Неточные совпадения
Где его голубые
глаза,
милая и робкая улыбка?» была первая мысль ее, когда она увидала свою пухлую, румяную девочку с черными вьющимися волосами, вместо Сережи, которого она, при запутанности своих мыслей, ожидала видеть в детской.
Сонно улыбаясь, всё с закрытыми
глазами, он перехватился пухлыми ручонками от спинки кровати за ее плечи, привалился к ней, обдавая ее тем
милым сонным запахом и теплотой, которые бывают только у детей, и стал тереться лицом об ее шею и плечи.
Она вытянула лицо и, полузакрыв
глаза, быстро изменила выражение лица, сложила руки, и Вронский в ее красивом лице вдруг увидал то самое выражение лица, с которым поклонился ему Алексей Александрович. Он улыбнулся, а она весело засмеялась тем
милым грудным смехом, который был одною из главных ее прелестей.
Я чувствую, что у меня есть сердце и что есть во мне много хорошего, Эти
милые влюбленные
глаза!
—
Помилуй! да этак ты гораздо интереснее! Ты просто не умеешь пользоваться своим выгодным положением… да солдатская шинель в
глазах всякой чувствительной барышни тебя делает героем и страдальцем.
— Я знала, что вы здесь, — сказала она. Я сел возле нее и взял ее за руку. Давно забытый трепет пробежал по моим жилам при звуке этого
милого голоса; она посмотрела мне в
глаза своими глубокими и спокойными
глазами: в них выражалась недоверчивость и что-то похожее на упрек.
— А вице-губернатор, не правда ли, какой
милый человек? — сказал Манилов, опять несколько прищурив
глаза.
Все находили, что эта привычка очень портит его, но я находил ее до того
милою, что невольно привык делать то же самое, и чрез несколько дней после моего с ним знакомства бабушка спросила: не болят ли у меня
глаза, что я ими хлопаю, как филин.
Она все сидела в головах
милых сыновей своих, ни на минуту не сводила с них
глаз и не думала о сне.
Кабанова. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы с тобой, мой
милый, тогда не так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий! Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий сердцу пойдет, ну, и согрешишь, рассердишься. Нет, мой друг, говори, что хочешь, про меня. Никому не закажешь говорить: в
глаза не посмеют, так за
глаза станут.
Павел Петрович недолго присутствовал при беседе брата с управляющим, высоким и худым человеком с сладким чахоточным голосом и плутовскими
глазами, который на все замечания Николая Петровича отвечал: «Помилуйте-с, известное дело-с» — и старался представить мужиков пьяницами и ворами.
Совесть почти не упрекала Фенечку; но мысль о настоящей причине ссоры мучила ее по временам; да и Павел Петрович глядел на нее так странно… так, что она, даже обернувшись к нему спиною, чувствовала на себе его
глаза. Она похудела от непрестанной внутренней тревоги и, как водится, стала еще
милей.
Она возвращалась, садилась снова, брала веер, и даже грудь ее не дышала быстрее, а Аркадий опять принимался болтать, весь проникнутый счастием находиться в ее близости, говорить с ней, глядя в ее
глаза, в ее прекрасный лоб, во все ее
милое, важное и умное лицо.
— О, моя
милая бабушка, — отвечал я, — вам и не будет надобности давать мне советы, — я только взгляну на ваше лицо и прочитаю в ваших
глазах все, что мне нужно.
—
Милый, я — рада! Так рада, что — как пьяная и даже плакать хочется! Ой, Клим, как это удивительно, когда чувствуешь, что можешь хорошо делать свое дело! Подумай, — ну, что я такое? Хористка, мать — коровница, отец — плотник, и вдруг — могу! Какие-то морды, животы перед
глазами, а я — пою, и вот, сейчас — сердце разорвется, умру! Это… замечательно!
В первые минуты Самгину показалось, что она стала
милее и что поездка за границу сделала ее еще более русской; ее светлые голубые
глаза, румяные щеки, толстая коса льняного цвета и гладко причесанная голова напоминали ему крестьянских девушек.
— Что с тобой,
милый? Кто тебя обидел? Ну, скажи мне! боже мой, у тебя такие сумасшедшие, такие жалкие
глаза.
— Он очень
милый старик, даже либерал, но — глуп, — говорила она, подтягивая гримасами веки, обнажавшие пустоту
глаз. — Он говорит: мы не торопимся, потому что хотим сделать все как можно лучше; мы терпеливо ждем, когда подрастут люди, которым можно дать голос в делах управления государством. Но ведь я у него не конституции прошу, а покровительства Императорского музыкального общества для моей школы.
— Ты продашь все. Деньги — независимость,
милый. В сумке. И в портфеле, в чемодане. Ах, боже мой!.. Неужели… нет — неужели я… Погаси огонь над кроватью… Режет
глаза.
