Неточные совпадения
Молиться в ночь
морознуюПод звездным
небом Божиим
Люблю я с той поры.
Беда пристигнет — вспомните
И женам посоветуйте:
Усердней не помолишься
Нигде и никогда.
Чем больше я молилася,
Тем легче становилося,
И силы прибавлялося,
Чем чаще я касалася
До белой, снежной скатерти
Горящей головой…
Он был равнодушен к общепризнанным красотам природы, находя, что закаты солнца так же однообразны, как рябое
небо морозных ночей.
Ночь была ясная,
морозная,
небо точно обсыпано брильянтовой пылью. Снег светился синеватыми искрами. Привалов давно не испытывал такого бодрого и счастливого настроения, как сегодня, и с особенным удовольствием вдыхал полной грудью
морозный воздух.
Утро 4 декабря было
морозное: — 19°С. Барометр стоял на высоте 756 мм. Легкий ветерок тянул с запада.
Небо было безоблачное, глубокое и голубое. В горах белел снег.
А в зимний день ходить по высоким сугробам за зайцами, дышать
морозным острым воздухом, невольно щуриться от ослепительного мелкого сверканья мягкого снега, любоваться зеленым цветом
неба над красноватым лесом!.. А первые весенние дни, когда кругом все блестит и обрушается, сквозь тяжелый пар талого снега уже пахнет согретой землей, на проталинках, под косым лучом солнца, доверчиво поют жаворонки, и, с веселым шумом и ревом, из оврага в овраг клубятся потоки…
А осенний, ясный, немножко холодный, утром
морозный день, когда береза, словно сказочное дерево, вся золотая, красиво рисуется на бледно-голубом
небе, когда низкое солнце уж не греет, но блестит ярче летнего, небольшая осиновая роща вся сверкает насквозь, словно ей весело и легко стоять голой, изморозь еще белеет на дне долин, а свежий ветер тихонько шевелит и гонит упавшие покоробленные листья, — когда по реке радостно мчатся синие волны, мерно вздымая рассеянных гусей и уток; вдали мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея в светлом воздухе, голуби быстро кружатся над ней…
Я обоз стерегу,
Я вперед забегу,
По край-поля, вдали,
На
морозной пыли
Лягу маревом,
Средь полночных
небес встану заревом.
Она вышла из суда и удивилась, что уже ночь над городом, фонари горят на улице и звезды в
небе. Около суда толпились кучки людей, в
морозном воздухе хрустел снег, звучали молодые голоса, пересекая друг друга. Человек в сером башлыке заглянул в лицо Сизова и торопливо спросил...
В голове Кожемякина бестолково, как мошки в луче солнца, кружились мелкие серые мысли, в
небе неустанно и деловито двигались на юг странные фигуры облаков, напоминая то копну сена, охваченную синим дымом, или серебристую кучу пеньки, то огромную бородатую голову без глаз с открытым ртом и острыми ушами, стаю серых собак, вырванное с корнем дерево или изорванную шубу с длинными рукавами — один из них опустился к земле, а другой, вытянувшись по ветру, дымит голубым дымом, как печная труба в
морозный день.
Так и сделали. Часа через полтора Костик ехал с кузнецом на его лошади, а сзади в других санях на лошади Прокудина ехал Вукол и мяукал себе под нос одну из бесконечных русских песенок. Снег перестал сыпаться, метель улеглась, и светлый месяц, стоя высоко на
небе, ярко освещал белые, холмистые поля гостомльской котловины. Ночь была
морозная и прохватывала до костей. Переднею лошадью правил кузнец Савелий, а Костик лежал, завернувшись в тулуп, и они оба молчали.
Она раскрыла девочку. Голенькое тельце было усеяно не хуже, чем
небо в застывшую
морозную ночь. С ног до головы сидела пятнами розеола и мокнущие папулы. Ванька вздумал отбиваться и выть. Пришел Демьян Лукич и мне помог…
Из окна на грязный пол падал жиденький лунный свет. Тихо и ясно было за окном, — я пошел на двор взглянуть на чистое
небо, подышать
морозным воздухом.
