Неточные совпадения
Все мои прежние
мечты семейной
жизни вздор, не то, — сказал он себе.
Прелесть, которую он испытывал в самой работе, происшедшее вследствие того сближение с мужиками, зависть, которую он испытывал к ним, к их
жизни, желание перейти в эту
жизнь, которое в эту ночь было для него уже не
мечтою, но намерением, подробности исполнения которого он обдумывал, —
всё это так изменило его взгляд на заведенное у него хозяйство, что он не мог уже никак находить в нем прежнего интереса и не мог не видеть того неприятного отношения своего к работникам, которое было основой
всего дела.
Левин чувствовал
всё более и более, что
все его мысли о женитьбе, его
мечты о том, как он устроит свою
жизнь, что
всё это было ребячество и что это что-то такое, чего он не понимал до сих пор и теперь еще менее понимает, хотя это и совершается над ним; в груди его
всё выше и выше поднимались содрогания, и непокорные слезы выступали ему на глаза.
То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его
жизни, заменившее ему
все прежние желания; то, что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною
мечтою счастия, — это желание было удовлетворено. Бледный, с дрожащею нижнею челюстью, он стоял над нею и умолял успокоиться, сам не зная, в чем и чем.
Но, вспомнив о безжалостном ученом, Самгин вдруг, и уже не умом, а
всем существом своим, согласился, что вот эта плохо сшитая ситцевая кукла и есть самая подлинная история правды добра и правды зла, которая и должна и умеет говорить о прошлом так, как сказывает олонецкая, кривобокая старуха, одинаково любовно и мудро о гневе и о нежности, о неутолимых печалях матерей и богатырских
мечтах детей, обо
всем, что есть
жизнь.
— История
жизни великих людей мира сего — вот подлинная история, которую необходимо знать
всем, кто не хочет обольщаться иллюзиями,
мечтами о возможности счастья
всего человечества. Знаем ли мы среди величайших людей земли хоть одного, который был бы счастлив? Нет, не знаем… Я утверждаю: не знаем и не можем знать, потому что даже при наших очень скромных представлениях о счастье — оно не было испытано никем из великих.
Но если она заглушала даже всякий лукавый и льстивый шепот сердца, то не могла совладеть с грезами воображения: часто перед глазами ее, против ее власти, становился и сиял образ этой другой любви;
все обольстительнее, обольстительнее росла
мечта роскошного счастья, не с Обломовым, не в ленивой дремоте, а на широкой арене всесторонней
жизни, со
всей ее глубиной, со
всеми прелестями и скорбями — счастья с Штольцем…
«Что ж это такое? — печально думал Обломов, — ни продолжительного шепота, ни таинственного уговора слить обе
жизни в одну!
Все как-то иначе, по-другому. Какая странная эта Ольга! Она не останавливается на одном месте, не задумывается сладко над поэтической минутой, как будто у ней вовсе нет
мечты, нет потребности утонуть в раздумье! Сейчас и поезжай в палату, на квартиру — точно Андрей! Что это
все они как будто сговорились торопиться жить!»
Она бы потосковала еще о своей неудавшейся любви, оплакала бы прошедшее, похоронила бы в душе память о нем, потом… потом, может быть, нашла бы «приличную партию», каких много, и была бы хорошей, умной, заботливой женой и матерью, а прошлое сочла бы девической
мечтой и не прожила, а протерпела бы
жизнь. Ведь
все так делают!
Сначала ему снилась в этом образе будущность женщины вообще; когда же он увидел потом, в выросшей и созревшей Ольге, не только роскошь расцветшей красоты, но и силу, готовую на
жизнь и жаждущую разумения и борьбы с
жизнью,
все задатки его
мечты, в нем возник давнишний, почти забытый им образ любви, и стала сниться в этом образе Ольга, и далеко впереди казалось ему, что в симпатии их возможна истина — без шутовского наряда и без злоупотреблений.
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место в сердце, если вопросы ее не
все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье
жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от
мечты, и теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний день, когда
все предметы кажутся в сером цвете.
