Неточные совпадения
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и
мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею
семьей.
Разведенная
мать будет иметь свою незаконную
семью, в которой положение пасынка и воспитание его будут, по всей вероятности, дурны.
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная, боязлива,
Она в
семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к
матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
«Я?» — «Да, Татьяны именины
В субботу. Оленька и
матьВелели звать, и нет причины
Тебе на зов не приезжать». —
«Но куча будет там народу
И всякого такого сброду…» —
«И, никого, уверен я!
Кто будет там? своя
семья.
Поедем, сделай одолженье!
Ну, что ж?» — «Согласен». — «Как ты мил!»
При сих словах он осушил
Стакан, соседке приношенье,
Потом разговорился вновь
Про Ольгу: такова любовь!
Вот у нас обвиняли было Теребьеву (вот что теперь в коммуне), что когда она вышла из
семьи и… отдалась, то написала
матери и отцу, что не хочет жить среди предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто бы это было слишком грубо, с отцами-то, что можно было бы их пощадить, написать мягче.
— Я хочу понять: что же такое современная женщина, женщина Ибсена, которая уходит от любви, от
семьи? Чувствует ли она необходимость и силу снова завоевать себе былое значение
матери человечества, возбудителя культуры? Новой культуры?
— Кстати, тут отец помер,
мать была человек больной и, опасаясь, что я испорчусь, женила меня двадцати лет, через четыре года — овдовел, потом — снова женился и овдовел через
семь лет.
Около чайного стола Обломов увидал живущую у них престарелую тетку, восьмидесяти лет, беспрерывно ворчавшую на свою девчонку, которая, тряся от старости головой, прислуживала ей, стоя за ее стулом. Там и три пожилые девушки, дальние родственницы отца его, и немного помешанный деверь его
матери, и помещик
семи душ, Чекменев, гостивший у них, и еще какие-то старушки и старички.
Гости часов в
семь разъехались. Бабушка с
матерью жениха зарылись совсем в приданое и вели нескончаемый разговор в кабинете Татьяны Марковны.
Через неделю после радостного события все в доме пришло в прежний порядок.
Мать Викентьева уехала к себе, Викентьев сделался ежедневным гостем и почти членом
семьи. И он, и Марфенька не скакали уже. Оба были сдержаннее, и только иногда живо спорили, или пели, или читали вдвоем.
У бабушки был свой капитал, выделенный ей из
семьи, своя родовая деревенька; она осталась девушкой, и после смерти отца и
матери Райского, ее племянника и племянницы, поселилась в этом маленьком именьице.
Их всего было человек
семь испанцев да три дамы, две испанки,
мать с дочерью, и одна англичанка.
Нехлюдов был принимаем в числе этих друзей и потому, что он считался умным молодым человеком, и потому, что его
мать была близким другом
семьи, и потому, что хорошо бы было, если бы Мисси вышла за него.
— Нет, слушай дальше… Предположим, что случилось то же с дочерью. Что теперь происходит?.. Сыну родители простят даже в том случае, если он не женится на
матери своего ребенка, а просто выбросит ей какое-нибудь обеспечение. Совсем другое дело дочь с ее ребенком… На нее обрушивается все: гнев
семьи, презрение общества. То, что для сына является только неприятностью, для дочери вечный позор… Разве это справедливо?
— Это еще хуже, папа: сын бросит своего ребенка в чужую
семью и этим подвергает его и его
мать всей тяжести ответственности… Дочь, по крайней мере, уже своим позором выкупает часть собственной виды; а сколько она должна перенести чисто физических страданий, сколько забот и трудов, пока ребенок подрастет!.. Почему родители выгонят родную дочь из своего дома, а сына простят?
Поплелись наши страдальцы кой-как; кормилица-крестьянка, кормившая кого-то из детей во время болезни
матери, принесла свои деньги, кой-как сколоченные ею, им на дорогу, прося только, чтобы и ее взяли; ямщики провезли их до русской границы за бесценок или даром; часть
семьи шла, другая ехала, молодежь сменялась, так они перешли дальний зимний путь от Уральского хребта до Москвы.
