Неточные совпадения
Городничий. Да говорите, ради бога, что такое? У меня сердце не на
месте. Садитесь,
господа! Возьмите стулья! Петр Иванович, вот вам стул.
Я хотел бы, например, чтоб при воспитании сына знатного
господина наставник его всякий день разогнул ему Историю и указал ему в ней два
места: в одном, как великие люди способствовали благу своего отечества; в другом, как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и силу, с высоты пышной своей знатности низвергся в бездну презрения и поношения.
Всякое стеснение перед
барином уже давно исчезло. Мужики приготавливались обедать. Одни мылись, молодые ребята купались в реке, другие прилаживали
место для отдыха, развязывали мешочки с хлебом и оттыкали кувшинчики с квасом. Старик накрошил в чашку хлеба, размял его стеблем ложки, налил воды из брусницы, еще разрезал хлеба и, посыпав солью, стал на восток молиться.
—
Господа, я вас прошу не трогаться с
места! — сказал Вулич, приставив дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели.
Добравшись до мелкого
места,
барин стал на ноги, покрытый клетками сети, как в летнее время дамская ручка под сквозной перчаткой, — взглянул вверх и увидел гостя, в коляске въезжавшего на плотину.
В возок боярский их впрягают,
Готовят завтрак повара,
Горой кибитки нагружают,
Бранятся бабы, кучера.
На кляче тощей и косматой
Сидит форейтор бородатый,
Сбежалась челядь у ворот
Прощаться с
барами. И вот
Уселись, и возок почтенный,
Скользя, ползет за ворота.
«Простите, мирные
места!
Прости, приют уединенный!
Увижу ль вас?..» И слез ручей
У Тани льется из очей.
Я выделывал ногами самые забавные штуки: то, подражая лошади, бежал маленькой рысцой, гордо поднимая ноги, то топотал ими на
месте, как баран, который сердится на собаку, при этом хохотал от души и нисколько не заботился о том, какое впечатление произвожу на зрителей, Сонечка тоже не переставала смеяться: она смеялась тому, что мы кружились, взявшись рука за руку, хохотала, глядя на какого-то старого
барина, который, медленно поднимая ноги, перешагнул через платок, показывая вид, что ему было очень трудно это сделать, и помирала со смеху, когда я вспрыгивал чуть не до потолка, чтобы показать свою ловкость.
— А хорошо вам жить,
господин Заметов; в приятнейшие
места вход беспошлинный! Кто это вас сейчас шампанским-то наливал?
И бегу, этта, я за ним, а сам кричу благим матом; а как с лестницы в подворотню выходить — набежал я с размаху на дворника и на
господ, а сколько было с ним
господ, не упомню, а дворник за то меня обругал, а другой дворник тоже обругал, и дворникова баба вышла, тоже нас обругала, и
господин один в подворотню входил, с дамою, и тоже нас обругал, потому мы с Митькой поперек
места легли: я Митьку за волосы схватил и повалил и стал тузить, а Митька тоже, из-под меня, за волосы меня ухватил и стал тузить, а делали мы то не по злобе, а по всей то есь любови, играючи.
— Полно,
господа, не извольте драться в публичных
местах. Вам чего надо? Кто таков? — строго обратился он к Раскольникову, разглядев его лохмотья.
«А бог знает,
барин, — сказал он, садясь на свое
место, — воз не воз, дерево не дерево, а кажется, что шевелится.
Я приближался к
месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «
Барин, не прикажешь ли воротиться?»
Пускай лишусь жены, детей,
Оставлен буду целым светом,
Пускай умру на
месте этом,
И разразит меня
господь…
— Здравствуйте,
господа; извините, что опоздал к чаю, сейчас вернусь; надо вот этих пленниц к
месту пристроить.
—
Господа! Разрешите напомнить: здесь не
место для политических споров, — внушительно крикнул кто-то.
— Этое орудие зарьяжается с этого
места, вот этим снарьядом, который вам даже не поднять, и палит в данном направлении по цели, значить — по врагу.
Господин, не тыкайте палочкой, нельзя!
Он отводил Андрееву
место в ряду «объясняющих
господ», которые упрямо навязывают людям свои мысли и верования.
— Правильно привезли, по депеше, — успокоил его красавец. —
Господин Ногайцев депешу дал, чтобы послать экипаж за вами и вообще оказать вам помощь.
Места наши довольно глухие. Лошадей хороших на войну забрали. Зовут меня Анисим Ефимов Фроленков — для удобства вашего.