Он
всю жизнь свою, каждый день может быть, мечтал с засосом и с умилением о полнейшей праздности, так сказать, доводя идеал до абсолюта — до бесконечной независимости, до вечной свободы
мечты и праздного созерцания.
Я
все мечтаю,
все мечтаю;
вся моя
жизнь обратилась в одну
мечту, я и ночью мечтаю.
Да и вообще до сих пор, во
всю жизнь, во
всех мечтах моих о том, как я буду обращаться с людьми, — у меня всегда выходило очень умно; чуть же на деле — всегда очень глупо.
Особенно счастлив я был, когда, ложась спать и закрываясь одеялом, начинал уже один, в самом полном уединении, без ходящих кругом людей и без единого от них звука, пересоздавать
жизнь на иной лад. Самая яростная мечтательность сопровождала меня вплоть до открытия «идеи», когда
все мечты из глупых разом стали разумными и из мечтательной формы романа перешли в рассудочную форму действительности.
Золотой век —
мечта самая невероятная из
всех, какие были, но за которую люди отдавали
всю жизнь свою и
все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть!
И вдруг неожиданно суждено было воскресить
мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и
жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился;
все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
Я
все время поминал вас, мой задумчивый артист: войдешь, бывало, утром к вам в мастерскую, откроешь вас где-нибудь за рамками, перед полотном, подкрадешься так, что вы, углубившись в вашу творческую
мечту, не заметите, и смотришь, как вы набрасываете очерк, сначала легкий, бледный, туманный;
все мешается в одном свете: деревья с водой, земля с небом… Придешь потом через несколько дней — и эти бледные очерки обратились уже в определительные образы: берега дышат
жизнью,
все ярко и ясно…
Отцы и учители, берегите веру народа, и не
мечта сие: поражало меня
всю жизнь в великом народе нашем его достоинство благолепное и истинное, сам видел, сам свидетельствовать могу, видел и удивлялся, видел, несмотря даже на смрад грехов и нищий вид народа нашего.
Если же вы и со мной теперь говорили столь искренно для того, чтобы, как теперь от меня, лишь похвалу получить за вашу правдивость, то, конечно, ни до чего не дойдете в подвигах деятельной любви; так
все и останется лишь в
мечтах ваших, и
вся жизнь мелькнет как призрак.
— Не надо мне их вовсе-с, — дрожащим голосом проговорил Смердяков, махнув рукой. — Была такая прежняя мысль-с, что с такими деньгами
жизнь начну, в Москве али пуще того за границей, такая
мечта была-с, а пуще
все потому, что «
все позволено». Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мне тогда этого говорили: ибо коли Бога бесконечного нет, то и нет никакой добродетели, да и не надобно ее тогда вовсе. Это вы вправду. Так я и рассудил.
Я решился писать; но одно воспоминание вызывало сотни других,
все старое, полузабытое воскресало — отроческие
мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка [Рассказ о «Тюрьме и ссылке» составляет вторую часть записок. В нем
всего меньше речь обо мне, он мне показался именно потому занимательнее для публики. (Прим. А. И. Герцена.)] — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи на душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими ударами молодую
жизнь.
Жизнь…
жизни, народы, революции, любимейшие головы возникали, менялись и исчезали между Воробьевыми горами и Примроз-Гилем; след их уже почти заметен беспощадным вихрем событий.
Все изменилось вокруг: Темза течет вместо Москвы-реки, и чужое племя около… и нет нам больше дороги на родину… одна
мечта двух мальчиков — одного 13 лет, другого 14 — уцелела!
Я решился писать; но одно воспоминание вызывало сотни других;
все старое, полузабытое воскресало: отроческие
мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи на душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими ударами молодую
жизнь».
Стало быть, отныне
все заветнейшие
мечты ее
жизни должны быть устремлены к этому «выкупу», и вопрос заключался лишь в том, каким путем это чудо устроить.
Тут слишком много от гордости, равнодушия, изолированности, чуждости
всему,
жизни в
мечте.