Под ногами
морозная, твердая земля, кругом огромные деревья, над головой пасмурное
небо, тело свое чувствую, занят мыслями, а между тем знаю, чувствую всем существом, что и крепкая,
морозная земля, и деревья, и
небо, и мое тело, и мои мысли — случайно, что всё это только произведение моих пяти чувств, мое представление, мир, построенный мною, что всё это таково только потому, что я составляю такую, а не иную часть мира, что таково мое отделение от мира.
Снег все становился белее и ярче, так что ломило глаза, глядя на него. Оранжевые, красноватые полосы выше и выше, ярче и ярче расходились вверх по
небу; даже красный круг солнца завиднелся на горизонте сквозь сизые тучи; лазурь стала блестящее и темнее. По дороге около станицы след был ясный, отчетливый, желтоватый, кой-где были ухабы; в
морозном, сжатом воздухе чувствительна была какая-то приятная легкость и прохлада.
В кротком сиянии звезд на
небе, в чистом
морозном воздухе и в беззвучном движении воды в полынье — всюду царило невозмутимое спокойствие.
На другой день утро было ясное,
морозное. Все заиндевело, вода в лужах покрылась льдом, по синему
небу бежали обрывки туч. Западный ветер принес стужу. Проводить нас до фанзы Кивета вызвался удэхеец Вензи.
На другой день я не хотел рано будить своих спутников, но, когда я стал одеваться, проснулся Глегола и пожелал итти со мною. Стараясь не шуметь, мы взяли свои ружья и тихонько вышли из палатки. День обещал быть солнечным и
морозным. По бледному
небу протянулись высокие серебристо-белые перистые облака. Казалось, будто от холода воздух уплотнился и приобрел неподвижность. В лесу звонко щелкали озябшие деревья. Дым от костров, точно туман, протянулся полосами и повис над землей.
Часов в десять утра, когда дневное светило поднялось над горизонтом градусов на десять, справа и слева от него появилось два радужных светящихся пятна, и от них в сторону протянулись длинные лучи, суживающиеся к концам. Одновременно над солнцем появилась радуга, обращенная выпуклой частью к горизонту, а концами — к зениту. День был
морозный, тихий,
небо безоблачное, деревья сильно заиндевели.
Был
морозный декабрьский вечер. На
небе мерцали первые звездочки и плавала холодная луна. В воздухе было тихо — ни одного движения, ни одного звука.
Разъезжались. Было три часа ночи. Я нашим сказал, что пойду пешком, и они уехали. А я пошел бродить по улицам. Пустынны тульские улицы ночью, на них часто раздевают одиноких пешеходов. Но ни о чем я этом не думал. Такое счастье было в душе, что казалось, лопнет душа, не выдержит; шатало меня, как пьяного.
Небо было в сплошных облаках, за ними скрывался месяц, и прозрачный белый свет без теней был кругом и снег. И грудь глубоко вдыхала легко-морозный февральский воздух.
День был ясный,
морозный… На душе было вольготно, хорошо, как у извозчика, которому по ошибке вместо двугривенного золотой дали. Хотелось и плакать, и смеяться, и молиться… Я чувствовал себя на шестнадцатом
небе: меня, человека, переделали в кассира! Радовался я не потому, что хапать уже можно было. Я тогда еще не был вором и искрошил бы того, кто сказал бы мне, что я со временем цапну… Радовался я другому: повышению по службе и ничтожной прибавке жалованья — только всего.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которою он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полною грудью вдыхал в себя
морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее
небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
8-го ноября, в последний день Красненских сражений, уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий,
морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось чернолиловое звездное
небо, и мороз стал усиливаться.
Помню как сейчас эту
морозную и ясную ночь с высоко стоявшим на киевском
небе месяцем.