Неточные совпадения
Финал гремит; пустеет зала;
Шумя, торопится разъезд;
Толпа на площадь побежала
При блеске фонарей и звезд,
Сыны Авзонии счастливой
Слегка поют мотив игривый,
Его невольно затвердив,
А мы ревем речитатив.
Но поздно. Тихо спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-легкая завеса
Объемлет небо. Всё молчит;
Лишь
море Черное
шумит…
Это было то место Днепра, где он, дотоле спертый порогами, брал наконец свое и
шумел, как
море, разлившись по воле; где брошенные в средину его острова вытесняли его еще далее из берегов и волны его стлались широко по земле, не встречая ни утесов, ни возвышений.
До вечера: как не до вечера! Только на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На
море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер
шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
Жизни мало; только чайки плавно носятся по прибрежью да
море вечно и неумолкаемо
шумит и плещет.
Сумерки спустились на землю раньше, чем мы успели дойти до перевала. День только что кончился. С востока откуда-то издалека, из-за
моря, точно синий туман, надвигалась ночь. Яркие зарницы поминутно вспыхивали на небе и освещали кучевые облака, столпившиеся на горизонте. В стороне
шумел горный ручей, в траве неумолкаемым гомоном трещали кузнечики.
Широкое, сверкающее от солнца
море глухо
шумит внизу, далекий берег соблазнительно манит к себе, и становится грустно и тоскливо, как будто никогда уже не выберешься из этого Сахалина.
Было темно и тихо,
море глухо
шумело и звездное небо хмурилось, как будто видело, что в природе готовится что-то недоброе.
Пасмурное небо,
море, на котором не видать ни одного паруса, и крутой глинистый берег были суровы; глухо и печально
шумели волны.
Впереди, шагах в трехстах от берега, выдвигалась в
море высокая гряда камней, около которых пенилась и
шумела вода. Копинка налег на руль, и через две-три минуты эти камни заслонили от нас животных.
Ночь была темная и дождливая; деревья в саду
шумели, точно говор далекой толпы, волновавшейся, как
море.
Направо туманно-враждебно
шумело и чернело
море, отделяясь бесконечно-ровной черной линией от звездного, светло-сероватого в слиянии горизонта; и далеко где-то светились огни на неприятельском флоте.
Как бурное
море,
шумел и волновался народ на городской площади, бояре и простолюдины, именитые граждане и люди ратные — все теснились вокруг Лобного места; на всех лицах изображалось нетерпеливое ожидание.
В Киеве далеком, на горах,
Смутный сон приснился Святославу,
И объял его великий страх,
И собрал бояр он по уставу.
«С вечера до нынешнего дня, —
Молвил князь, поникнув головою, —
На кровати тисовой меня
Покрывали черной пеленою.
Черпали мне синее вино,
Горькое отравленное зелье,
Сыпали жемчуг на полотно
Из колчанов вражьего изделья.
Златоверхий терем мой стоял
Без конька, и, предвещая горе,
Вражий ворон в Плесенске кричал
И летел,
шумя, на сине
море».
Слесарь молчал, колыхая вино в стакане. Мягко
шумит море, там, внизу, за виноградниками, запах цветов плывет в жарком воздухе.
Полыхал костер, и тени плясали, взвивались искры и гасли, и миллионы новых устремлялись в ту же небесную пропасть; и ручей полнозвучно
шумел: если бросить теперь в него чурку, то донесет до самого далекого
моря.
Справа по обрыву стоял лес, слева блестело утреннее красивое
море, а ветер дул на счастье в затылок. Я был рад, что иду берегом. На гравии бежали,
шумя, полосы зеленой воды, отливаясь затем назад шепчущей о тишине пеной. Обогнув мыс, мы увидели вдали, на изгибе лиловых холмов берега, синюю крышу с узким дымком флага, и только тут я вспомнил, что Эстамп ждет известий. То же самое, должно быть, думал Дюрок, так как сказал...
Так неугомонная волна день и ночь без устали хлещет и лижет гранитный берег: то старается вспрыгнуть на него, то снизу подмыть и опрокинуть; долго она трудится напрасно, каждый раз отброшена в дальнее
море… но ничто ее не может успокоить: и вот проходят годы, и подмытая скала срывается с берега и с гулом погружается в бездну, и радостные волны пляшут и
шумят над ее могилой.
Отойдя вёрст двадцать от Алушты, мы остановились ночевать. Я уговорил Шакро идти берегом, хотя это был длиннейший путь, но мне хотелось надышаться
морем. Мы разожгли костёр и лежали около него. Вечер был дивный. Тёмно-зелёное
море билось о скалы внизу под нами; голубое небо торжественно молчало вверху, а вокруг нас тихо
шумели кустарники и деревья. Исходила луна. От узорчатой зелени чинар пали тени.
