Неточные совпадения
При мне исправлял должность денщика линейский казак. Велев ему выложить чемодан и отпустить извозчика, я стал звать хозяина —
молчат; стучу —
молчат… что это? Наконец из сеней выполз
мальчик лет четырнадцати.
В ожидании, пока ему переменят рубашку, которую предстояло ночью же вымыть,
мальчик сидел на стуле
молча, с серьезною миной, прямо и недвижимо, с протянутыми вперед ножками, плотно вместе сжатыми, пяточками к публике, а носками врозь.
Миновала зима, и на самое светло Христово воскресенье, в самый великий день, спрашивает Максим Иванович опять: «А что тот самый
мальчик?» А всю зиму
молчал, не спрашивал.
«Ишь ведь! снести его к матери; чего он тут на фабрике шлялся?» Два дня потом
молчал и опять спросил: «А что
мальчик?» А с
мальчиком вышло худо: заболел, у матери в угле лежит, та и место по тому случаю у чиновников бросила, и вышло у него воспаление в легких.
Он уже успел вполне войти в тон, хотя, впрочем, был и в некотором беспокойстве: он чувствовал, что находится в большом возбуждении и что о гусе, например, рассказал слишком уж от всего сердца, а между тем Алеша
молчал все время рассказа и был серьезен, и вот самолюбивому
мальчику мало-помалу начало уже скрести по сердцу: «Не оттого ли де он
молчит, что меня презирает, думая, что я его похвалы ищу?
Воротясь домой, Григорий засветил фонарь, взял садовый ключ и, не обращая внимания на истерический ужас своей супруги, все еще уверявшей, что она слышит детский плач и что это плачет, наверно, ее
мальчик и зовет ее,
молча пошел в сад.
Раздался смех. Виноватый
мальчик из розового стал пунцовым. Он
молчал, он готов был заплакать. Коля выдержал его так еще с минутку.
—
Молчи,
мальчик! Если я ему сказал подлеца, не значит, что я всей Польше сказал подлеца. Не составляет один лайдак Польши.
Молчи, хорошенький
мальчик, конфетку кушай.
— Как пропах? Вздор ты какой-нибудь мелешь, скверность какую-нибудь хочешь сказать.
Молчи, дурак. Пустишь меня, Алеша, на колени к себе посидеть, вот так! — И вдруг она мигом привскочила и прыгнула смеясь ему на колени, как ласкающаяся кошечка, нежно правою рукой охватив ему шею. — Развеселю я тебя,
мальчик ты мой богомольный! Нет, в самом деле, неужто позволишь мне на коленках у тебя посидеть, не осердишься? Прикажешь — я соскочу.
Починю-ка я его, где он у тебя там спрятан?»
Молчит мой
мальчик, глядит в сторону, стоит ко мне боком.
Мальчики, все сразу,
молча вылезли из пошевней и пошли домой, снова напомнив мне покорных гусей.
Деревенские
мальчики, которых приглашали в усадьбу, дичились и не могли свободно развернуться. Кроме непривычной обстановки, их немало смущала также и слепота «панича». Они пугливо посматривали на него и, сбившись в кучу,
молчали или робко перешептывались друг с другом. Когда же детей оставляли одних в саду или в поле, они становились развязнее и затевали игры, но при этом оказывалось, что слепой как-то оставался в стороне и грустно прислушивался к веселой возне товарищей.
Илюшка продолжал
молчать; он стоял спиной к окну и равнодушно смотрел в сторону, точно мать говорила стене. Это уже окончательно взбесило Рачителиху. Она выскочила за стойку и ударила Илюшку по щеке.
Мальчик весь побелел от бешенства и, глядя на мать своими большими темными глазами, обругал ее нехорошим мужицким словом.
Мать дорогой принялась мне растолковывать, почему не хорошо так безумно предаваться какой-нибудь забаве, как это вредно для здоровья, даже опасно; она говорила, что, забывая все другие занятия для какой-нибудь охоты, и умненький
мальчик может поглупеть, и что вот теперь, вместо того чтоб весело смотреть в окошко, или читать книжку, или разговаривать с отцом и матерью, я сижу
молча, как будто опущенный в воду.
Никогда в жизни
мальчик не испытывал такого мучительного ощущения полной беспомощности, заброшенности и одиночества, как теперь. Огромный дом казался ему наполненным беспощадными притаившимися врагами, которые тайно, с злобной усмешкой следили из темных окон за каждым движением маленького, слабого
мальчика.
Молча и нетерпеливо ждали враги какого-то сигнала, ждали чьего-то гневного, оглушительно грозного приказания.
Долгое время старик и
мальчик шли
молча, но вдруг, точно по уговору, взглянули друг на друга и рассмеялись: сначала захохотал Сергей, а потом, глядя на него, но с некоторым смущением, улыбнулся и Лодыжкин.
