Неточные совпадения
— Почему ты не ложишься спать? — строго спросила Варвара,
появляясь в дверях со свечой в руке и глядя на него из-под ладони. — Иди, пожалуйста! Стыдно сознаться, но я боюсь! Этот
мальчик… Сын доктора какого-то… Он так стонал…
Появившись, она проводила со мною весь тот день, ревизовала мое белье, платье, разъезжала со мной на Кузнецкий и в город, покупала мне необходимые вещи, устроивала, одним словом, все мое приданое до последнего сундучка и перочинного ножика; при этом все время шипела на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала меня, представляла мне в пример других фантастических каких-то
мальчиков, ее знакомых и родственников, которые будто бы все были лучше меня, и, право, даже щипала меня, а толкала положительно, даже несколько раз, и больно.
В то самое мгновение, когда Красоткин отворил дверь и
появился в комнате, все, штабс-капитан и
мальчики, столпились около постельки больного и рассматривали только что принесенного крошечного меделянского щенка, вчера только родившегося, но еще за неделю заказанного штабс-капитаном, чтобы развлечь и утешить Илюшечку, все тосковавшего об исчезнувшей и, конечно, уже погибшей Жучке.
Последний сидел в своей комнате, не показываясь на крики сердитой бабы, а на следующее утро опять
появился на подоконнике с таинственным предметом под полой. Нам он объяснил во время одевания, что Петрик — скверный, скверный, скверный мальчишка. И мать у него подлая баба… И что она дура, а он, Уляницкий, «достанет себе другого
мальчика, еще лучше». Он сердился, повторял слова, и его козлиная бородка вздрагивала очень выразительно.
Надо сказать, что этот суровый человек, не одобрявший студентов за их развязную шутливость и непонятный слог в разговоре, не любил также, когда
появлялись в заведении вот такие
мальчики в форме.
С некоторых пор в одежде дяди Акима стали показываться заметные улучшения: на шапке его, не заслуживавшей, впрочем, такого имени, потому что ее составляли две-три заплаты, живьем прихваченные белыми нитками,
появился вдруг верх из синего сукна; у Гришки оказалась новая рубашка, и, что всего страннее, у рубашки были ластовицы, очевидно выкроенные из набивного ситца, купленного год тому назад Глебом на фартук жене; кроме того, он не раз заставал
мальчика с куском лепешки в руках, тогда как в этот день в доме о лепешках и помину не было.
— А! Сват Аким, здорово! — сказал рыбак,
появляясь в сенях. — Что вы тут делаете?.. Чего это он у тебя, слышу я, не хочет, а? — промолвил он, взглядывая на
мальчика, который остолбенел и побледнел как известь.
И у каждого из детей уже
появилось свое любимое тихое местечко, недоступное и защищенное, как крепость; только у девочки Линочки ее крепости шли по низам, под кустами, а у
мальчика Саши — по деревьям, на высоте, в уютных извивах толстых ветвей.
Так и странствую в таком душевном расположении от одного берегового пункта к другому, водворяю порядки и снабжаю людей продовольствием. И вдруг на одном из дальних островков получаю депешу: совершенно благополучно родился сын, — «sehr kräftiger Knabe». [Очень сильный
мальчик (нем.).] Все тревоги минули: таким именно kräftiger Knabe и должен был
появиться Никита! «Sehr kräftiger». Молодец! Знай наших комаринских!
Вставая из-за своего рабочего стола и подходя к окну, чтобы покурить папироску, я всегда видел двух этих дам, всегда с работою в руках, и около них двух изящно одетых
мальчиков, которых звали «Фридэ» и «Воля».
Мальчики играли и пели «Anku dranku dri-li-dru, seter faber fiber-fu». Мне это нравилось. Вскоре
появился и третий, только недавно еще увидавший свет малютка. Его вывозили в хорошую пору дня в крытой колясочке.
После тайного сине-лилового Пушкина у меня
появился другой Пушкин — уже не краденый, а дарёный, не тайный, а явный, не толсто-синий, а тонко-синий, — обезвреженный, приручённый Пушкин издания для городских училищ с негрским
мальчиком, подпирающим кулачком скулу.
В больнице, где я впоследствии работал, произошел однажды такой случай: лежал у нас
мальчик лет пяти с брюшным тифом; у него
появились признаки прободения кишечника; в таких случаях прежде всего необходим абсолютный покой больного.
В туже минуту легкая полоса света пробилась под щелью двери. Задвижка щелкнула, и бледнолицый
мальчик, который так понравился вечером своим кротким печальным видом Тасе, неожиданно
появился с фонарем на пороге.
Мальчик рос. Ему было уже семь лет, когда четырех и трехлетняя Зина и Полина Похвисневы
появились в доме своей бабушки.
В доме же Дарьи Васильевны Потемкиной, в ее спальне,
появилась люлька, где спал сладким сном спеленутый здоровый новорожденный
мальчик.
Через несколько минут
мальчик, весь бледный и трепещущий,
появился на пороге кабинета. Его чуткое детское сердце угадывало, что здесь сейчас решится его судьба. Он обвел своими умными глазами отца и мать и остановил взгляд на Аврааме Петровиче. В этом взгляде смешивались и страх, и надежда.
Появился свидетель — симпатичный, чисто одетый
мальчик, худенький и застенчивый.
Всеми силами разгоряченного мозга она вызывала милое лицо тихонького
мальчика, напевала песенки, какие пел он, улыбалась, как он улыбался, представляла, как давился он и захлебывался молчаливой водой; и, уже, казалось, становился близок он, и зажигалась в сердце великая, страстно желанная скорбь, — когда внезапно, неуловимо для зрения и слуха, все проваливалось, все исчезало, и в холодной, мертвой пустоте
появлялась страшная и неподвижная маска идиота.