Вадим часто оставлял наши беседы и уходил домой, ему было скучно, когда он не видал долго сестер и
матери. Нам, жившим всей душою в товариществе, было странно, как он мог предпочитать свою
семью — нашей.
Не вынес больше отец, с него было довольно, он умер. Остались дети одни с
матерью, кой-как перебиваясь с дня на день. Чем больше было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим образом окончили курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем, посылали в
семью вырученные деньги.
В нужде, в работе, лишенные теплой одежды, а иногда насущного хлеба, они умели выходить, вскормить целую
семью львенков; отец передал им неукротимый и гордый дух свой, веру в себя, тайну великих несчастий, он воспитал их примером,
мать — самоотвержением и горькими слезами.
Отец Фогта — чрезвычайно даровитый профессор медицины в Берне;
мать из рода Фолленов, из этой эксцентрической, некогда наделавшей большого шума швейцарско-германской
семьи.
И он, в самом деле, потухал как-то одиноко в своей
семье. Возле него стоял его брат, его друг — Петр Васильевич. Грустно, как будто слеза еще не обсохла, будто вчера посетило несчастие, появлялись оба брата на беседы и сходки. Я смотрел на Ивана Васильевича, как на вдову или на
мать, лишившуюся сына; жизнь обманула его, впереди все было пусто и одно утешение...
Тем не менее, благодаря необыкновенным приобретательным способностям
матери,
семья наша начала быстро богатеть, так что в ту минуту, когда я увидал свет, Затрапезные считались чуть не самыми богатыми помещиками в нашей местности.
А так как и
мать и отец еще не стары, то и от дальнейшего приращения
семьи не застрахованы.
Первый раз ездил за границу
семи лет в Карлсбад, где моя
мать лечила болезнь печени.
Особенно
семья моей
матери была западного типа, с элементами польскими и французскими.
Мне было, вероятно, лет
семь, когда однажды родители взяли ложу в театре, и
мать велела одеть меня получше. Я не знал, в чем дело, и видел только, что старший брат очень сердит за то, что берут не его, а меня.
Могила отца была обнесена решеткой и заросла травой. Над ней стоял деревянный крест, и краткая надпись передавала кратчайшее содержание жизни: родился тогда-то, был судьей, умер тогда-то… На камень не было денег у осиротевшей
семьи. Пока мы были в городе,
мать и сестра каждую весну приносили на могилу венки из цветов. Потом нас всех разнесло по широкому свету. Могила стояла одинокая, и теперь, наверное, от нее не осталось следа…
Мать моя была католичка. В первые годы моего детства в нашей
семье польский язык господствовал, но наряду с ним я слышал еще два: русский и малорусский. Первую молитву я знал по — польски и по — славянски, с сильными искажениями на малорусский лад. Чистый русский язык я слышал от сестер отца, но они приезжали к нам редко.
Матери пришлось сразу взять на себя бремя оставшейся
семьи.
И говорили это тоже люди «простодушной веры» в бога и в его законы. Никогда ни у
матери, ни у всей
семьи нашей не возникало и тени таких сомнений.
— И скажу! От кого плачется Серафима Харитоновна? От кого дом у меня пустует? Кто засиротил малых детушек при живом отце-матери? От кого мыкается по чужим дворам Емельянова жена, как беспастушная скотина? Вся
семья врозь пошла.
То, что
мать не хочет жить в своей
семье, всё выше поднимает ее в моих мечтах; мне кажется, что она живет на постоялом дворе при большой дороге, у разбойников, которые грабят проезжих богачей и делят награбленное с нищими.
Четвертая строка: имя, отчество и фамилия. Насчет имен могу только вспомнить, что я, кажется, не записал правильно ни одного женского татарского имени. В татарской
семье, где много девочек, а отец и
мать едва понимают по-русски, трудно добиться толку и приходится записывать наугад. И в казенных бумагах татарские имена пишутся тоже неправильно.
По составу своих хозяев Слободка считается аристократическим селением: один надворный советник, женатый на дочери поселенца, один свободный, прибывший на остров за
матерью каторжною,
семь крестьян из ссыльных, четыре поселенца и только два каторжных.
