Неточные совпадения
Аммос Федорович. А черт его знает, что оно значит! Еще хорошо, если только мошенник, а
может быть, и того еще
хуже.
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего:
может быть, оно там и нужно так, об этом я не
могу судить; но вы посудите сами, если он сделает это посетителю, — это
может быть очень
худо: господин ревизор или другой кто
может принять это на свой счет.
Тришка. Да первоет портной,
может быть, шил
хуже и моего.
Правдин. Когда же у вас
могут быть счастливы одни только скоты, то жене вашей от них и от вас
будет худой покой.
Теперь, когда лошади нужны
были и для уезжавшей княгини и для акушерки, это
было затруднительно для Левина, но по долгу гостеприимства он не
мог допустить Дарью Александровну нанимать из его дома лошадей и, кроме того, знал, что двадцать рублей, которые просили с Дарьи Александровны за эту поездку,
были для нее очень важны; а денежные дела Дарьи Александровны, находившиеся в очень
плохом положении, чувствовались Левиными как свои собственные.
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые
хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не
могу простить Вронскому, что он не дал мне знать, когда она
была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
— Да вот, как вы сказали, огонь блюсти. А то не дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу.
Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько
может. Какая ни
будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
Может быть, я
хуже, глупее их, хотя я не вижу, почему я должен
быть хуже их.
—
Может быть, невыгодно, — отвечал Свияжский. — Это только доказывает, или что я
плохой хозяин, или что я затрачиваю капитал на увеличение ренты.
— Отчего же и не пойти, если весело. Ça ne tire pas à conséquence. [Это не
может иметь последствий.] Жене моей от этого не
хуже будет, а мне
будет весело. Главное дело — блюди святыню дома. В доме чтобы ничего не
было. А рук себе не завязывай.
— Ах, рента! — с ужасом воскликнул Левин. —
Может быть,
есть рента в Европе, где земля стала лучше от положенного на нее труда, но у нас вся земля становится
хуже от положенного труда, т. е. что ее выпашут, — стало
быть, нет ренты.
Мы тронулись в путь; с трудом пять
худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз
мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что
было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне
было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой
была некогда и, верно,
будет когда-нибудь опять.
Бог даст, не
хуже их доедем: ведь нам не впервые», — и он
был прав: мы точно
могли бы не доехать, однако ж все-таки доехали, и если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так много заботиться…
И,
может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня
хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он
был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое
будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Надворные советники,
может быть, и познакомятся с ним, но те, которые подобрались уже к чинам генеральским, те, бог весть,
может быть, даже бросят один из тех презрительных взглядов, которые бросаются гордо человеком на все, что ни пресмыкается у ног его, или, что еще
хуже,
может быть, пройдут убийственным для автора невниманием.
Что
может быть на свете
хужеСемьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже,
И днем и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная
(Судьбу, однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!
Таков я. И того ль искали
Вы чистой, пламенной душой,
Когда с такою простотой,
С таким умом ко мне писали?
Ужели жребий вам такой
Назначен строгою судьбой?
Понимаете ли вы, что лужинская чистота все равно что и Сонечкина чистота, а
может быть, даже и
хуже, гаже, подлее, потому что у вас, Дунечка, все-таки на излишек комфорта расчет, а там просто-запросто о голодной смерти дело идет!
Может быть, тут всего более имела влияния та особенная гордость бедных, вследствие которой при некоторых общественных обрядах, обязательных в нашем быту для всех и каждого, многие бедняки таращатся из последних сил и тратят последние сбереженные копейки, чтобы только
быть «не
хуже других» и чтобы «не осудили» их как-нибудь те другие.
Но этого уже не
могла вытерпеть Катерина Ивановна и немедленно, во всеуслышание, «отчеканила», что у Амалии Ивановны,
может, никогда и фатера-то не
было, а что просто Амалия Ивановна — петербургская пьяная чухонка и, наверно, где-нибудь прежде в кухарках жила, а пожалуй, и того
хуже.
—
Хуже могло быть, если бы мы его не послушались, — сказал Зосимов уже на лестнице. — Раздражать невозможно…
Ну, а кто его знает,
может быть, оно и не лучше, а
хуже выходит…
Может быть, Катерина Ивановна считала себя обязанною перед покойником почтить его память «как следует», чтобы знали все жильцы и Амалия Ивановна в особенности, что он
был «не только их совсем не
хуже, а,
может быть, еще и гораздо получше-с» и что никто из них не имеет права перед ним «свой нос задирать».
