подступало,
Мешался ум, мутился взор,
И кровь по жилам стыла, стыла…
За несколько лет до
моего приезда исправник, разохотившийся брать выкупы, привез мертвое
тело в большую русскую деревню и требовал, помнится, двести рублей.
Мое настроение падало. Я чувствовал, что мать меня сейчас хватится и пошлет разыскивать, так как братья и сестры, наверное, уже спят. Нужно бы еще повторить молитву, но… усталость быстро разливалась по всему
телу, ноги начали ныть от ходьбы, а главное — я чувствовал, что уже сомневаюсь. Значит, ничего не выйдет.
В толико жестоком отчаянии, лежащу мне над бездыханным
телом моей возлюбленной, один из искренних
моих друзей прибежал ко мне: — Тебя пришли взять под стражу, команда на дворе.
Прияв сей смрадный яд в
тело мое в совершенном возрасте, затверделость
моих членов противилася его распространению и борется с его смертоносностию.
И покаюся тебе, как отцу духовному, я лучше ночь просижу с пригоженькою девочкою и усну упоенный сладострастием в объятиях ее, нежели, зарывшись в еврейские или арабские буквы, в цифири или египетские иероглифы, потщуся отделить дух
мой от
тела и рыскать в пространных полях бредоумствований, подобен древним и новым духовным витязям.
Воспомянул, что невоздержание в любострастии навлекло
телу моему смрадную болезнь.
Возмущенные соки мыслию стремилися, мне спящу, к голове и, тревожа нежный состав
моего мозга, возбудили в нем воображение. Несчетные картины представлялись мне во сне, но исчезали, как легкие в воздухе пары. Наконец, как то бывает, некоторое мозговое волокно, тронутое сильно восходящими из внутренних сосудов
тела парами, задрожало долее других на несколько времени, и вот что я грезил.
Но нередкий в справедливом негодовании своем скажет нам: тот, кто рачит о устройстве твоих чертогов, тот, кто их нагревает, тот, кто огненную пряность полуденных растений сочетает с хладною вязкостию северных туков для услаждения расслабленного твоего желудка и оцепенелого твоего вкуса; тот, кто воспеняет в сосуде твоем сладкий сок африканского винограда; тот, кто умащает окружие твоей колесницы, кормит и напояет коней твоих; тот, кто во имя твое кровавую битву ведет со зверями дубравными и птицами небесными, — все сии тунеядцы, все сии лелеятели, как и многие другие, твоея надменности высятся надо мною: над источившим потоки кровей на ратном поле, над потерявшим нужнейшие члены
тела моего, защищая грады твои и чертоги, в них же сокрытая твоя робость завесою величавости мужеством казалася; над провождающим дни веселий, юности и утех во сбережении малейшия полушки, да облегчится, елико то возможно, общее бремя налогов; над не рачившим о имении своем, трудяся деннонощно в снискании средств к достижению блаженств общественных; над попирающим родством, приязнь, союз сердца и крови, вещая правду на суде во имя твое, да возлюблен будеши.
Как дорого стоил мне первенец
мой!
Два месяца я прохворала.
Измучена
телом, убита душой,
Я первую няню узнала.
Спросила о муже. — «Еще не бывал!»
— «Писал ли?» — «И писем нет даже».
— «А где
мой отец?» — «В Петербург ускакал».
— «А брат
мой?» — «Уехал туда же».
«Помни
мои последние три слова, — закричал он, высунувшись всем
телом из тарантаса и стоя на балансе, — религия, прогресс, человечность!..
— Вяжи их, ангелы вы
мои!.. — кричал Иван Семеныч, перелезая к стойке по живой куче катавшихся по полу мужицких
тел.
Много бы хотелось с тобой болтать, но еще есть другие ответы к почте. Прощай, любезный друг. Ставь номера на письмах, пока не будем в одном номере. Право, тоска, когда не все получаешь, чего хочется. Крепко обнимаю тебя. Найди смысл, если есть пропуски в
моей рукописи. Не перечитываю — за меня кто-нибудь ее прочтет, пока до тебя дойдет. Будь здоров и душой и
телом…
Он ранен на дуэли Дантесом и через двое суток умер; я был при отпевании его
тела в Конюшенной церкви, накануне
моего выезда из Петербурга».
Спасибо, что лично исполнили
мое поручение к свояку Владимира Ивановича, которому, между прочим, 12 апреля минуло 73 года. Бодр и свеж мыслию и
телом! [Свояк Вл. Ив. Штейнгейля — М. И. Топильский, занимавший видное место в министерстве юстиции. Сохранилось много писем Штейнгейля к Пущину — сибирского периода и по возвращении из Сибири; все с просьбами о содействии в бытовых нуждах.]
— Очень жаль! Ах, как жаль. И где он, где его тело-то понесли быстрые воды весенние. Молюсь я, молюсь за него, а все не смолить мне
моего греха.
—
Мое дело — «скачи, враже, як мир каже», — шутливо сказал Барилочка, изменяя одним русским словом значение грустной пословицы: «Скачи, враже, як пан каже», выработавшейся в дни польского панованья. — А что до революции, то я и душой и
телом за революцию.
Застоявшийся, неподвижный воздух еще хранит вчерашний запах; пахнет духами, табаком, кислой сыростью большой нежилой комнаты, потом нездорового и нечистого женского
тела, пудрой, борно-тимоловым
мылом и пылью от желтой мастики, которой был вчера натерт паркет.
— Нет, ангел
мой! Тридцать два ровно стукнуло неделю тому назад. Я, пожалуй что, старше всех вас здесь у Анны Марковны. Но только ничему я не удивлялась, ничего не принимала близко к сердцу. Как видишь, не пью никогда… Занимаюсь очень бережно уходом за своим
телом, а главное — самое главное — не позволяю себе никогда увлекаться мужчинами… — Ну, а Сенька твой?..
— Вва! — разводил князь руками. — Что такое Лихонин? Лихонин —
мой друг,
мой брат и кунак. Но разве он знает, что такое любофф? Разве вы, северные люди, понимаете любофф? Это мы, грузины, созданы для любви. Смотри, Люба! Я тебе покажу сейчас, что такое любоффф! Он сжимал кулаки, выгибался
телом вперед и так зверски начинал вращать глазами, так скрежетал зубами и рычал львиным голосом, что Любку, несмотря на то, что она знала, что это шутка, охватывал детский страх, и она бросалась бежать в другую комнату.