Заветная
мечта Галактиона исполнялась. У него были деньги для начала дела, а там уже
все пойдет само собой. Ему ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь своею радостью, и такого человека не было. По вечерам жена была пьяна, и он старался уходить из дому. Сейчас он шагал по своему кабинету и молча переживал охватившее его радостное чувство. Да, целых четыре года работы, чтобы получить простой кредит. Но это было
все, самый решительный шаг в его
жизни.
Серафима даже заплакала от радости и бросилась к мужу на шею. Ее заветною
мечтой было переехать в Заполье, и эта
мечта осуществилась. Она даже не спросила, почему они переезжают, как
все здесь останется, — только бы уехать из деревни. Городская
жизнь рисовалась ей в самых радужных красках.
И живет человеческий род,
весь отравленный этим трупным ядом своих предшественников,
всех предыдущих поколений,
всех человеческих лиц, так же жаждавших полноты
жизни и совершенства; живет человек безумной
мечтой победить смерть рождением, а не вечной
жизнью, победить ужас прошлого и настоящего счастьем будущего, для которого не сохранится ни один живой элемент прошлого.
— На ваше откровенное предложение, — заговорил он слегка дрожащим голосом, — постараюсь ответить тоже совершенно откровенно: я ни на ком и никогда не женюсь; причина этому та: хоть вы и не даете никакого значения моим литературным занятиям, но все-таки они составляют единственную мою
мечту и цель
жизни, а при такого рода занятиях надо быть на
все готовым: ездить в разные местности, жить в разнообразных обществах, уехать, может быть, за границу, эмигрировать, быть, наконец, сослану в Сибирь, а по
всем этим местам возиться с женой не совсем удобно.
Именно таким образом поступал Аигин. В продолжение шести лет попечительства (он начал независимую
жизнь очень рано) Андрей Степаныч посетил усадьбу
всего второй раз, и на самое короткое время. Принимали его, как подобает принимать влиятельное лицо, и очень лестно давали почувствовать, что от него зависит принять деятельное участие во главе уездной сутолоки. Но покуда он еще уклонялся от чести, предоставляя себе принять решение в этом смысле, когда утехи молодости уступят место
мечтам честолюбия.
— Неужели же, — продолжала Настенька, — она была бы счастливее, если б свое сердце, свою нежность, свои горячие чувства, свои, наконец,
мечты,
все бы задушила в себе и
всю бы
жизнь свою принесла в жертву мужу, человеку, который никогда ее не любил, никогда не хотел и не мог ее понять? Будь она пошлая, обыкновенная женщина, ей бы еще была возможность ужиться в ее положении: здесь есть дамы, которые говорят открыто, что они терпеть не могут своих мужей и живут с ними потому, что у них нет состояния.
«Принимая участие в авторе повести, вы, вероятно, хотите знать мое мнение. Вот оно. Автор должен быть молодой человек. Он не глуп, но что-то не путем сердит на
весь мир. В каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный. О, боже! когда переведется этот народ? Как жаль, что от фальшивого взгляда на
жизнь гибнет у нас много дарований в пустых, бесплодных
мечтах, в напрасных стремлениях к тому, к чему они не призваны».
И Александр не бежал. В нем зашевелились
все прежние
мечты. Сердце стало биться усиленным тактом. В глазах его мерещились то талия, то ножка, то локон Лизы, и
жизнь опять немного просветлела. Дня три уж не Костяков звал его, а он сам тащил Костякова на рыбную ловлю. «Опять! опять прежнее! — говорил Александр, — но я тверд!» — и между тем торопливо шел на речку.
Всю жизнь мечтала я о таком человеке, о такой любви… и вот
мечта исполняется… и счастье близко… я едва верю…
Вглядываясь в
жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной
мечты, ни одной розовой надежды:
все уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный, безотрадный вид! Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет:
все химера — а живи!
Как могущественно
все настроивало ум к
мечтам, сердце к тем редким ощущениям, которые во всегдашней, правильной и строгой
жизни кажутся такими бесполезными, неуместными и смешными отступлениями… да! бесполезными, а между тем в те минуты душа только и постигает смутно возможность счастья, которого так усердно ищут в другое время и не находят.
