Неточные совпадения
— Я не
знаю, — отвечал Вронский, — отчего это во всех
Москвичах, разумеется, исключая тех, с кем говорю, — шутливо вставил он, — есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы становятся, сердятся, как будто всё хотят дать почувствовать что-то…
Самгин
знал, что промышленники, особенно
москвичи, резко критикуют дворянскую политику Думы, что у Коновалова, у Рябушинских организованы беседы по вопросам экономики и внешней политики, выступали с докладами Петр Струве и какой-то безымянный, но крупный меньшевик.
— Какой сказочный город! Идешь, идешь и вдруг почувствуешь себя, как во сне. И так легко заплутаться, Клим! Лев Тихомиров —
москвич? Не
знаешь? Наверное,
москвич!
Мы шли со своими сундучками за плечами. Иногда нас перегоняли пассажиры, успевшие нанять извозчика. Но и те проехали. Полная тишина, безлюдье и белый снег, переходящий в неведомую и невидимую даль. Мы
знаем только, что цель нашего пути — Лефортово, или, как говорил наш вожак, коренной
москвич, «Лафортово».
— Вы всей Москве должны!.. В ваших книгах обо всей Москве написали и ни слова не сказали о банях. А ведь Москва без бань — не Москва! А вы Москву
знаете, и грех вам не написать о нас, старых
москвичах. Вот мы и просим вас не забыть бань.
Как это выступление, так и ряд последующих протестов, выражавшихся в неорганизованных вспышках, оставались в стенах университета. Их подавляли арестами и высылками, о которых большинство
москвичей и не
знало, так как в газетах было строго запрещено писать об этом.
Старые москвичи-гурманы перестали ходить к Тестову. Приезжие купцы, не бывавшие несколько лет в Москве, не
узнавали трактира. Первым делом — декадентская картина на зеркальном окне вестибюля… В большом зале — модернистская мебель, на которую десятипудовому купчине и сесть боязно.
Ему Москва была обязана подбором лошадей по мастям: каждая часть имела свою «рубашку», и
москвичи издали
узнавали, какая команда мчится на пожар.
И по себе сужу: проработал я полвека московским хроникером и бытописателем, а мне и на ум не приходило хоть словом обмолвиться о банях, хотя я
знал немало о них,
знал бытовые особенности отдельных бань; встречался там с интереснейшими
москвичами всех слоев, которых не раз описывал при другой обстановке. А ведь в Москве было шестьдесят самых разнохарактерных, каждая по-своему, бань, и, кроме того, все они имели постоянное население, свое собственное, сознававшее себя настоящими
москвичами.
М.О. Альберт — я его
знал в 1897 году директором Московского отделения немецкого Общества электрического освещения, где были пайщиками и крупные капиталисты, коренные
москвичи.
Его
знала вся веселящаяся Москва, на всех обедах он обязательно говорил речи с либеральным уклоном, вращался в кругу богатых
москвичей, как и князь Нижерадзе, и неукоснительно бывал ежедневно на бирже, а после биржи завтракал то в «Славянском базаре» среди московского именитого купечества, то в «Эрмитаже» в кругу московской иностранной колонии.
Здесь досталось буквально всем
москвичам, от самых высших до самых низших, и все себя
узнавали, но так было ловко написано, что придраться было нельзя. Особенно досталось крупным московским капиталистам, которых он смешал с грязью.
«Московский листок». Немного сейчас — в двадцатые годы XX века — людей, которые
знают, что это за газета. А в восьмидесятые годы прошлого столетия «Московский листок» и в особенности его создатель — Николай Иванович Пастухов были известны не только грамотным
москвичам, но даже многим и неграмотным; одни с любопытством, другие со страхом спрашивали...
Сам я как-то не удосужился посетить город Гороховец, про который мне это рассказывали и знакомые нижегородцы и приятели
москвичи, бывавшие там, но одного взгляда на богатыря Бугрова достаточно было, чтобы поверить, тем более
зная его жизнь, в которой он был не человек, а правило!
А
узнали потому, что на ярмарке были москвичи-коннозаводчики и спортсмены и рассказывали раньше всю историю.
Лупачев. Ты еще молод, чтоб меня учить. Уж поверь, что я ничего даром не делаю. Он
москвич, клубный обыватель,
знает все трактиры и рестораны, такие люди нужны. Приедешь в Москву, он тебя такими обедами и закусками угостит, что целый год помнить будешь. А что мне за дело, что он чудак! Мне с ним не детей крестить. Поесть, выпить умеет и любит, вот и нашего поля ягода. Кто это? никак, Зоя Васильевна?
Москвич. Не
знаю, как вам сказать.
Москвич (Иногородному). Нет, уж теперь позвольте и мне. Пора и честь
знать.
Шуточное неконченное послание в стихах к А. Е. Аверкиеву, которое будет напечатано в последней книжке «Москвы и
москвичей», [Не
знаю почему, книжка эта до сих пор не напечатана.] показывает, до какой степени сохранились в Загоскине веселость и спокойствие духа почти до самой кончины.
— По родству у них и дела за едино, — сказала Манефа. — Нам не то дорого, что Громовы с Дрябиными да с вашими
москвичами епископство устрояли, а то, что к знатным вельможам вхожи и, какие бы по старообрядству дела ни были, все до капельки
знают… Самим Громовым писать про те дела невозможно, опаску держат, так они все через Дрябиных… Поди, и тут о чем-нибудь извещают… Читай-ка, Фленушка.
Когда в Москве
узнали, что граф Аракчеев отклонил намерение государя Александра Павловича сделать его мать, Елизавету Андреевну Аракчееву, статс-дамой, и пожаловать ей орден святой Екатерины, то даже эта скромность стоявшего на вершине власти человека была истолкована досужими
москвичами как следствие необычайного, будто, самомнения Аракчеева.
— Видишь, ваших ни одного, моих родятся тысячи, коли надо. Тверская дружина, что ты поставил на мельнице, вся разбежалась и передалась уже нашему великому князю. Ни теперь, ни вперед Михайло Борисовичу нечего ждать от Твери.
Знай москвичей: они умеют добывать честь и славу своему государю и, коли нужно, умеют провожать с честью и чужих князей.
Прежде всего он надумал импонировать
москвичам своей хохлацкой «нацыей». Он не хотел никого
знать — одевался по-хохлацки, много пил «запридуху» и ел, будто, одно только медвежье мясо.
Лечит его другой доктор, Павел Степанович. Он
знает его только по имени и отчеству;
узнать фамилию не полюбопытствовал. Павел Степанович ладит с ним. У него добродушное, улыбающееся лицо коренного
москвича, веселые глаза, ласковая речь, в манерах мягкость и порядочность. Он умеет успокоить и лечит, не кидаясь из стороны в сторону, любит объяснять ход болезни, но делает это так, чтобы больной, слушая такие объяснения, не смущался, а набирался бодрости духа.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того, чтоб
узнать мнение
москвичей об Аустерлице.