— Тем
хуже. Во всяком случае, я довольно наказан. Мое положение, с этим вы, вероятно, согласитесь, самое глупое. Вы мне написали: зачем уезжать? А я не
могу и не хочу остаться. Завтра меня здесь не
будет…
— Не склеилась у нас беседа, Самгин! А я чего-то ждал. Я, брат, все жду чего-то. Вот, например, попы, — я ведь серьезно жду, что попы что-то скажут.
Может быть, они скажут: «Да
будет —
хуже, но — не так!» Племя — талантливое! Сколько замечательных людей выдвинуло оно в науку, литературу, — Белинские, Чернышевские, Сеченовы…
— Это — плохо, я знаю. Плохо, когда человек во что бы то ни стало хочет нравиться сам себе, потому что встревожен вопросом: не дурак ли он? И догадывается, что ведь если не дурак, тогда эта игра с самим собой, для себя самого,
может сделать человека еще
хуже, чем он
есть. Понимаете, какая штука?
«
Может быть, и я обладаю «другим чувством», — подумал Самгин, пытаясь утешить себя. — Я — не романтик, — продолжал он, смутно чувствуя, что где-то близко тропа утешения. — Глупо обижаться на девушку за то, что она не оценила моей любви. Она нашла
плохого героя для своего романа. Ничего хорошего он ей не даст. Вполне возможно, что она
будет жестоко наказана за свое увлечение, и тогда я…»
— У нас ухо забито шумом каменных городов, извозчиками, да, да! Истинная, чистая музыка
может возникнуть только из совершенной тишины. Бетховен
был глух, но ухо Вагнера слышало несравнимо
хуже Бетховена, поэтому его музыка только хаотически собранный материал для музыки. Мусоргский должен
был оглушаться вином, чтоб слышать голос своего гения в глубине души, понимаете?
Теперь, когда Анфимьевна, точно головня, не
могла ни вспыхнуть, ни угаснуть, а день и ночь храпела, ворочалась, скрипя деревянной кроватью, — теперь Настя не вовремя давала ему чай, кормила все
хуже, не убирала комнат и постель. Он понимал, что ей некогда служить ему, но все же
было обидно и неудобно.
И
хуже всего
было то, что Клим не
мог ясно представить себе, чего именно хочет он от беременной женщины и от неискушенной девушки?
Вечером он выехал в Дрезден и там долго сидел против Мадонны, соображая: что
мог бы сказать о ней Клим Иванович Самгин? Ничего оригинального не нашлось, а все пошлое уже
было сказано. В Мюнхене он отметил, что баварцы толще пруссаков. Картин в этом городе, кажется, не меньше, чем в Берлине, а погода — еще
хуже. От картин, от музеев он устал, от солидной немецкой скуки решил перебраться в Швейцарию, — там жила мать. Слово «мать» потребовало наполнения.
Теперь уже я думаю иначе. А что
будет, когда я привяжусь к ней, когда видеться — сделается не роскошью жизни, а необходимостью, когда любовь вопьется в сердце (недаром я чувствую там отверделость)? Как оторваться тогда? Переживешь ли эту боль?
Худо будет мне. Я и теперь без ужаса не
могу подумать об этом. Если б вы
были опытнее, старше, тогда бы я благословил свое счастье и подал вам руку навсегда. А то…
Любитель комфорта,
может быть, пожал бы плечами, взглянув на всю наружную разнорядицу мебели, ветхих картин, статуй с отломанными руками и ногами, иногда
плохих, но дорогих по воспоминанию гравюр, мелочей. Разве глаза знатока загорелись бы не раз огнем жадности при взгляде на ту или другую картину, на какую-нибудь пожелтевшую от времени книгу, на старый фарфор или камни и монеты.
— А кого я назначу? Почем я знаю мужиков? Другой,
может быть,
хуже будет. Я двенадцать лет не
был там.
В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак не
могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает
хуже, что лучше, так, чтоб можно
было определить, к чему он именно способен. Если дадут сделать и то и другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: «Оставьте, я после посмотрю… да, оно почти так, как нужно».
— Что ж? примем ее как новую стихию жизни… Да нет, этого не бывает, не
может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На тебя брызнула одна капля… Все это страшно, когда человек отрывается от жизни… когда нет опоры. А у нас… Дай Бог, чтоб эта грусть твоя
была то, что я думаю, а не признак какой-нибудь болезни… то
хуже. Вот горе, перед которым я упаду без защиты, без силы… А то, ужели туман, грусть, какие-то сомнения, вопросы
могут лишить нас нашего блага, нашей…
Я от этого преследования чуть не захворала, не видалась ни с кем, не писала ни к кому, и даже к тебе, и чувствовала себя точно в тюрьме. Он как будто играет,
может быть даже нехотя, со мной. Сегодня холоден, равнодушен, а завтра опять глаза у него блестят, и я его боюсь, как боятся сумасшедших.
