Неточные совпадения
Стародум. Они в руках государя. Как скоро все видят, что без благонравия никто не
может выйти в
люди; что ни подлой выслугой и ни за какие деньги нельзя купить того, чем награждается заслуга; что
люди выбираются
для мест, а не места похищаются
людьми, — тогда всякий находит свою выгоду
быть благонравным и всякий хорош становится.
Дети, которые при рождении оказываются не обещающими
быть твердыми в бедствиях, умерщвляются;
люди крайне престарелые и негодные
для работ тоже
могут быть умерщвляемы, но только в таком случае, если, по соображениям околоточных надзирателей, в общей экономии наличных сил города чувствуется излишек.
Казалось, что ежели
человека, ради сравнения с сверстниками, лишают жизни, то хотя лично
для него,
быть может, особливого благополучия от сего не произойдет, но
для сохранения общественной гармонии это полезно и даже необходимо.
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало
быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие
есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а
может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я
человек простой и утешения
для себя в атаках не вижу-с!
Никто не станет отрицать, что это картина не лестная, но иною она не
может и
быть, потому что материалом
для нее служит
человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не
может прийти к другому результату, кроме ошеломления.
—
Может быть,
для тебя нет. Но
для других оно
есть, — недовольно хмурясь, сказал Сергей Иванович. — В народе живы предания о православных
людях, страдающих под игом «нечестивых Агарян». Народ услыхал о страданиях своих братий и заговорил.
Все удивительные заключения их о расстояниях, весе, движениях и возмущениях небесных тел основаны только на видимом движении светил вокруг неподвижной земли, на том самом движении, которое теперь передо мной и которое
было таким
для миллионов
людей в продолжение веков и
было и
будет всегда одинаково и всегда
может быть поверено.
И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые
люди сами должны устраивать свою судьбу, он не
могла верить этому, как не
могла бы верить тому, что в какое бы то ни
было время
для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны
быть заряженные пистолеты.
— Не
могу, — отвечал Левин. — Ты постарайся, войди в в меня, стань на точку зрения деревенского жителя. Мы в деревне стараемся привести свои руки в такое положение, чтоб удобно
было ими работать;
для этого обстригаем ногти, засучиваем иногда рукава. А тут
люди нарочно отпускают ногти, насколько они
могут держаться, и прицепляют в виде запонок блюдечки, чтоб уж ничего нельзя
было делать руками.
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности
для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным,
может быть и не
есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет
человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
Некоторые отделы этой книги и введение
были печатаемы в повременных изданиях, и другие части
были читаны Сергеем Ивановичем
людям своего круга, так что мысли этого сочинения не
могли быть уже совершенной новостью
для публики; но всё-таки Сергей Иванович ожидал, что книга его появлением своим должна
будет произвести серьезное впечатление на общество и если не переворот в науке, то во всяком случае сильное волнение в ученом мире.
Для человека со 100 000 дохода, как определяли все состояние Вронского, такие долги, казалось бы, не
могли быть затруднительны; но дело в том, что у него далеко не
было этих 100 000.
Он не
мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не
мог себя ничем другим считать, как одним из
людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не
мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому
человеку, и потому не
мог желать войны и проповедывать
для каких бы то ни
было общих целей.
Отвечая на вопросы о том, как распорядиться с вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он делал величайшие усилия над собой, чтоб иметь вид
человека,
для которого случившееся событие не
было непредвиденным и не имеет в себе ничего, выходящего из ряда обыкновенных событий, и он достигал своей цели: никто не
мог заметить в нем признаков отчаяния.
Надворные советники,
может быть, и познакомятся с ним, но те, которые подобрались уже к чинам генеральским, те, бог весть,
может быть, даже бросят один из тех презрительных взглядов, которые бросаются гордо
человеком на все, что ни пресмыкается у ног его, или, что еще хуже,
может быть, пройдут убийственным
для автора невниманием.
Родственники, конечно, родственниками, но отчасти, так сказать, и
для самого себя; потому что, точно, не говоря уже о пользе, которая
может быть в геморроидальном отношенье, одно уже то, чтоб увидать свет, коловращенье
людей… кто что ни говори,
есть, так сказать, живая книга, та же наука.
Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
Непостижимых
для ума;
Дивился я их спеси модной,
Их добродетели природной,
И, признаюсь, от них бежал,
И, мнится, с ужасом читал
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда.
Внушать любовь
для них беда,
Пугать
людей для них отрада.
Быть может, на брегах Невы
Подобных дам видали вы.
— Нет, не сказал… словами; но она многое поняла. Она слышала ночью, как ты бредила. Я уверен, что она уже половину понимает. Я,
может быть, дурно сделал, что заходил. Уж и не знаю,
для чего я даже и заходил-то. Я низкий
человек, Дуня.
Ну, однако ж, что
может быть между ними общего? Даже и злодейство не
могло бы
быть у них одинаково. Этот
человек очень к тому же
был неприятен, очевидно, чрезвычайно развратен, непременно хитер и обманчив,
может быть, очень зол. Про него ходят такие рассказы. Правда, он хлопотал за детей Катерины Ивановны; но кто знает,
для чего и что это означает? У этого
человека вечно какие-то намерения и проекты.