Но, несмотря на
мечту о галлюцинации, он каждый день,
всю свою
жизнь, как бы ждал продолжения и, так сказать, развязки этого события. Он не верил, что оно так и кончилось! А если так, то странно же он должен был иногда поглядывать на своего друга.
— Вы поймете тогда тот порыв, по которому в этой слепоте благородства вдруг берут человека даже недостойного себя во
всех отношениях, человека, глубоко не понимающего вас, готового вас измучить при всякой первой возможности, и такого-то человека, наперекор
всему, воплощают вдруг в какой-то идеал, в свою
мечту, совокупляют на нем
все надежды свои, преклоняются пред ним, любят его
всю жизнь, совершенно не зная за что, — может быть, именно за то, что он недостоин того…
Так что предсказание о том, что придет время, когда
все люди будут научены богом, разучатся воевать, перекуют мечи на орала и копья на серпы, т. е., переводя на наш язык,
все тюрьмы, крепости, казармы, дворцы, церкви останутся пустыми и
все виселицы, ружья, пушки останутся без употребления, — уже не
мечта, а определенная, новая форма
жизни, к которой с
всё увеличивающейся быстротой приближается человечество.
Мечты уже осуществились раз в
жизни: отчего же и
всему не сбыться? отчего же и ему не явиться?
Во
всех мечтах, во
всех самопожертвованиях этого возраста, в его готовности любить, в его отсутствии эгоизма, в его преданности и самоотвержении — святая искренность;
жизнь пришла к перелому, а занавесь будущего еще не поднялась; за ней страшные тайны, тайны привлекательные; сердце действительно страдает по чем-то неизвестном, и организм складывается в то же время, и нервная система раздражена, и слезы готовы беспрестанно литься.
Рюмин (негромко). Мне кажется,
всю жизнь я любил вас… не видя еще, не зная — любил! Вы были женщиной моей
мечты… тем дивным образом, который создается в юности… Потом его ищут
всю жизнь иногда — и не находят… А я вот встретил вас…
мечту мою…
Покидая дом, он не подкрепляет себя, как мы,
мечтами и надеждами: он положительно знает только то, что расстается с домом, расстается со
всем, что привязывает его к
жизни, и потому-то
всеми своими чувствами,
всею душою отдается своей скорби…
Боже мой!» думал Нехлюдов, большими шагами направляясь к дому по тенистым аллеям заросшего сада и рассеянно обрывая листья и ветви, попадавшиеся ему на дороге: «не-уже-ли вздор были
все мои
мечты о цели и обязанностях моей
жизни?
Он чувствовал, что теперь тёмные речи Якова задевают его сильнее, чем прежде задевали, и что эти слова будят в нём какие-то особые думы. Ему казалось, что кто-то чёрный в нём, тот, который всегда противоречил
всем его простым и ясным
мечтам о чистой
жизни, теперь с особенной жадностью вслушивается в речи Якова и ворочается в душе его, как ребёнок в утробе матери. Это было неприятно Илье, смущало его, казалось ему ненужным, он избегал разговоров с Яковом. Но отвязаться от товарища было нелегко.
Моя жажда обыкновенной обывательской
жизни с течением времени становилась
все сильнее и раздражительнее, но широкие
мечты остановились около Сони, как будто нашли в ней, наконец, именно то, что мне нужно было.
— Ты сказал — я не поняла — как это? Я спросила: «Если
все это утопии, по-твоему, если это невозможно…
мечты… то что же делать человеку, которого не удовлетворяет
жизнь?»
— Да, я строг! Люди этого требуют… Мы
все, русские, отчаянные распустехи… К счастью,
жизнь слагается так, что волей-неволей мы понемножку подтягиваемся…
Мечты — юношам и девам, а серьезным людям — серьезное дело…
Я бы назвал ее своей богиней, отдал ей
всю жизнь,
все свои
мечты и надежды.