Она ласково положила мне обе руки на плечи — а я совсем потерялся. Прибытие этого
мальчика превращало меня самого в
мальчика. Я глядел
молча на кадета, который так же безмолвно уставился на меня. Зинаида расхохоталась и толкнула нас друг на друга.
(Оба
мальчика задумываются и некоторое время стоят
молча.)
Кругом вас блестящее уже на утреннем солнце море, впереди — старый матрос в верблюжьем пальто и молодой белоголовый
мальчик, которые
молча усердно работают веслами.
Полозов двинулся вперед, Санин отправился с ним рядом. И думалось Санину — губы Полозова опять склеились, он сопел и переваливался
молча, — думалось Санину: каким образом удалось этому чурбану подцепить красивую и богатую жену? Сам он ни богат, ни знатен, ни умен; в пансионе слыл за вялого и тупого
мальчика, за соню и обжору — и прозвище носил «слюняя». Чудеса!
— Элдар, — прошептал Хаджи-Мурат, и Элдар, услыхав свое имя и, главное, голос своего мюршида, вскочил на сильные ноги, оправляя папаху. Хаджи-Мурат надел оружие на бурку. Элдар сделал то же. И оба
молча вышли из сакли под навес. Черноглазый
мальчик подвел лошадей. На стук копыт по убитой дороге улицы чья-то голова высунулась из двери соседней сакли, и, стуча деревянными башмаками, пробежал какой-то человек в гору к мечети.
Вздрагивая от страха,
мальчик выбрался из пеньки и встал в дверях амбара, весь опутанный седым волокном. Отец
молча отвёл его в сад, сел там на дёрновой скамье под яблоней, поставил сына между колен себе и невесело сказал...
Он замолчал, вздохнув, и опустил голову;
молчал и
мальчик, охваченный светлым чувством гордости: никогда ещё отец не говорил с ним так мягко и сердечно.
И мамаша его любит; говорит: скромный человек. Добрая мамаша! Она его не понимает. Поль
молчит: он догадался, что мне его намеки неприятны, но он к нему ревнует. Злой
мальчик! И с какого права? Разве я когда-нибудь…
Мальчик стыдливо потупил голову и
молча поплелся к матери.
Целые дни Фома проводил на капитанском мостике рядом с отцом.
Молча, широко раскрытыми глазами смотрел он на бесконечную панораму берегов, и ему казалось, что он движется по широкой серебряной тропе в те чудесные царства, где живут чародеи и богатыри сказок. Порой он начинал расспрашивать отца о том, что видел. Игнат охотно и подробно отвечал ему, но
мальчику не нравились ответы: ничего интересного и понятного ему не было в них, и не слышал он того, что желал бы услышать. Однажды он со вздохом заявил отцу...
Фома видел, как отец взмахнул рукой, — раздался какой-то лязг, и матрос тяжело упал на дрова. Он тотчас же поднялся и вновь стал
молча работать… На белую кору березовых дров капала кровь из его разбитого лица, он вытирал ее рукавом рубахи, смотрел на рукав и, вздыхая,
молчал. А когда он шел с носилками мимо Фомы, на лице его, у переносья, дрожали две большие мутные слезы, и
мальчик видел их…
Мальчик слушал эту воркотню и знал, что дело касается его отца. Он видел, что хотя Ефим ворчит, но на носилках у него дров больше, чем у других, и ходит он быстрее. Никто из матросов не откликался на воркотню Ефима, и даже тот, который работал в паре с ним,
молчал, иногда только протестуя против усердия, с каким Ефим накладывал дрова на носилки.
Наблюдая за поведением
мальчиков, — так не похожих друг на друга, — Фома был захвачен вопросом врасплох и —
молчал.
— Что ты говоришь? — удивлённо спросила Раиса. Несколько секунд они
молча смотрели друг на друга, сердце
мальчика билось торопливо, щёки покрылись румянцем смущения.
Другой раз он поднял у входа в лавку двадцать копеек и тоже отдал монету хозяину. Старик опустил очки на конец носа и, потирая двугривенный пальцами, несколько секунд
молча смотрел в лицо
мальчика.
Еще позже забежало несколько резвившихся после ужина
мальчиков, и эти глянули и, забыв свои крики, как бы по сигналу,
молча ударились во всю мочь в сторону.
Вообще говорить с ним не стоило. Как-то бессонной, воющей ночью Артамонов почувствовал, что не в силах носить мёртвую тяжесть на душе, и, разбудив жену, сказал ей о случае с
мальчиком Никоновым. Наталья,
молча мигая сонными глазами, выслушала его и сказала, зевнув...
Маша тем временем сидела под лавкой и
молчала; только маленький
мальчик кричал, потому что больно разбил себе нос.