— Нужно? — Вот вы и решайте, — посоветовал рыжебородый. — Выпейте винца и — решите. Решаться,
милый, надо в пьяном виде… или — закрыв
глаза…
— Нет, но… Как непонятно все, Клим,
милый, — шептала она, закрыв
глаза. — Как непонятно прекрасное… Ведь было потрясающе прекрасно, да? А потом он… потом мы ели поросенка, говоря о Христе…
— Ну,
милый Клим, — сказал он громко и храбро, хотя губы у него дрожали, а опухшие, красные
глаза мигали ослепленно. — Дела заставляют меня уехать надолго. Я буду жить в Финляндии, в Выборге. Вот как. Митя тоже со мной. Ну, прощай.
Жена, кругленькая, розовая и беременная, была неистощимо ласкова со всеми. Маленьким, но
милым голосом она, вместе с сестрой своей, пела украинские песни. Сестра, молчаливая, с длинным носом, жила прикрыв
глаза, как будто боясь увидеть нечто пугающее, она молча, аккуратно разливала чай, угощала закусками, и лишь изредка Клим слышал густой голос ее...
Однажды Самгин стоял в Кремле, разглядывая хаотическое нагромождение домов города, празднично освещенных солнцем зимнего полудня. Легкий мороз озорниковато пощипывал уши, колючее сверканье снежинок ослепляло
глаза; крыши, заботливо окутанные толстыми слоями серебряного пуха, придавали городу вид уютный; можно было думать, что под этими крышами в светлом тепле дружно живут очень
милые люди.
Высвободив из-под плюшевого одеяла голую руку, другой рукой Нехаева снова закуталась до подбородка; рука ее была влажно горячая и неприятно легкая; Клим вздрогнул, сжав ее. Но лицо, густо порозовевшее, оттененное распущенными волосами и освещенное улыбкой радости, вдруг показалось Климу незнакомо
милым, а горящие
глаза вызывали у него и гордость и грусть. За ширмой шелестело и плавало темное облако, скрывая оранжевое пятно огня лампы, лицо девушки изменялось, вспыхивая и угасая.
—
Милый, — прошептала она, не открывая
глаз, и, гладя ладонями груди свои, повторила: —
Милый…
И сам он как полно счастлив был, когда ум ее, с такой же заботливостью и с
милой покорностью, торопился ловить в его взгляде, в каждом слове, и оба зорко смотрели: он на нее, не осталось ли вопроса в ее
глазах, она на него, не осталось ли чего-нибудь недосказанного, не забыл ли он и, пуще всего, Боже сохрани! не пренебрег ли открыть ей какой-нибудь туманный, для нее недоступный уголок, развить свою мысль?
Зато как и струсит Наталья Ивановна, чуть что-нибудь не угодит: «Прости меня, душечка,
милая», начнет целовать
глаза, шею — и та ничего!
Но я, именно ненавидевший всякую размазню чувств, я-то и остановил ее насильно за руку: я сладко глядел ей в
глаза, тихо и нежно смеялся, а другой ладонью гладил ее
милое лицо, ее впалые щеки.
— Нет, мой друг, я ни в каком заговоре не участвовал. А у тебя так даже
глаза засверкали; я люблю твои восклицания, мой
милый. Нет, я просто уехал тогда от тоски, от внезапной тоски. Это была тоска русского дворянина — право, не умею лучше выразиться. Дворянская тоска и ничего больше.
Перед
глазами, в трех
милях, лежит масса бурых холмов, один выше другого; разнообразные глыбы земли и скал, брошенных в кучу, лезут друг через друга все выше и выше.
«
Помилуйте! — сказал тут еще кто-то, — как можно доху? шерсть лезет». — «Что ж такое, что лезет?» — «Как что: в рот, в
глаза налезет?» — «Где ж мне купить доху или кухлянку?» — перебил я. «Теперь негде: вот если б летом изволили пожаловать, — дружно повторили все, — тогда приезжают сюда сверху, по Лене, из Иркутска, купцы; они закупают весь пушной товар».
Откроешь
глаза и увидишь, что каболка, банник, Терентьев — все на своем месте; а ваз, цветов и вас,
милые женщины, — увы, нет!
Молодая кровь, как всегда при взгляде на него, залила всё
милое лицо, и черные
глаза, смеясь и радуясь, наивно глядя снизу вверх, остановились на Нехлюдове.
«Ведь это мертвая женщина», думал он, глядя на это когда-то
милое, теперь оскверненное пухлое лицо с блестящим нехорошим блеском черных косящих
глаз, следящих за смотрителем и его рукою с зажатой бумажкой. И на него нашла минута колебания.
Он был уверен, что его чувство к Катюше есть только одно из проявлений наполнявшего тогда всё его существо чувства радости жизни, разделяемое этой
милой, веселой девочкой. Когда же он уезжал, и Катюша, стоя на крыльце с тетушками, провожала его своими черными, полными слез и немного косившими
глазами, он почувствовал однако, что покидает что-то прекрасное, дорогое, которое никогда уже не повторится. И ему стало очень грустно.
