Неточные совпадения
— «Ангелов творче и Господи сил, —
продолжал он, — Иисусе пречудный, ангелов удивление, Иисусе пресильный, прародителей избавление, Иисусе пресладкий, патриархов величание, Иисусе преславный, царей укрепление, Иисусе преблагий, пророков исполнение, Иисусе предивный, мучеников крепость, Иисусе претихий,
монахов радосте, Иисусе премилостивый, пресвитеров сладость, Иисусе премилосердый, постников воздержание, Иисусе пресладостный, преподобных радование, Иисусе пречистый, девственных целомудрие, Иисусе предвечный, грешников спасение, Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», добрался он наконец до остановки, всё с большим и большим свистом повторяя слово Иисусе, придержал рукою рясу на шелковой подкладке и, опустившись на одно колено, поклонился в землю, а хор запел последние слова: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», а арестанты падали и подымались, встряхивая волосами, остававшимися на половине головы, и гремя кандалами, натиравшими им худые ноги.
— Братья губят себя, —
продолжал он, — отец тоже. И других губят вместе с собою. Тут «земляная карамазовская сила», как отец Паисий намедни выразился, — земляная и неистовая, необделанная… Даже носится ли Дух Божий вверху этой силы — и того не знаю. Знаю только, что и сам я Карамазов… Я
монах,
монах?
Монах я, Lise? Вы как-то сказали сию минуту, что я
монах?
— Всего ныне в умаленьи стало: и рыбы и птицы, —
продолжал первый
монах.
— А вот, если угодно, —
продолжал Сборской, — я расскажу вам со всеми подробностями этот эпизод из «Удольфских таинств, или знаменитого
монаха», в когтором черт играет такую интересную ролю. Ну, слушайте, господа!
— И многие — обозлились, —
продолжал монах очень тихо. — Я три года везде ходил, я видел: ух, как обозлились! А злятся — не туда. Друг против друга злятся; однако — все виноваты, и за ум, и за глупость. Это мне поп Глеб сказал: очень хорошо!
Монах выпил портвейна, пожевал хлеба и, скатав мякиш в небольшой шарик, стал гонять его пальцем по столу,
продолжая...
Артамонов сказал это, желая напомнить Никите о тягостной ночи, когда Тихон вынул его из петли, но думая о мальчике Никонове.
Монах не понял намёка; он поднёс рюмку ко рту, окунул язык в вино и, облизав губы,
продолжал жестяными словами...
— Дрыхнет, — отвечал
монах и
продолжал...
— Вы пожинаете то, что посеяли, —
продолжал монах. — Если бы вы учили своих товарищей делам добра, вы бы и получили от них добрые поступки. Но вы учили их убийству, и потому вы через свои дела убиты их рукою.
Когда Панду проехал и хотел
продолжать свой путь,
монах выскочил из его колесницы и сказал...
Клиопа спохватился, умолк и стал таскать мешки, мельник же
продолжал браниться. Ворчал он лениво, посасывая после каждой фразы трубку и сплевывая. Когда иссяк рыбный вопрос, он вспомнил о каких-то его собственных двух мешках, которые якобы «зажулили» когда-то
монахи, и стал браниться из-за мешков, потом, заметив, что Евсей пьян и не работает, он оставил в покое
монахов и набросился на работника, оглашая воздух отборною, отвратительною руганью.
— Какой я архиерей? —
продолжал тихо преосвященный. — Мне бы быть деревенским священником, дьячком… или простым
монахом… Меня давит всё это… давит…
— У моих сыновей, когда они были мальчики, —
продолжала хозяйка, — был репетитор из академистов, очень честолюбивый, но смешной, и все собирался в
монахи, а когда мы ему говорили: «Вы, monsieur, лучше женитесь!» — так он на это прямо отвечал: «Не вижу надобности».
— Помилуй бог, да неужели это ты? —
продолжал недоумевать Александр Васильевич Суворов, то пристально взглядывая на стоящего перед ним
монаха, то жмуря глаза, как бы вспоминая далекое прошлое.
— Грубый, железный век! — произнесла Аделаида Горнгаузен с томным жеманством. — Любовники являются в собственном виде и еще под своим собственным именем! Фи! кастеляны о них докладывают! В былой, золотой век рыцарства, уж конечно, явился бы он в одежде странствующего
монаха и несколько месяцев стал бы испытывать любовь милой ему особы. — Здесь она тяжело вздохнула, хотела
продолжать и вдруг остановилась, смутившись приходом гостя, награжденного от природы необыкновенно привлекательною наружностью.
— Кто бы это? — проворчал сквозь зубы вошедший. — Да это соловецкий пришелец,
монах тамошней обители, все оттягивает у легковерной бабы льготы от земель ее на свой монастырь. Ну, я выжму ж его от нее… Он что-то мне подозрителен, —
продолжал он вслух высказывать мысли, направляясь к крыльцу терема.