Теперь же граф сожалел, что не предупредил свою экономку-фаворитку, теперь он боялся, что она, обиженная и оскорбленная, сама уйдет от него, между тем как ее пленительный сладострастный образ все чаще и чаще стал восставать перед графом, так как его молодая жена была далеко не такой женщиной, которая могла бы действовать на чувственную сторону
мужской природы.
Неточные совпадения
Явно была перемешанность женской
природы с
мужской, и трудно было определить, что сильнее.
Никто никогда не видал от
природы чинную и серьезную боярыню, какою все видят ее теперь. Она шутлива, весела, радостна: она смеется с слугами и подпевает слегка своим сенным девушкам, обряжающим давно забытые большие покои так называемого «
мужского верха».
Христос отменил
мужское и женское и вместо них основал приснодевственность, соединяющую в себе обе
природы жизни неразлучно и навсегда (ib.).
Даже если допустить, вместе с иными мистиками, что духи ангелов имеют
мужскую или женскую
природу, это все же еще не образует пола в его полноте, для которой существенно бытие двух существ в одну плоть, как это имеется в человеке.
Разрыв
мужского и женского начала, отличающий
природу власти и проявляющийся в ее жестком и насильническом характере, коренится в изначальном нарушении полового равновесия в человечестве, а вовсе не связан с той или иной частной формой государственности, которая и вся-то вообще есть внешняя реакция на внутреннее зло в человеке.
Основная мысль Беме здесь заключается в том, что Мария не имела безгрешности и чистоты до Благовещения, но вместе с словом Архангела в нее вселилась Jungfrau Sophia, которая, превратившись в männliche Tinctur [
Мужская тинктура (здесь:
природа) (нем.).], затем и породила «männliche Jungfrau» Христа, почитание же самой Пресв.
Бахофен открывает глубинный, архаический слой человеческой
природы, ее изначальную связь с материнским лоном, борьбу
мужского, солярного, и женского, теллурического, начал, метафизику пола в человеке.
«Женщина же, как Адамова девственность, из Адамовой
природы и существа была теперь преображена или образована в женщину или самку, в которой все же сохранилась святая, хотя и утратившая Бога, девственность как тинктура любви и света, но сохранилась потускневшей и как бы мертвой; ибо ныне вместо нее в ней внешняя мать как четырехэлементная любовь стала родительницею
природы, которая должна была принять в себя Адамово, т. е.
мужское семя» [Там же, с. 327.].
В андрогинизме есть взаимопроникновение всех клеток
мужской и женской
природы, т. е. слиянность конечная, предельная.
В одном своем аспекте Христос-Логос — муж, а не жена — Абсолютный Человек в
мужской своей
природе.
Но высший, мистический смысл любви не в поклонении и боготворении женщины как красоты, вне лежащей, а в приобщении к женственности, в слиянии
мужской и женской
природы в образе и подобии Божьем, в андрогине.
Его по-своему предчувствовали некоторые учителя Церкви — мистики, напр., св. Максим Исповедник [Вот как излагает Бриллиантов учение св. Максима Исповедника: «Уже в самом воплощении и рождении Христос уничтожает первое и главное разделение
природы человеческой на
мужской и женский пол.
Та же символика
мужского и женского может быть раскрыта в соотношении человека и
природы.
Через любовь отчужденная женская
природа воссоединяется с
природой мужской, восстанавливается целостный образ человека.
Философия хранит познание истины как
мужскую солнечную активность в отношении к познаваемому [Р. Штейнер в одной из первых своих работ, «Истина и наука», написанной без всякой теософической терминологии, удачно выражает творческую
природу познания истины: «Истина не представляет, как это обыкновенно принимают, идеального отражения чего-то реального, но есть свободное порождение человеческого духа, порождение, которого вообще не существовало бы нигде, если бы мы его сами не производили.
С этим связано и все высокое в женщине и низкое в ней, жуткая чуждость ее
природе мужской.
Женщины некрасивые или уже чересчур вкусившие от жизни, к числу последних принадлежат и «милые, но погибшие создания», предпочитают сильные запахи, действующие на
мужские нервы, распаляющие воображение и таким образом заставляющие не замечать в этих представительницах прекрасного пола недостатков
природы и изъянов, нанесенных жизнью и временем.
И потому, быть может, так истерична женская
природа у Достоевского, потому так надрывна, что она обречена на несоединенность с
природой мужской.