— Что он у вас спрашивает, кто вы? — спросила она у Нехлюдова, слегка улыбаясь и доверчиво глядя ему в
глаза так просто, как будто не могло быть сомнения о том, что она со всеми была, есть и должна быть в простых, ласковых, братских отношениях. — Ему всё нужно знать, — сказала она и совсем улыбнулась в лицо мальчику такой доброй,
милой улыбкой, что и мальчик и Нехлюдов — оба невольно улыбнулись на ее улыбку.
— Что делать,
милый князь. Не было достаточных поводов, — сказал он, пожимая узкими плечами и закрывая
глаза, и прошел куда ему было нужно.
— Ты делай свое, а их оставь. Всяк сам себе. Бог знает, кого казнить, кого
миловать, а не мы знаем, — проговорил старик. — Будь сам себе начальником, тогда и начальников не нужно. Ступай, ступай, — прибавил он, сердито хмурясь и блестя
глазами на медлившего в камере Нехлюдова. — Нагляделся, как антихристовы слуги людьми вшей кормят. Ступай, ступай!
Да, это была она. Он видел теперь ясно ту исключительную, таинственную особенность, которая отделяет каждое лицо от другого, делает его особенным, единственным, неповторяемым. Несмотря на неестественную белизну и полноту лица, особенность эта,
милая, исключительная особенность, была в этом лице, в губах, в немного косивших
глазах и, главное, в этом наивном, улыбающемся взгляде и в выражении готовности не только в лице, но и во всей фигуре.
Все молча остановились у большого камня. Алеша посмотрел, и целая картина того, что Снегирев рассказывал когда-то об Илюшечке, как тот, плача и обнимая отца, восклицал: «Папочка, папочка, как он унизил тебя!» — разом представилась его воспоминанию. Что-то как бы сотряслось в его душе. Он с серьезным и важным видом обвел
глазами все эти
милые, светлые лица школьников, Илюшиных товарищей, и вдруг сказал им...
А потому умоляю вас,
милый, если у вас есть сострадание ко мне, когда вы войдете завтра, то не глядите мне слишком прямо в
глаза, потому что я, встретясь с вашими, может быть, непременно вдруг рассмеюсь, а к тому же вы будете в этом длинном платье…
— Батюшка, Аркадий Павлыч, — с отчаяньем заговорил старик, —
помилуй, заступись, — какой я грубиян? Как перед Господом Богом говорю, невмоготу приходится. Невзлюбил меня Софрон Яковлич, за что невзлюбил — Господь ему судья! Разоряет вконец, батюшка… Последнего вот сыночка… и того… (На желтых и сморщенных
глазах старика сверкнула слезинка.)
Помилуй, государь, заступись…
— «Да
помилуйте, — возразил я с досадой, — какая же разница между мною и господином Орбассановым?» Исправник вынул трубку изо рта, вытаращил
глаза — и так и прыснул.
— Да, мой
милый, я два года ждала этого дня, больше двух лет; в то время, как познакомилась вот с ним (она указала
глазами на Никитина), я еще только предчувствовала, но нельзя сказать, чтоб ждала; тогда была еще только надежда, но скоро явилась и уверенность.
— Ах, мой миленький, еще 64 дня осталось! Ах, какая тоска здесь! Эти два дня шли дольше тех трех дней. Ах, какая тоска! Гадость какая здесь, если бы ты знал, мой миленький. До свиданья, мой
милый, голубчик мой, — до вторника; а эти три дня будут дольше всех пяти дней. До свиданья, мой
милый. («Гм, гм! Да! Гм! —
Глаза не хороши. Она плакать не любит. Это нехорошо. Гм! Да!»)
И пальцы Веры Павловны забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, — миг, и они побелели, как снег, она с блуждающими
глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «
Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
У Гагина было именно такое лицо,
милое, ласковое, с большими мягкими
глазами и мягкими курчавыми волосами.
Влюбленному всего дороже скромность
И робкая оглядка у девицы;
Сам-друг она оставшись с
милым, ищет
Как будто где себе защиты взором.
Опущены стыдливые
глаза,
Ресницами покрыты; лишь украдкой
Мелькнет сквозь них молящий нежно взор.
Одной рукой ревниво держит друга,
Другой его отталкивает прочь.
А ты меня любила без оглядки,
Обеими руками обнимала
И весело глядела.
Как больно здесь, как сердцу тяжко стало!
Тяжелою обидой, словно камнем,
На сердце пал цветок, измятый Лелем
И брошенный. И я как будто тоже
Покинута и брошена, завяла
От слов его насмешливых. К другим
Бежит пастух; они ему
милее;
Звучнее смех у них, теплее речи,
Податливей они на поцелуй;
Кладут ему на плечи руки, прямо
В
глаза глядят и смело, при народе,
В объятиях у Леля замирают.
Веселье там и радость.