Бальзаминов. Да помилуйте! на самом интересном
месте! Вдруг вижу я, маменька, будто иду я по саду; навстречу мне идет дама красоты необыкновенной и говорит: «
Господин Бальзаминов, я вас люблю и обожаю!» Тут, как на смех, Матрена меня и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Уж очень мне интересно, что бы у нас дальше-то было. Вы не поверите, маменька, как мне хочется доглядеть этот сон. Разве уснуть опять? Пойду усну. Да ведь, пожалуй, не приснится.
— Ну вот, шутка! — говорил Илья Ильич. — А как дико жить сначала на новой квартире! Скоро ли привыкнешь? Да я ночей пять не усну на новом
месте; меня тоска загрызет, как встану да увижу вон вместо этой вывески токаря другое что-нибудь, напротив, или вон ежели из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом, так мне и скучно… Видишь ли ты там теперь, до чего доводил
барина — а? — спросил с упреком Илья Ильич.
Или вовсе ничего не скажет, а тайком поставит поскорей опять на свое
место и после уверит
барина, что это он сам разбил; а иногда оправдывается, как видели в начале рассказа, тем, что и вещь должна же иметь конец, хоть будь она железная, что не век ей жить.
— Где, батюшка, Андрей Иваныч, нынче
место найдешь? Был на двух
местах, да не потрафил. Все не то теперь, не по-прежнему; хуже стало. В лакеи грамотных требуют: да и у знатных
господ нет уж этого, чтоб в передней битком набито было народу. Всё по одному, редко где два лакея. Сапоги сами снимают с себя: какую-то машинку выдумали! — с сокрушением продолжал Захар. — Срам, стыд, пропадает барство!
Дама бросилась в сторону,
господин тоже хотел убежать и говорил, что он теперь не в претензии; но полиция подскочила и вмешалась: «Этого, говорит, нельзя: это в публичном
месте», — и сербского воителя арестовали, и побитого тоже.
«Нельзя,
барин: лошадь-то коренная у нас с
места прыгает козлом, на дороге не остановишь».
А как удивится гость, приехавший на целый день к нашему
барину, когда, просидев утро в гостиной и не увидев никого, кроме хозяина и хозяйки, вдруг видит за обедом целую ватагу каких-то старичков и старушек, которые нахлынут из задних комнат и занимают «привычные
места»!
— Да позвольте,
господа, — сказал старшина, — сядемте за стол и обсудимте. Пожалуйте, — сказал он, садясь на председательское
место.
— Ну, сколько ни ездил, таких
господ не видал. Не то чтобы тебя в шею, а он еще
место уступил. Всякие, значит,
господа есть, — заключил он, обращаясь к Тарасу.
— Я вам говорю. Я всегда говорю
господам судейским, — продолжал адвокат, — что не могу без благодарности видеть их, потому что если я не в тюрьме, и вы тоже, и мы все, то только благодаря их доброте. А подвести каждого из нас к лишению особенных прав и
местам не столь отдаленным — самое легкое дело.
Вагон, в котором было
место Нехлюдова, был до половины полон народом. Были тут прислуга, мастеровые, фабричные, мясники, евреи, приказчики, женщины, жены рабочих, был солдат, были две барыни: одна молодая, другая пожилая с браслетами на оголенной руке и строгого вида
господин с кокардой на черной фуражке. Все эти люди, уже успокоенные после размещения, сидели смирно, кто щелкая семечки, кто куря папиросы, кто ведя оживленные разговоры с соседями.
Я ведь ее после к какому
месту хорошему приставила; не хотела покориться, обругала
барина.
Сначала пожилой рабочий, сидевший против Нехлюдова, весь сжимался, старательно подбирая свои обутые в лапти ноги, чтоб не толкнуть
барина, но потом так дружелюбно разговорился с Нехлюдовым и Тарасом, что даже ударял Нехлюдова по колену перевернутой кверху ладонью рукой в тех
местах рассказа, на которые он хотел обратить его особенное внимание.
То, что Нехлюдов, вместо того чтобы, как это свойственно
господину, ругать и гнать их, уступил им
место, очень удивило и озадачило их.
— Мы ведь по старине живем, в двенадцать часов обедаем, — объяснила Марья Степановна, поднимаясь с своего
места. — А по-нынешнему
господа в восемь часов вечера садятся за стол.
Старый Палька последовал, конечно, за молодым
барином, а его
место в швейцарской приваловского дома занял выписанный из Гарчиков Ипат.
— Нет, уж меня увольте,
господа, — взмолился Половодов, поднимаясь с
места. — Слуга покорный… Да это можно с ума сойти! Сергей Александрыч, пощадите свою голову!
Прочти им об Аврааме и Сарре, об Исааке и Ревекке, о том, как Иаков пошел к Лавану и боролся во сне с
Господом и сказал: «Страшно
место сие», — и поразишь благочестивый ум простолюдина.
