Неточные совпадения
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы,
музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном
мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Все спустили по-козацки, угощая весь
мир и нанимая
музыку, чтобы все веселилось, что ни есть на свете.
То писал он стихи и читал громко, упиваясь
музыкой их, то рисовал опять берег и плавал в трепете, в неге: чего-то ждал впереди — не знал чего, но вздрагивал страстно, как будто предчувствуя какие-то исполинские, роскошные наслаждения, видя тот
мир, где все слышатся звуки, где все носятся картины, где плещет, играет, бьется другая, заманчивая жизнь, как в тех книгах, а не та, которая окружает его…
Кучер мой, по обыкновению всех кучеров в
мире, побежал в деревенскую лавочку съесть или выпить чего-нибудь, пока я бродил по ручью. Я воротился — его нет; около коляски собрались мальчишки, нищие и так себе тагалы с петухами под мышкой. Я доехал до речки и воротился в Манилу, к дворцу, на
музыку.
Ведь
мир — это строго гармоническое целое, с числовым основанием, и ничто так не передает гармонические сочетания, как
музыка.
При этом я не столько погружаюсь в стихию данной
музыки, сколько испытываю творческий подъем моего существа, я как бы перехожу в иной
мир.
Этот «кто-нибудь» обязательно известность музыкального
мира: или Лентовская, или Аспергер берется за виолончель — и еще веселее работается под
музыку.
Все притихли. Высокий ветер, чистый и свободный от испарений земли, тянулся в пролеты, шевеля веревки, и, заходя в самые колокола, вызывал по временам протяжные отголоски. Они тихо шумели глубоким металлическим шумом, за которым ухо ловило что-то еще, точно отдаленную невнятную
музыку или глубокие вздохи меди. От всей расстилавшейся внизу картины веяло тихим спокойствием и глубоким
миром.
Кстати, Пепко начал пропадать в «Розе» и часто возвращался под хмельком в обществе Карла Иваныча. Немец отличался голубиной незлобивостью и никому не мешал. У него была удивительная черта:
музыку он писал по утрам, именно с похмелья, точно хотел в
мире звуков получать просветление и очищение. Стихи Пепки аранжировались иногда очень удачно, и немец говорил с гордостью, ударяя себя кулаком в грудь...
Все дремлет, но дремлет напряженно чутко, и кажется, что вот в следующую секунду все встрепенется и зазвучит в стройной гармонии неизъяснимо сладких звуков. Эти звуки расскажут про тайны
мира, разъяснят их уму, а потом погасят его, как призрачный огонек, и увлекут с собой душу высоко в темно-синюю бездну, откуда навстречу ей трепетные узоры звезд тоже зазвучат дивной
музыкой откровения…
Не надо, однако, думать, что мысли мои в то время выразились такими словами, — я был тогда еще далек от привычного искусства взрослых людей, — обводить чертой слова мелькающие, как пена, образы. Но они не остались без выражения; за меня
мир мой душевный выражала
музыка скрытого на хорах оркестра, зовущая Замечательную Страну.
Обратились к древнему
миру; к его искусству чувствовалась симпатия; хотели усвоить его зодчество, ясное, открытое, как чело юноши, гармоничное, «как остывшая
музыка».
— От радости, от предчувствия великих красот, кои будут сотворены! Ибо — если даже в такой суетной и грязной жизни ничтожными силами единиц уже создана столь велия красота, — что же будет содеяно на земле, когда весь духовно освобождённый
мир начнёт выражать горение своей великой души в псалмах и в
музыке?
Самое отношение к
миру теряется, человек действует заодно и как одно с
миром, сознание заволакивается туманом; час заклятия становится часом оргии; на нашем маловыразительном языке мы могли бы назвать этот час — гениальным прозрением, в котором стерлись грани между песней,
музыкой, словом и движением, жизнью, религией и поэзией.
