Неточные совпадения
Сквозь сон он услыхал смех и веселый говор Весловекого и Степана Аркадьича. Он на мгновенье
открыл глаза: луна взошла, и в отворенных воротах, ярко освещенные лунным светом, они стояли разговаривая. Что-то Степан Аркадьич говорил про свежесть девушки, сравнивая ее с только что вылупленным свежим орешком, и что-то Весловский, смеясь своим заразительным смехом, повторял, вероятно, сказанные ему
мужиком слова: «Ты своей как можно домогайся!» Левин сквозь сон проговорил...
Калитку
открыл широкоплечий
мужик в жилетке, в черной шапке волос на голове; лицо его густо окутано широкой бородой, и от него пахло дымом.
— Господи, да — что же это? — истерически крикнула баба, ощупывая его руками, точно слепая.
Мужик взмахнул рукою,
открыл рот и замотал головою, как будто его душили.
Вдохновляясь, поспешно нанизывая слово на слово, размахивая руками, он долго и непонятно объяснял различие между смыслом и причиной, — острые глазки его неуловимо быстро меняли выражение, поблескивая жалобно и сердито, ласково и хитро. Седобородый, наморщив переносье,
открывал и закрывал рот, желая что-то сказать, но ему мешала оса, летая пред его широким лицом. Третий
мужик, отломив от ступени большую гнилушку, внимательно рассматривал ее.
Начал торговать сперва вразнос, потом по местам, а там и фабрику
открыл. Стали эти конфеты называться «ландрин» — слово показалось французским… ландрин да ландрин! А он сам новгородский
мужик и фамилию получил от речки Ландры, на которой его деревня стоит.
Мужик очень испугался и перед третьей ночью выкопал котелок и принес в хату. Когда чорт опять явился со своим требованием,
мужик, по его приказу,
открыл оконце и повесил котелок за железное ухо на рога своего страшного гостя…
Он сейчас же женился на Дарье и зажил своим домом, как следует справному
мужику, а впоследствии уже
открыл кабак и лавку.
Там разложили на козлах несколько досок и поставили гроб.
Открыть его Вихров сначала думал было велеть убийце, но потом сообразил, что это может выйти пытка, — таким образом гроб
открыть опять выискался тот же корявый
мужик.
Теперь вот рекрутское присутствие
открыло уже свои действия, и не угодно ли будет полюбопытствовать: целые вороха вот тут, на столе, вы увидите просьб от казенных
мужиков на разного рода злоупотребления ихнего начальства, и в то же время ничего невозможно сделать, а самому себе повредить можно; теперь вот с неделю, как приехал флигель-адъютант, непосредственный всего этого наблюдатель, и, как я уже слышал, третий день совершенно поселился в доме господина управляющего и изволит там с его супругой, что ли, заниматься музыкой.
— Лучше всего на свете люблю я бои, — говорила она, широко
открыв черные, горячие глаза. — Мне все едино, какой бой: петухи ли дерутся, собаки ли,
мужики — мне это все едино!
Я видел также, что, хотя новая книга и не по сердцу
мужику, он смотрит на нее с уважением, прикасается к ней осторожно, словно книга способна вылететь птицей из рук его. Это было очень приятно видеть, потому что и для меня книга — чудо, в ней заключена душа написавшего ее;
открыв книгу, и я освобождаю эту душу, и она таинственно говорит со мною.
Желая их привести в порядок и вникнув в них, я
открыл, что главное зло заключается в самом жалком, бедственном положении
мужиков, и зло такое, которое можно исправить только трудом и терпением.
Какой-то серьезный
мужик с большой сивой бородой, до этой поры не открывавший рта, вдруг
открыл его, подвинулся к Фоме и медленно выговорил...
Мужик Зинка этим пользовался и очень долго показывал его желающим на постоялых дворах за пироги и за мелкие деньги, но Доримедонт Васильич случайно
открыл эти проделки своего Пансо и, перегнув его при всей публике через свое длинное сухое колено, отхлопал по отломанной части.
Если б дворник имел друзей, ходил куда-нибудь, — можно было бы думать, что он сектант; за последние года появилось много разных сектантов. Но приятелей у Тихона, кроме Серафима-плотника, не было, он охотно посещал церковь, молился истово, но всегда почему-то некрасиво
открыв рот, точно готовясь закричать. Порою, взглянув в мерцающие глаза дворника, Артамонов хмурился, ему казалось, что в этих жидких глазах затаена угроза, он ощущал желание схватить
мужика за ворот, встряхнуть его...
Мужик, испуганно
открыв рот, исчез, а Ромась вышел на крыльцо лавки и, показывая полено, говорил толпе людей...
В воскресенье мы
открыли лавку после обедни, и тотчас же к нашему крыльцу стали собираться
мужики. Первым явился Матвей Баринов, грязный, растрепанный человек, с длинными руками обезьяны и рассеянным взглядом красивых, бабьих глаз.
Подумал я, подумал, и вот как-то раз освободилась одна лакейская вакансия, пошел я к хозяину и попросился. Тот сначала было глазами захлопал. «Помилуйте, вы — бывший офицер, вам ведь „ты“ будут говорить: да, знаете, и мне будет неловко с вами обращаться, как с официантом, а делать разницу — вы сами понимаете — неудобно». Но я его успокоил тем, что
открыл ему часть моей жизни — не самые, конечно, темные места, но все-таки рассказал кое-какие приключения. Согласился. Умный был
мужик.
1-й
мужик. Да питейное заведение, примерно, или трактир
откроете, житье такое будет, что умирать не надо. Царствуй, и больше никаких.
С час времени занимались мы тем, что осторожно охаживали друг друга церемонными словами, ожидая, кто первый
откроет настоящее своё лицо, и вижу я — старик ловкий; в пот его не однажды ударяло, а он всё пытает меня: то начальство осудит за излишние строгости и за невнимание к нужде
мужика, то
мужиков ругает — ничего-де понимать не могут, то похвалит деревенскую молодёжь за стремление к грамоте и тут же сокрушается о безбожии её и о том, что перестала она стариков слушать, хочет своим разумом жить.
Бугров (вынимает бумажник). И насмешка тоже по вашей части… Чуть что, сейчас: ха-ха-ха! Нешто можно так? То-то, что не можно… Хоть необразованные, а все же крещеные, как и ваш брат ученый… Ежели я глупо говорю, то вы должны наставить, а не смеяться… Так-то. Мы люди
мужики, не пудреные, кожа на нас дубленая, с нас мало и спрашивайте, извиняйте… (
Открывает бумажник.) B последний раз, Николай Иваныч! (Считает.) Один… шесть… двенадцать…
Я поглядел на больное, истрепавшееся лицо графа, на рюмку, на лакея в желтых башмаках, поглядел я на чернобрового поляка, который с первого же раза показался мне почему-то негодяем и мошенником, на одноглазого вытянувшегося
мужика, — и мне стало жутко, душно… Мне вдруг захотелось оставить эту грязную атмосферу, предварительно
открыв графу глаза на всю мою к нему безграничную антипатию… Был момент, когда я готов уже был подняться и уйти… Но я не ушел… Мне помешала (стыдно сознаться!) простая физическая лень…
— Ур-ра-а!!! — гремело в воздухе под учащавшийся грохот колес. В переднем вагоне хор солдат нестройно запел «Отче наш». Вдоль пути, отставая от поезда, быстро шел широкобородый
мужик с блаженным красным лицом; он размахивал руками и, широко
открывая темный рот, кричал «ура».