И наконец замолчала совсем и
молча, с дикой покорностью совалась из угла в угол, перенося с места на место одну и ту же вещь, ставя ее, снова беря — бессильная и в начавшемся бреду оторваться от печки. Дети были на огороде, пускали змея, и, когда мальчишка Петька пришел домой за куском хлеба, мать его, молчаливая и дикая, засовывала в потухшую печь разные вещи: башмаки, ватную рваную кофту, Петькин картуз. Сперва
мальчик засмеялся, а потом увидел лицо матери и с криком побежал на улицу.
Красота чувствовалась и в угрюмой тишине; Кирилов и его жена
молчали, не плакали, как будто, кроме тяжести потери, сознавали также и весь лиризм своего положения: как когда-то, в свое время, прошла их молодость, так теперь, вместе с этим
мальчиком, уходило навсегда в вечность и их право иметь детей!
Наташа
молчала, а
мальчик, смотря с недоверием на неловкую фигуру чиновника, затянул ноющим голосом...
Иду с нею.
Мальчик бредит, мечется, дышит часто, но пульс хороший, и никакого вмешательства не требуется. Раздраженная сестра милосердия сидит на стуле у окна. Я
молча выхожу в прихожую.
Собрался народ, принесли три ковриги хлеба. Родня стала расставлять столы и покрывать скатертями. Потом принесли скамейки и ушат с водой. И все сели по местам. Когда приехал священник, кум с кумой стали впереди, а позади стала тетка Акулина с
мальчиком. Стали молиться. Потом вынули
мальчика, и священник взял его и опустил в воду. Я испугался и закричал: «Дай
мальчика сюда!» Но бабушка рассердилась на меня и сказала: «
Молчи, а то побью».
— Если он страдает, то почему же он
молчит? — спросила Ольга Ивановна. — За весь день ни звука. Он никогда не жалуется и не плачет. Я знаю, бог берет от нас этого бедного
мальчика, потому что мы не умели ценить его. Какое сокровище!
Не будучи в состоянии ответить что-либо, она только
молча кивнула головой. Все больше и больше доверия с каждой минутой пробуждал к себе этот
мальчик с его открытым смелым лицом и умными честными глазами. И не колеблясь ни минуты, после недолгого молчания, Милица отвечала ему...
Пришли и
мальчики. Миша — пятнадцатилетний сильный парень, с мрачным, насупленным лицом —
молча сел и сейчас же принялся за яичницу. Петька двумя годами моложе его и на класс старше; это крепыш невысокого роста, с большой головой; он пришел с книгой, сел к столу и, подперев скулы кулаками, стал читать.
— Ты что? — закричал он на Филипка. Филипок ухватился за шапку и ничего не говорил. — Да ты кто? — Филипок
молчал. — Или ты немой? — Филипок так напугался, что говорить не мог. — Ну так иди домой, коли говорить не хочешь. — А Филипок и рад бы что сказать, да в горле у него от страха пересохло. Он посмотрел на учителя и заплакал. Тогда учителю жалко его стало. Он погладил его по голове и спросил у ребят, кто этот
мальчик.
Мальчик дулся и
молчал, а кучерявая бабелина рассмеялась и, потянув его за фартук в кухню, бойко продолжала...
В кухне прочистилось; чад унесло; из кухаркиной комнаты, озираясь, вышел робко лавочный
мальчик; у него на голове опрокинута опорожненная корзина. Она закрывает ему все лицо, и в этом для него, по-видимому, есть удобство. Кухарка его провожает и удерживает еще на минуту у порога; она
молча грозит ему пальцем, потом сыплет ему горсть сухого господского компота, и, наконец, приподнимает у него над головою корзинку, берет руками за алые щеки и целует в губы. При этом оба целующиеся смеются.
Глядя на него, бабушка вдруг срывает со своей головы платок и начинает тоже выделывать руками и ногами разные штуки,
молча, уставившись глазами в одну точку. И в это время, я думаю, в головах
мальчика и старухи сидит ясная уверенность, что их жизнь погибла, что надежды нет…
Но
мальчик все
молчал и только еще крепче сжал губы. Глаза его с выражением мрачного упорства встретились со взглядом отца, который встал с кресла и подошел к нему совсем близко.
Киноваров
молча сунул ему серебряную монету в руку,
мальчик живо отвечал за него...
Костя, действительно,
молчал, но не потому, что домашний ад Салтыковых не производил на него впечатления, а потому, что «власть имущая особа», всегда наставлявшая его любить и уважать «тетю Доню», не внушала доверия
мальчику.
Трехвостов, вместо благодарного ответа,
молча поцеловал у Прасковьи Михайловны руку, на которую упала слеза, как она всегда падала — из больных глаз его. И опять влез он в своего медведя, и опять занял им пошевни во всю ширину их, и опять
мальчик в новом нагольном тулупчике бойко вскочил на сиденье, рядом с кучером.