Будь Авдотья Романовна одета как королева, то, кажется, он бы ее совсем не боялся; теперь же,
может именно потому, что она так бедно одета и что он заметил всю эту скаредную обстановку, в сердце его вселился страх, и он стал бояться за каждое слово свое, за каждый жест, что
было, конечно, стеснительно
для человека и без того себе не доверявшего.
Я просто-запросто намекнул, что «необыкновенный»
человек имеет право… то
есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть… через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной,
может быть,
для всего человечества) того потребует.
— Я, знаете,
человек холостой, этак несветский и неизвестный, и к тому же законченный
человек, закоченелый человек-с, в семя пошел и… и… и заметили ль вы, Родион Романович, что у нас, то
есть у нас в России-с, и всего более в наших петербургских кружках, если два умные
человека, не слишком еще между собою знакомые, но, так сказать, взаимно друг друга уважающие, вот как мы теперь с вами-с, сойдутся вместе, то целых полчаса никак не
могут найти темы
для разговора, — коченеют друг перед другом, сидят и взаимно конфузятся.
— Фенечка! — сказал он каким-то чудным шепотом, — любите, любите моего брата! Он такой добрый, хороший
человек! Не изменяйте ему ни
для кого на свете, не слушайте ничьих речей! Подумайте, что
может быть ужаснее, как любить и не
быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
Неразменный рубль — это
есть сила, которая
может служить истине и добродетели, на пользу
людям, в чем
для человека с добрым сердцем и ясным умом заключается самое высшее удовольствие.
— Надо вставать, а то не
поспеете к поезду, — предупредил он. — А то —
может, поживете еще денечек с нами? Очень вы
человек — по душе нам! На ужин мы бы собрали кое-кого,
человек пяток-десяток,
для разговора, ась?
— Социалисты, большевики мечтают объединить
людей на всеобщей сытости. Нет, нет! Это — наивно. Мы видим, что сытые враждуют друг с другом, вот они воюют! Всегда воевали и
будут! Думать, что
люди могут быть успокоены сытостью, это — оскорбительно
для людей.
— Это — плохо, я знаю. Плохо, когда
человек во что бы то ни стало хочет нравиться сам себе, потому что встревожен вопросом: не дурак ли он? И догадывается, что ведь если не дурак, тогда эта игра с самим собой,
для себя самого,
может сделать
человека еще хуже, чем он
есть. Понимаете, какая штука?
— Ну и черт с ним, — тихо ответил Иноков. — Забавно это, — вздохнул он, помолчав. — Я думаю, что мне тогда надобно
было врага —
человека, на которого я
мог бы израсходовать свою злость. Вот я и выбрал этого… скота. На эту тему рассказ можно написать, — враг
для развлечения от… скуки, что ли? Вообще я много выдумывал разных… штучек. Стихи писал. Уверял себя, что влюблен…
Самгин приостановился, пошел тише, у него вспотели виски. Он скоро убедился, что это — фонари, они стоят на панели у ворот или повешены на воротах. Фонарей
было немного, светились они далеко друг от друга и точно
для того, чтоб показать свою ненужность. Но,
может быть, и
для того, чтоб удобней
было стрелять в
человека, который поравняется с фонарем.
— Любовь тоже требует героизма. А я — не
могу быть героиней. Варвара —
может.
Для нее любовь — тоже театр. Кто-то, какой-то невидимый зритель спокойно любуется тем, как мучительно любят
люди, как они хотят любить. Маракуев говорит, что зритель — это природа. Я — не понимаю… Маракуев тоже, кажется, ничего не понимает, кроме того, что любить — надо.
— Нам все едино-с! И позвольте сказать, что никакой крестьянской войны в Германии не было-с, да и
быть не
может, немцы —
люди вышколенные, мы их — знаем-с, а войну эту вы сами придумали
для смятения умов, чтоб застращать нас,
людей некнижных-с…
— Нет, уже это, что же уж! — быстро и пронзительно закричал рябой. — Помилуйте, — зачем же дразнить
людей — и беспокоить? И — все неверно, потому что — не
может быть этого!
Для войны требуются ружья-с, а в деревне ружей — нет-с!
—
Люди могут быть укрощены только религией, — говорил Муромский, стуча одним указательным пальцем о другой, пальцы
были тонкие, неровные и желтые, точно корни петрушки. — Под укрощением я понимаю организацию
людей для борьбы с их же эгоизмом. На войне
человек перестает
быть эгоистом…
«Сыты», — иронически подумал он, уходя в кабинет свой, лег на диван и задумался: да, эти
люди отгородили себя от действительности почти непроницаемой сеткой слов и обладают завидной способностью смотреть через ужас реальных фактов в какой-то иной ужас,
может быть, только воображаемый ими, выдуманный
для того, чтоб удобнее жить.