Хуже всего то, что он сам не знает себя, и потому нельзя положиться на его намерения и обещания: сегодня решится на одно, а завтра сделает другое.
Я запомнил только, что эта бедная девушка
была недурна собой, лет двадцати, но
худа и болезненного вида, рыжеватая и с лица как бы несколько похожая на мою сестру; эта черта мне мелькнула и уцелела в моей памяти; только Лиза никогда не бывала и, уж конечно, никогда и не
могла быть в таком гневном исступлении, в котором стояла передо мной эта особа: губы ее
были белы, светло-серые глаза сверкали, она вся дрожала от негодования.
Двойник, по крайней мере по одной медицинской книге одного эксперта, которую я потом нарочно прочел, двойник — это
есть не что иное, как первая ступень некоторого серьезного уже расстройства души, которое
может повести к довольно
худому концу.
— Татьяна Павловна, повторяю вам, не мучьте меня, — продолжал я свое, в свою очередь не отвечая ей на вопрос, потому что
был вне себя, — смотрите, Татьяна Павловна, чрез то, что вы от меня скрываете,
может выйти еще что-нибудь
хуже… ведь он вчера
был в полном, в полнейшем воскресении!
— Ты бы
мог меня избавить от
худых вещей, если б
был добрый товарищ, Аркадий, — продолжал он, ласково смотря на меня.
Только мы расстались с судами, как ветер усилился и вдруг оказалось, что наша фок-мачта клонится совсем назад, еще
хуже, нежели грот-мачта. Общая тревога; далее идти
было бы опасно: на севере
могли встретиться крепкие ветра, и тогда ей несдобровать. Третьего дня она вдруг треснула; поскорей убрали фок. Надо зайти в порт, а куда? В Гонконг всего бы лучше, но это значит прямо в гости к англичанам. Решили спуститься назад, к группе островов Бабуян, на островок Камигуин, в порт Пио-Квинто, недалеко от Люсона.
Да, это путешествие не похоже уже на роскошное плавание на фрегате: спишь одетый, на чемоданах; ремни врезались в бока, кутаешься в пальто: стенки нашей каюты выстроены, как балаган; щели в палец; ветер сквозит и свищет — все а jour, а слава Богу, ничего:
могло бы
быть и
хуже.
— Ничего это не мешает. Евангелие — Евангелием, а что противно, то противно.
Хуже будет, когда я
буду притворяться, что люблю нигилистов и, главное, стриженых нигилисток, когда я их терпеть не
могу.
— Она? — Марья Павловна остановилась, очевидно желая как можно точнее ответить на вопрос. — Она? — Видите ли, она, несмотря на ее прошедшее, по природе одна из самых нравственных натур… и так тонко чувствует… Она любит вас, хорошо любит, и счастлива тем, что
может сделать вам хоть то отрицательное добро, чтобы не запутать вас собой. Для нее замужество с вами
было бы страшным падением,
хуже всего прежнего, и потому она никогда не согласится на это. А между тем ваше присутствие тревожит ее.
Она с соболезнованием смотрела теперь на ту каторжную жизнь, которую вели в первых комнатах бледные, с
худыми руками прачки, из которых некоторые уже
были чахоточные, стирая и гладя в тридцатиградусном мыльном пару с открытыми летом и зимой окнами, и ужасалась мысли о том, что и она
могла поступить в эту каторгу.
Может быть, она не отдалась еще Половодову — для такого обмана она слишком
была расчетливой и холодной, — но, что гораздо
хуже, она принадлежала Половодову душой.
Волосы цвета верблюжьей шерсти
были распущены по плечам, но они не
могли задрапировать ни жилистой
худой шеи, ни грязной ночной кофты, открывавшей благодаря оторванной верхней пуговке высохшую костлявую грудь.
И в бескорыстном он
может быть даже
хуже, чем в корыстном.
Воротился к себе на кровать, лег да и думаю в страхе: «Вот коли убит Григорий Васильевич совсем, так тем самым очень
худо может произойти, а коли не убит и очнется, то оченно хорошо это произойдет, потому они
будут тогда свидетелем, что Дмитрий Федорович приходили, а стало
быть, они и убили, и деньги унесли-с».
Войдя к Лизе, он застал ее полулежащею в ее прежнем кресле, в котором ее возили, когда она еще не
могла ходить. Она не тронулась к нему навстречу, но зоркий, острый ее взгляд так и впился в него. Взгляд
был несколько воспаленный, лицо бледно-желтое. Алеша изумился тому, как она изменилась в три дня, даже
похудела. Она не протянула ему руки. Он сам притронулся к ее тонким, длинным пальчикам, неподвижно лежавшим на ее платье, затем молча сел против нее.