Часто жадно ловил он руками какую-то тень, часто слышались ему шелест близких, легких шагов около постели его и сладкий, как
музыка, шепот чьих-то ласковых, нежных речей; чье-то влажное, порывистое дыхание скользило по лицу его, и любовью потрясалось все его существо; чьи-то горючие слезы жгли его воспаленные щеки, и вдруг чей-то поцелуй, долгий, нежный, впивался в его губы; тогда жизнь его изнывала в неугасимой муке; казалось, все бытие, весь
мир останавливался, умирал на целые века кругом него, и долгая, тысячелетняя ночь простиралась над всем…
Капельмейстер, державший первую скрипку, был ленивейшее в
мире животное: вместо того, чтобы упражнять оркестр и совершенствоваться самому в
музыке, он или спал, или удил рыбу, или, наконец, играл с барской собакой на дворе; про прочую братию и говорить нечего: мальчишка-валторнист был такой шалун, что его следовало бы непременно раз по семи в день сечь: в валторну свою он насыпал песку, наливал щей и даже засовывал в широкое отверстие ее маленьких котят.
Цветы у нас стояли в разных залах:
Желтофиолей много золотых
И много гиацинтов, синих, алых,
И палевых, и бледно-голубых;
И я,
миров искатель небывалых,
Любил вникать в благоуханье их,
И в каждом запах индивидуальный
Мне
музыкой как будто веял дальнoй.
Жизнь людей нашего
мира сложилась так, что наибольшее вознаграждение получается за самый вредный труд: за службу в полиции, в войске, в судах, в банках, за газетную, типографскую работу, за работу в военных складах, в кондитерских, табачных фабриках, аптеках, банках, за торговые дела, за писательство, за
музыку и т. п., и наименьшее за земледельческие работы.
Трансцендентное в самом общем смысле, т. е. превышающее всякую меру человеческого опыта, сознания и бытия, вообще «этого
мира», дано в первичном религиозном переживании, поскольку в нем содержится чувство Бога, — это есть основная
музыка религии.
Овладевать силами
мира сего и его чарами возможно не только машинами и химией, но и звуком или цветом, как и колебать физические его основы мыслимо не только динамитом, но и
музыкой, иные ритмы которой способны, быть может, убивать подобно электрическому току.
— Что мне
мир! Не знаю его и никогда не знавала! Вы знаете мою жизнь. Кого видала я, опричь тятеньки, Дарьи Сергевны да скитских подружек?.. — печально поникнув белокурой головкой, ответила Дуня. — Вы думаете, что
мир меня прельщает, что мне хочется забав его и шумного веселья? Бывала я в этом
мире веселья, в театре даже бывала и
музыку там слышала, и песни, пляски видела, и было мне скучно, тоскливо, никакой не чувствовала я приятности… Нет,
мир не прельщает меня и никогда не прельстит.
Чуть не ежедневный пир на весь
мир, роговая
музыка, цыганы, песенники, медвежья травля, конские скачки, кулачные бои, дикий разгул — вот в каких занятиях «отдыхал на лаврах» герой чесменский.
Утонченный индивидуализм нового времени, которое, впрочем, стало очень старым, индивидуализм, идущий от Петрарки и Ренессанса, был бегством от
мира и общества к самому себе, к собственной душе, в лирику, поэзию,
музыку.
В зиму 1867^-1868 года расширилось и мое знакомство с парижской интеллигенцией в разных ее
мирах. Парламентская жизнь, литературные новости,
музыка (тогда только начавшиеся"популярные"концерты Падлу), опера, оперетка, драматические театры, театральные курсы и опять, как в первую мою зиму, усердное посещение Сорбонны и College de France.
Под влиянием усталости нерв, раздражающего бессонного часа утра и слышанной
музыки Делесов, глядя на это лицо, снова перенесся в тот блаженный
мир, в который он заглянул нынче ночью; снова ему вспомнилось счастливое и великодушное время молодости, и он перестал раскаиваться в своем поступке. Он в эту минуту искренно, горячо любил Альберта и твердо решился сделать добро ему.
Музыку сделали любимым отдыхом и развлечением буржуазии, ни к чему не обязывающим, обезволивающим, создающим призрачный переход в иной
мир.