«Лидия — права: этот
человек — не
может быть актером, он слишком глуп,
для того чтоб фальшивить».
«Наша баррикада», — соображал Самгин, входя в дом через кухню. Анфимьевна — типичный идеальный «
человек для других», которым он восхищался, — тоже помогает строить баррикаду из вещей, отработавших, так же, как она, свой век, — в этом Самгин не
мог не почувствовать что-то очень трогательное, немножко смешное и как бы примирявшее с необходимостью баррикады, — примирявшее,
может быть, только потому, что он очень устал. Но, раздеваясь, подумал...
— Вообразить не
могла, что среди вашего брата
есть такие… милые уроды. Он перелистывает
людей, точно книги. «Когда же мы венчаемся?» — спросила я. Он так удивился, что я почувствовала себя калуцкой дурой. «Помилуй, говорит, какой же я муж, семьянин?» И я сразу поняла: верно, какой он муж? А он — еще: «Да и ты, говорит, разве ты
для семейной жизни с твоими данными?» И это верно, думаю. Ну, конечно, поплакала.
Выпьем. Какая это прелесть, рябиновая!
Редко слышал он возгласы восторга, а если они раздавались, то чаще всего из уст женщин пред витринами текстильщиков и посудников, парфюмеров, ювелиров и меховщиков. Впрочем, можно
было думать, что большинство
людей немело от обилия впечатлений. Но иногда Климу казалось, что только похвалы женщин звучат искренней радостью, а в суждениях мужчин неудачно скрыта зависть. Он даже подумал, что,
быть может, Макаров прав: женщина лучше мужчины понимает, что все в мире —
для нее.
— Уехала в монастырь с Алиной Телепневой, к тетке ее, игуменье. Ты знаешь: она поняла, что у нее нет таланта
для сцены. Это — хорошо. Но ей следует понять, что у нее вообще никаких талантов нет. Тогда она перестанет смотреть на себя как на что-то исключительное и,
может быть, выучится… уважать
людей.
Медленные пальцы маленького музыканта своеобразно рассказывали о трагических волнениях гениальной души Бетховена, о молитвах Баха, изумительной красоте печали Моцарта. Елизавета Спивак сосредоточенно шила игрушечные распашонки и тугие свивальники
для будущего
человека. Опьяняемый музыкой, Клим смотрел на нее, но не
мог заглушить в себе бесплодных мудрствований о том, что
было бы, если б все окружающее
было не таким, каково оно
есть?
«Едва ли в деревне
есть люди, которых она жалеет…
Может быть, она выдвигает
людей вперед только
для того, чтоб избавиться от них… Играет на их честолюбии. Сознательно и бессознательно играет». Утешительно вспомнились рассказы Чехова и Бунина о мужиках…
Самгин рассказывал ей о Кутузове, о том, как он характеризовал революционеров. Так он вертелся вокруг самого себя, заботясь уж не столько о том, чтоб найти
для себя устойчивое место в жизни, как о том, чтоб подчиняться ее воле с наименьшим насилием над собой. И все чаще примечая, подозревая во многих
людях людей, подобных ему, он избегал общения с ними, даже презирал их,
может быть, потому, что боялся
быть понятым ими.
Ольга
могла бы благовиднее представить дело, сказать, что хотела извлечь Обломова только из пропасти и
для того прибегала, так сказать, к дружескому кокетству… чтоб оживить угасающего
человека и потом отойти от него. Но это
было бы уж чересчур изысканно, натянуто и, во всяком случае, фальшиво… Нет, нет спасения!
Просить бабушка не
могла своих подчиненных: это
было не в ее феодальной натуре.
Человек, лакей, слуга, девка — все это навсегда, несмотря ни на что, оставалось
для нее
человеком, лакеем, слугой и девкой.
Нас,
может быть, всего только тысяча
человек —
может, более,
может, менее, — но вся Россия жила лишь пока
для того, чтобы произвести эту тысячу.
–…второстепенный, которому предназначено послужить лишь материалом
для более благородного племени, а не иметь своей самостоятельной роли в судьбах человечества. Ввиду этого,
может быть и справедливого, своего вывода господин Крафт пришел к заключению, что всякая дальнейшая деятельность всякого русского
человека должна
быть этой идеей парализована, так сказать, у всех должны опуститься руки и…
Полторы кубических сажени необходимого
для человека на двенадцать часов воздуху,
может быть, в этих комнатках и
было, но вряд ли больше.
Замечу, что мою мать я, вплоть до прошлого года, почти не знал вовсе; с детства меня отдали в
люди,
для комфорта Версилова, об чем, впрочем, после; а потому я никак не
могу представить себе, какое у нее
могло быть в то время лицо.
Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй,
для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним словом, не
могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало
быть, вздор; тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать,
может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то
человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
Любопытно, что этот
человек, столь поразивший меня с самого детства, имевший такое капитальное влияние на склад всей души моей и даже,
может быть, еще надолго заразивший собою все мое будущее, этот
человек даже и теперь в чрезвычайно многом остается
для меня совершенною загадкой.