Неточные совпадения
Она говорит: «к бабке ходила, на
мальчика крикса напала, так носила
лечить».
Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый
мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно…
«Ну, полно, полно, жеребенок малолетний, убьешься», — добродушно замечал ему Овсяников и через мгновенье
полетел в овраг вместе с беговыми дрожками,
мальчиком, сидевшим сзади, и лошадью.
На заводах графини Полье, где он тоже
лечил, понравился ему дворовый
мальчик, он его пригласил к себе в услужение.
И звуки
летели и падали один за другим, все еще слишком пестрые, слишком звонкие… Охватившие
мальчика волны вздымались все напряженнее, налетая из окружающего звеневшего и рокотавшего мрака и уходя в тот же мрак, сменяясь новыми волнами, новыми звуками… быстрее, выше, мучительнее подымали они его, укачивали, баюкали… Еще раз пролетела над этим тускнеющим хаосом длинная и печальная нота человеческого окрика, и затем все сразу смолкло.
Где это он теперь: всё блестит, всё сияет и кругом всё куколки, — но нет, это всё
мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он
летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно.
Он взял зонтик и, сильно волнуясь,
полетел на крыльях любви. На улице было жарко. У доктора, в громадном дворе, поросшем бурьяном и крапивой, десятка два
мальчиков играли в мяч. Все это были дети жильцов, мастеровых, живших в трех старых, неприглядных флигелях, которые доктор каждый год собирался ремонтировать и все откладывал. Раздавались звонкие, здоровые голоса. Далеко в стороне, около своего крыльца, стояла Юлия Сергеевна, заложив руки назад, и смотрела на игру.
— А в овраге спугнули мы сову, — рассказывал
мальчик. — Вот потеха-то была!
Полетела это она, да с разлету о дерево — трах! даже запищала, жалобно таково… А мы ее опять спугнули, она опять поднялась и все так же —
полетит,
полетит, да на что-нибудь и наткнется, — так от нее перья и сыплются!.. Уж она трепалась, трепалась по оврагу-то… насилу где-то спряталась… мы и искать не стали, жаль стало, избилась вся… Она, тятя, совсем слепая днем-то?
Канарейке теперь казалось, что нет ничего лучше на свете, как воронье гнездо. Ну да, конечно, бывало и холодно и голодно, а все-таки — полная воля. Куда захотела, туда и
полетела… Она даже заплакала. Вот придут
мальчики и посадят ее опять в клетку. На ее счастье,
летела мимо Ворона и увидела, что дело плохо.
В общественных катаниях, к сожалению моему, мать также не позволяла мне участвовать, и только катаясь с сестрицей, а иногда и с маленьким братцем, проезжая мимо, с завистию посматривал я на толпу деревенских
мальчиков и девочек, которые, раскрасневшись от движения и холода, смело
летели с высокой горы, прямо от гумна, на маленьких салазках, коньках и ледянках: ледянки были не что иное, как старые решета или круглые лубочные лукошки, подмороженные снизу так же, как и коньки.
Наконец набегал себе Федя ветряную оспу, а к ней привязалась еще простудная боль в груди, и
мальчик слег.
Лечили его сначала травками да муравками, а потом и за лекарем послали.
Вмиг бурка, укутывавшая меня,
полетела в угол коляски на колени сладко храпевшей Анны, и я, усевшись подле плакавшего
мальчика, гладила его спутанные кудри и говорила задыхающимся шепотом...
По возвращении из заграничного путешествия он уже не возвратил
мальчика бабушке, у которой внук дожился до того, что его пришлось целый год «
лечить вояжами», а отдал этого молодца в какой-то «институт» в Петербурге.
«Он принял отставку (от генерал-губернаторства) потому единственно, что сын, десятилетний
мальчик, воспитывавшийся у бабушки (в Малороссии) сделался нездоров, так что надо было
лечить его путешествием. Посему генерал целый год ездил с ним по Германии и Италии».
— Не
лечить ли уж кого из ваших слуг? Боже сохрани! Раз вздумал один здешний барон, старичок, полечиться у него: как пить дал, отправил на тот свет! Да и
мальчик баронский слуга, которого он любил, как сына, лишь приложился к губам мертвого, чтобы с ним проститься последним христианским целованием, тут же испустил дух. Так сильно было зелье, которое Антон дал покойнику!
Мальчик даже выронил книги, которые и
полетели на пол.