Неточные совпадения
Хлестаков (рисуется).
Помилуйте,
сударыня, мне очень приятно, что вы меня приняли за такого человека, который… Осмелюсь ли спросить вас: куда вы намерены были идти?
Хлестаков (рисуясь).
Помилуйте,
сударыня, совершенно напротив: мне еще приятнее.
—
Помилуйте,
сударыня, куда ж ей деваться?
—
Помилуйте,
сударыня, зачем же! Рюмка, две рюмки перед обедом да за чаем пуншт…
— Потешь,
милый, мамыньку, учись! Вот она как о вас старается! И наукам учит, и именья для вас припасает. Сама недопьет, недоест — все для вас да для вас! Чай, немало денег на деток в год-то,
сударыня, истрясешь?
—
Помилуйте,
сударыня, нам это за радость! Сами не скушаете, деточкам свезете! — отвечали мужички и один за другим клали гостинцы на круглый обеденный стол. Затем перекидывались еще несколькими словами; матушка осведомлялась, как идут торги; торговцы жаловались на худые времена и уверяли, что в старину торговали не в пример лучше. Иногда кто-нибудь посмелее прибавлял...
—
Помилуйте,
сударыня, от телятины-то уж запашок пошел.
—
Помилуйте,
сударыня, я бы с превеликим моим удовольствием, да, признаться сказать, самому деньги были нужны.
— Что,
сударыня,
милая! — возражала жена Саренки. — С лица-то не воду пить, а жизнь пережить — не поле перейти.
—
Миль пардон, мадам [Тысяча извинений,
сударыня (франц.).]. Се ма фот!.. Это моя вина! — воскликнул Бобетинский, подлетая к ней. На ходу он быстро шаркал ногами, приседал, балансировал туловищем и раскачивал опущенными руками с таким видом, как будто он выделывал подготовительные па какого-то веселого балетного танца. — Ваш-шу руку. Вотр мэн, мадам. Господа, в залу, в залу!
—
Помилуйте,
сударыня! как вам будет угодно.
— Верю, верю вашему раскаянию и надеюсь, что вы навсегда исправитесь. Прошу вас идти к вашим занятиям, — говорил Петр Михайлыч. — Ну вот,
сударыня, — присовокупил он, когда Экзархатов уходил, — видите, не
помиловал; приличное наставление сделал: теперь вам нечего больше огорчаться.
—
Помилуйте,
сударыня, — уверял злополучный секретарь, — все принчипессы в мире…
—
Помилуйте,
сударыня! как же я их оставлю? А ежели что вдруг случится — ни подать, ни принять.
—
Помилуйте,
сударыня! Мужички разве обижаются! Чужим неимущим подают, а уж своим господам отказать!
—
Помилуйте, — начал он к мадам Леотар, — что вы делаете? Как вы поступили с бедным ребенком? Это варварство, чистое варварство, скифство! Больной, слабый ребенок, такая мечтательная, пугливая девочка, фантазерка, и посадить ее в темную комнату, на целую ночь! Но это значит губить ее! Разве вы не знаете ее истории? Это варварство, это бесчеловечно, я вам говорю,
сударыня! И как можно такое наказание? кто изобрел, кто мог изобресть такое наказание?
—
Сударыня!
сударыня! ma charmante enfant… [
милое дитя (франц.)] — бормотал пораженный князь.
—
Помилуйте,
сударыня, — точно каменная! истукан истуканом! Неужто же она не чувствует? Сестра ее, Анна, — ну, та все как следует. Та — тонкая! А Евлампия — ведь я ей — что греха таить! — много предпочтения оказывал! Неужто же ей не жаль меня? Стало быть, мне плохо приходится, стало быть, чую я, что не жилец я на сей земле, коли все им отказываю; и точно каменная! хоть бы гукнула! Кланяться — кланяется, а благодарности не видать.
—
Помилуйте,
сударыня! (Полковник с матушкою был политичен и всегда величал ее
сударынею, как будто какую особу).
Помилуйте, как его женить? Он еще мальчик, дитя.
«
Помилуйте, — говорит, —
сударыня, я тут ничем непричинен: этой ближней дорогой никак без вывала невозможно; а вам, — говорит, — матушка, ничего: с того растете».
(Кричит.) Погоди,
милая, сейчас! (Мерчуткиной.) Вам не доплатили, но мы-то тут при чем? И к тому же,
сударыня, у нас сегодня юбилей, мы заняты… и может сюда войти кто-нибудь сейчас… Извините…
— Да вы не бойтесь,
сударыня Марья Гавриловна, — отвечала ей Таня. — Она ведь предобрая и все с молитвой делает. Шагу без молитвы не ступит. Корни роет — «Богородицу» читает, травы сбирает — «
Помилуй мя, Боже». И все, все по-Божественному, вражьего нет тут нисколько… Со злобы плетут на нее келейницы; обойдите деревни, любого спросите, всяк скажет, что за елфимовскую Наталью денно и нощно все Бога молят. Много пользы народу она делает. А уж какая разумная, какая добрая, и рассказать того невозможно.
— Здравствуете ли,
сударыня Марья Гавриловна? — ласково спросила у нее мать Манефа. — Как вас Господь Бог
милует, все ль подобру-поздорову?
— Опростала бы ты мне, Филиппьевна, посудинку-то. Пора уж, матка, домой мне идти. Мужики, поди, на лужайке гуляют, может, им что-нибудь и потребуется. Перецеди-ка квасок-от, моя
милая, опростай жбан-от… Это я тебе,
сударыня, кваску-то от своего усердия, а не то чтобы за деньги… Да и ягодки-то пересыпала бы,
сударыня, найдется, чай, во что пересыпать-то, я возьму; это ведь моя Анютка ради вашего гостя ягодок набрала.
—
Помилуйте,
сударыня, я только что сейчас объяснил Елизавете Петровне, что меня самого крайне интересует это дело и, наконец, каждый из нас, если может, обязан помочь ближнему в несчастье…
—
Помилуйте,
сударыня, — сказал он, — вы еще сами молоденькая прелестная девушка.
«
Помилуйте, говорю,
сударыня, отчего же не гожусь?
Помилуйте, говорю,
сударыня, да я к этому самому малодушеству и желания не имею.
— Совсем не то-с,
сударыня (он иногда меня так называет: передразнивает Гелиотропова), ты все хотела иметь удобное убежище. Вот у нас и будет такое убежище с очень
милым обществом.
Мать приходит к директору, молит Христом-богом: «Господин директор, будьте столь добры, найдите моего Мишку, посеките его, подлеца!» А директор ей: «
Помилуйте,
сударыня, у нас с ним пять швейцаров не справятся!»