Ребенок родился в богатой
семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая
мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Ее губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
А может случиться — подумать боюсь! —
Я первого мужа забуду,
Условиям новой
семьи подчинюсь
И сыну не
матерью буду,
А мачехой лютой?.. Горю от стыда…
Прости меня, бедный изгнанник!
Тебя позабыть! Никогда! никогда!
Ты сердца единый избранник…
Я думала: «Я умерла для
семьи,
Всё милое, всё дорогое
Теряю… нет счета печальных потерь!..»
Мать как-то спокойно сидела,
Казалось, не веря еще и теперь,
Чтоб дочка уехать посмела,
И каждый с вопросом смотрел на отца.
— Помилуйте, и без обиды натурально хочется узнать; вы
мать. Мы сошлись сегодня с Аглаей Ивановной у зеленой скамейки ровно в
семь часов утра, вследствие ее вчерашнего приглашения. Она дала мне знать вчера вечером запиской, что ей надо видеть меня и говорить со мной о важном деле. Мы свиделись и проговорили целый час о делах, собственно одной Аглаи Ивановны касающихся; вот и всё.
Всё многочисленное семейство учительши, — всё девочки и погодки, начиная с пятнадцати до
семи лет, — высыпало вслед за
матерью и окружило его, разинув на него рты.
— У вас вся
семья такая, — продолжал Пашка. — Домнушку на фабрике как дразнят, а твоя тетка в приказчицах живет у Палача. Деян постоянно рассказывает, как мать-то в хомуте водили тогда. Он рассказывает, а мужики хохочут. Рачитель потом как колотил твою-то
мать: за волосья по улицам таскал, чересседельником хлестал… страсть!.. Вот тебе и козловы ботинки…
Пашка в
семье Горбатого был младшим и поэтому пользовался большими льготами, особенно у
матери. Снохи за это терпеть не могли баловня и при случае натравляли на него старика, который никому в доме спуску не давал. Да и трудно было увернуться от родительской руки, когда четыре
семьи жались в двух избах. О выделе никто не смел и помышлять, да он был и немыслим: тогда рухнуло бы все горбатовское благосостояние.
Среди богатых, людных
семей бьется, как рыба об лед, старуха Мавра,
мать Окулка, — другим не работа — праздник, а Мавра вышла на покос с одною дочерью Наташкой, да мальчонко Тараско при них околачивается.
В Туляцком конце только две
семьи поднялись на ноги: Филипп Чеботарев, у которого все девки, за исключением Феклисты, уходили на промысла, да старуха Мавра,
мать разбойника Окулка.
Пришло известие, что Роберт Блюм расстрелян.
Семья Райнеров впала в ужас. Старушка
мать Ульриха Райнера, переехавшая было к сыну, отпросилась у него опять в тихую иезуитскую Женеву. Старая француженка везде ждала гренадеров Сюррирье и просила отпустить с нею и внука в ее безмятежно-молитвенный город.
— Он разбойник, у них вся
семья такая, и
мать его — все они разбойники.
— Да это закон, а вы-то, вы-то сами что предоставили женщине? Чтό у вас женщина в
семье?
Мать, стряпуха, нянька ваших плаксивых ребят, и только.
— Что ты болтаешь, смешная! Как я тебя возьму? Здесь у тебя
семья: отец,
мать, сестры.
Собственные дела Лизы шли очень худо: всегдашние плохие лады в
семье Бахаревых, по возвращении их в Москву от Богатыревых, сменились сплошным разладом. Первый повод к этому разладу подала Лиза, не перебиравшаяся из Богородицкого до самого приезда своей
семьи в Москву. Это очень не понравилось отцу и
матери, которые ожидали встретить ее дома. Пошли упреки с одной стороны, резкие ответы с другой, и кончилось тем, что Лиза, наконец, объявила желание вовсе не переходить домой и жить отдельно.
Всю
семью содержала
мать Юстина.
Семья не поняла ее чистых порывов; люди их перетолковывали; друзья старались их усыпить;
мать кошек чесала; отец младенчествовал. Все обрывалось, некуда было, деться.