—
Испугался бесенок да к деду,
Рассказывать про Балдову победу,
А Балда над
морем опять
шумитДа чертям веревкой грозит.
Шли мы больше горами; оно хоть труднее, да зато безопаснее: на горах-то только тайга
шумит да ручьи бегут, по камню играют. Житель, гиляк, в долинах живет, у рек да у
моря, потому что питается рыбой, которая рыба в реки ихние с
моря заходит, кытá называемая. И столь этой рыбы много, так это даже удивлению подобно. Кто не видал, поверить трудно: сами мы эту рыбу руками добывали.
Под окном Гвидон сидит,
Молча на
море глядит:
Не
шумит оно, не хлещет,
Лишь едва-едва трепещет.
Пела, пела пташечка
И затихла.
Знало сердце радости,
Да забыло.
Что, певунья пташечка,
Замолчала?
Что ты, сердце, сведалось
С черным горем?
Ах, сгубили пташечку
Злые люди;
Погубили молодца
Злые толки.
Полететь бы пташечке
К синю
морю;
Убежать бы молодцу
В лес дремучий.
На
море валы
шумят,
Да не вьюги;
В лесе звери лютые,
Да не люди.
Но оттуда только бесконечное
море древесных вершин колыхалось и
шумело листвой…
Барыня. На много ли?.. Федор Иваныч! Принять от него серебро! Вон сейчас! От него всё. Этот человек меня в гроб сведет. Вчера чуть-чуть не
заморил собачку, которая ничего ему не сделала. Мало ему этого, он же зараженных мужиков вчера в кухню завел, и опять они здесь. От него всё! Вон, сейчас вон! Расчет, расчет! (Семену.) А если ты себе вперед позволишь
шуметь в моем доме, я тебя, скверного мужика, выучу!
Потом, когда они вышли, на набережной не было ни души, город со своими кипарисами имел совсем мертвый вид, но
море еще
шумело и билось о берег; один баркас качался на волнах, и на нем сонно мерцал фонарик.
Тут у вас и
море слышится, и степь видится, и лес
шумит, и какая-то беспредельная удаль…
Бугры песка, наметенного ветром и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, — это на промысле
шумели. Солнце садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким ветром с
моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
Солнце, смеясь, смотрело на них, и стекла в окнах промысловых построек тоже смеялись, отражая солнце.
Шумела вода, разбиваемая их сильными руками, чайки, встревоженные этой возней людей, с пронзительными криками носились над их головами, исчезавшими под набегом волн из дали
моря…
Его пленяло солнце юга —
Там
море ласково
шумит,
Но слаще северная вьюга
И больше сердцу говорит.
При слове «Русь», бывало, встанет —
Он помнил, он любил ее,
Заговоривши про нее —
До поздней ночи не устанет…
То как будто в ясновиденье представлялась ей широкая зеленеющая казанская луговина меж Кремлем и Кижицами: гудят колокола,
шумит, как бурное
море, говор многолюдной толпы, но ей слышится один только голос, тихий, ласковый голос, от которого упало и впервые сладко заныло сердце девичье…
Но
морю, что, мир обтекая,
шумит,
Известно о их заговоре;
Не езди, царевич, оно говорит —
Ой
море, ой синее
море!
Исчез, оплаканный свободой,
Оставя миру свой венец.
Шуми, взволнуйся непогодой:
Он был, о
море, твой певец.
Я только слышу, как
шумит сонное
море и как бьется от сантуринского мое сердце. Поднимаю глаза к небу — там ни одной звезды. Темно и пасмурно. Очевидно, небо покрыто облаками. Я для чего-то пожимаю плечами, глупо улыбаюсь и еще раз, уж не так решительно, зову извозчика.
А потом, когда я задремал, мне стало казаться, что
шумит не
море, а мои мысли, и что весь мир состоит из одного только меня.
У кофейни стояло несколько мажар. Старуха жена и дочь поддерживали под руки тяжело хрипящего о. Воздвиженского, сидевшего на ступеньке крыльца. Маленький и толстый Бубликов, с узелком в руке, блуждал глазами и откровенно дрожал. С бледною ласковостью улыбался Агапов рядом с хорошенькими своими дочерьми. Болгары сумрачно толпились вокруг и молчали. Яркие звезды сверкали в небе. Вдали своим отдельным, чуждо ласковым шумом
шумело в темноте
море.
По крыше
шумел злобный норд-ост,
море в бешенстве бросало на берег грохочущие волны.
Публика за занавесом
шумит, как
море. Сейчас этот занавес взовьется, и я начну пьесу.