Давеча я был даже несколько удивлен: высокоталантливый обвинитель, заговорив об этом пакете, вдруг сам — слышите,
господа, сам — заявил про него в своей речи, именно в том
месте, где он указывает на нелепость предположения, что убил Смердяков: „Не было бы этого пакета, не останься он на полу как улика, унеси его грабитель с собою, то никто бы и не узнал в целом мире, что был пакет, а в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
—
Господа, мне хотелось бы вам сказать здесь, на этом самом
месте, одно слово.
Кроткий отец иеромонах Иосиф, библиотекарь, любимец покойного, стал было возражать некоторым из злословников, что «не везде ведь это и так» и что не догмат же какой в православии сия необходимость нетления телес праведников, а лишь мнение, и что в самых даже православных странах, на Афоне например, духом тлетворным не столь смущаются, и не нетление телесное считается там главным признаком прославления спасенных, а цвет костей их, когда телеса их полежат уже многие годы в земле и даже истлеют в ней, «и если обрящутся кости желты, как воск, то вот и главнейший знак, что прославил
Господь усопшего праведного; если же не желты, а черны обрящутся, то значит не удостоил такого
Господь славы, — вот как на Афоне,
месте великом, где издревле нерушимо и в светлейшей чистоте сохраняется православие», — заключил отец Иосиф.
Ведь знал же я одну девицу, еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному
господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его
месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе.
Наконец дело дошло до той точки в рассказе, когда он вдруг узнал, что Грушенька его обманула и ушла от Самсонова тотчас же, как он привел ее, тогда как сама сказала, что просидит у старика до полуночи: «Если я тогда не убил,
господа, эту Феню, то потому только, что мне было некогда», — вырвалось вдруг у него в этом
месте рассказа.
— Помилосердуйте,
господа, — всплеснул руками Митя, — хоть этого-то не пишите, постыдитесь! Ведь я, так сказать, душу мою разорвал пополам пред вами, а вы воспользовались и роетесь пальцами по разорванному
месту в обеих половинах… О Боже!
Один Дикий-Барин не изменился в лице и по-прежнему не двигался с
места; но взгляд его, устремленный на рядчика, несколько смягчился, хотя выражение губ оставалось презрительным.
— Нет, недавно: года четыре. При старом
барине мы всё жили на своих прежних
местах, а вот опека переселила. Старый
барин у нас был кроткая душа, смиренник, царство ему небесное! Ну, опека, конечно, справедливо рассудила; видно, уж так пришлось.
Странное какое-то беспокойство овладевает вами в его доме; даже комфорт вас не радует, и всякий раз, вечером, когда появится перед вами завитый камердинер в голубой ливрее с гербовыми пуговицами и начнет подобострастно стягивать с вас сапоги, вы чувствуете, что если бы вместо его бледной и сухопарой фигуры внезапно предстали перед вами изумительно широкие скулы и невероятно тупой нос молодого дюжего парня, только что взятого
барином от сохи, но уже успевшего в десяти
местах распороть по швам недавно пожалованный нанковый кафтан, — вы бы обрадовались несказанно и охотно бы подверглись опасности лишиться вместе с сапогом и собственной вашей ноги вплоть до самого вертлюга…
А после обеда Маше дается 80 кол. сер. на извозчика, потому что она отправляется в целых четыре
места, везде показать записку от Лопухова, что, дескать, свободен я,
господа, и рад вас видеть; и через несколько времени является ужасный Рахметов, а за ним постепенно набирается целая ватага молодежи, и начинается ожесточенная ученая беседа с непомерными изобличениями каждого чуть не всеми остальными во всех возможных неконсеквентностях, а некоторые изменники возвышенному прению помогают Вере Павловне кое-как убить вечер, и в половине вечера она догадывается, куда пропадала Маша, какой он добрый!
— В ближний город, — отвечал француз, — оттуда отправляюсь к одному помещику, который нанял меня за глаза в учители. Я думал сегодня быть уже на
месте, но
господин смотритель, кажется, судил иначе. В этой земле трудно достать лошадей,
господин офицер.
Разумеется, объяснять было нечего, я писал уклончивые и пустые фразы в ответ. В одном
месте аудитор открыл фразу: «Все конституционные хартии ни к чему не ведут, это контракты между
господином и рабами; задача не в том, чтоб рабам было лучше, но чтоб не было рабов». Когда мне пришлось объяснять эту фразу, я заметил, что я не вижу никакой обязанности защищать конституционное правительство и что, если б я его защищал, меня в этом обвинили бы.
— Ну, не хочет этот
господин пяти
мест, так бросай пожитки долой, пусть ждет, когда будут семь пустых
мест.
— Что такое, что такое! — кричала она. — Дети! по
местам, сию минуту! Herr [
Господин (нем.).] Федос! как вы здесь находитесь?