Неточные совпадения
Все это текло мимо Самгина, но было неловко, неудобно стоять в стороне, и раза два-три он посетил митинги
местных политиков. Все, что слышал он, все
речи ораторов были знакомы ему; он отметил, что левые говорят громко, но слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних сил. Он признал, что самое дельное было сказано в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее
местного комитета — бывшим поверенным по делам Марины.
Вообще там, в Петербурге, она иначе представляла себе будущие отношения к «доброму народу», и тот «
местный колорит», который приобрела так скоро
речь ее отца, резал ее чуткое ухо.
Как-то после одной из первых репетиций устроился общий завтрак в саду, которым мы чествовали московских гостей и на котором присутствовал завсегдатай театра,
местный адвокат, не раз удачно выступавший в столичных судах, большой поклонник Малого театра и член Московского артистического кружка. Его
речь имела за столом огромный успех. Он начал так...
Это был
местный уроженец из казаков, человек средних лет, отличный служака, превосходно знавший
местные условия. Из личных его особенностей мы знали его слабость к выпивке — из слободы его иногда увозили, уложив в повозку почти без сознания, — и к книжным словам, которые он коллекционировал с жадностью любителя и вставлял, не всегда кстати, в свою
речь. Человек он, впрочем, был в общем добрый, и все его любили. С нами он был не в близких, но все же в хороших отношениях.
Дяде пришлось съездить к губернатору. Дело удалось погасить. Британа отпустили, поднятая полицией кутерьма затихла. Нас тоже выпустили из карцера. Губернатор вызвал к себе раввина и нескольких «почетных евреев». В их числе был и Мендель. Начальник губернии произнес
речь, — краткую, категорическую и не очень связную. Но тогда
местной газеты еще не было, и от губернаторов не требовалось красноречия: все происходило по-домашнему.
За ним пестрая толпа публики гуляла по бульвару, слышалась то русская, то нерусская
речь, то чинные и тихие голоса
местных почтенных особ, то щебетанье барышень, громкие и веселые голоса взрослых гимназистов, ходивших кучками около двух или трех из них.
Человека, о котором наступает
речь, знали здесь с самого дня его рождения. Теперь ему было около шестидесяти шести или шестидесяти семи лет. Имя его Ефим Дмитриевич, а фамилия Волков. Он тут родился и здесь же в Меррекюле умер по закончании летнего сезона 1893 года. Всю свою жизнь он пьянствовал и рассказывал о себе и о других разные вздоры. За это он пользовался репутациею человека «пустого».
Местные жители не ставили его ни в грош и называли самыми дрянными именами.
Несколько лет тому назад я жил летом в финском селении, где в одно воскресенье
местный пастор говорил
речь, особенно растрогавшую его прихожан. Многие из слушателей, как я видел, плакали.