Неточные совпадения
Эта сцена, испугав, внушила ему более осторожное отношение к Варавке, но все-таки он не мог отказывать себе изредка посмотреть в глаза Бориса взглядом человека, знающего его постыдную тайну. Он хорошо видел, что его усмешливые взгляды волнуют
мальчика, и это было приятно видеть, хотя Борис все так же дерзко насмешничал, следил за ним все более подозрительно и кружился около него ястребом. И опасная эта игра быстро довела Клима до того, что он
забыл осторожность.
Четырнадцати, пятнадцати лет
мальчик отправлялся частенько один, в тележке или верхом, с сумкой у седла, с поручениями от отца в город, и никогда не случалось, чтоб он
забыл что-нибудь, переиначил, недоглядел, дал промах.
— Ты ли это, Илья? — говорил Андрей. — А помню я тебя тоненьким, живым
мальчиком, как ты каждый день с Пречистенки ходил в Кудрино; там, в садике… ты не
забыл двух сестер? Не
забыл Руссо, Шиллера, Гете, Байрона, которых носил им и отнимал у них романы Коттень, Жанлис… важничал перед ними, хотел очистить их вкус?..
«И какой, говорит, это хорошенький
мальчик, и как хорошо одет; чей вы, говорит,
мальчик?» А он никогда еще ежика не видывал, подступил, и смотрит, и уже
забыл — детский возраст!
И хотя бы мы были заняты самыми важными делами, достигли почестей или впали бы в какое великое несчастье — все равно не
забывайте никогда, как нам было раз здесь хорошо, всем сообща, соединенным таким хорошим и добрым чувством, которое и нас сделало на это время любви нашей к бедному
мальчику, может быть, лучшими, чем мы есть в самом деле.
С тех пор рука ее не оскудевала, а сам штабс-капитан, подавленный ужасом при мысли, что умрет его
мальчик,
забыл свой прежний гонор и смиренно принимал подаяние.
— А корочку-то, корочку-то
забыли, — вдруг воскликнул он в страшном испуге. Но
мальчики тотчас напомнили ему, что корочку хлебца он уже захватил еще давеча и что она у него в кармане. Он мигом выдернул ее из кармана и, удостоверившись, успокоился.
Этот Смуров, если не
забыл читатель, был один из той группы
мальчиков, которые два месяца тому назад кидали камнями через канаву в Илюшу и который рассказывал тогда про Илюшу Алеше Карамазову.
— Не хочу хорошего
мальчика! Не хочу другого
мальчика! — прошептал он диким шепотом, скрежеща зубами. — Аще
забуду тебе, Иерусалиме, да прильпнет…
Кстати: я и
забыл упомянуть, что Коля Красоткин был тот самый
мальчик, которого знакомый уже читателю
мальчик Илюша, сын отставного штабс-капитана Снегирева, пырнул перочинным ножичком в бедро, заступаясь за отца, которого школьники задразнили «мочалкой».
— О да, я сам был тогда еще молодой человек… Мне… ну да, мне было тогда сорок пять лет, а я только что сюда приехал. И мне стало тогда жаль
мальчика, и я спросил себя: почему я не могу купить ему один фунт… Ну да, чего фунт? Я
забыл, как это называется… фунт того, что дети очень любят, как это — ну, как это… — замахал опять доктор руками, — это на дереве растет, и его собирают и всем дарят…
Я
забыл сказать, что «Вертер» меня занимал почти столько же, как «Свадьба Фигаро»; половины романа я не понимал и пропускал, торопясь скорее до страшной развязки, тут я плакал как сумасшедший. В 1839 году «Вертер» попался мне случайно под руки, это было во Владимире; я рассказал моей жене, как я
мальчиком плакал, и стал ей читать последние письма… и когда дошел до того же места, слезы полились из глаз, и я должен был остановиться.
По счастию, у нее не было выдержки, и,
забывая свои распоряжения, она читала со мной повести Цшоке вместо археологического романа и посылала тайком
мальчика покупать зимой гречневики и гороховый кисель с постным маслом, а летом — крыжовник и смородину.
Мальчик смеялся, слушая эти описания, и
забывал на время о своих тяжелых попытках понять рассказы матери. Но все же эти рассказы привлекали его сильнее, и он предпочитал обращаться с расспросами к ней, а не к дяде Максиму.
Но не прошло и трех дней, как эти остановки стали все чаще и чаще. Иохим то и дело откладывал дудку и начинал прислушиваться с возрастающим интересом, а во время этих пауз и
мальчик тоже заслушивался и
забывал понукать приятеля. Наконец Иохим произнес с задумчивым видом...
— Нет, — сказал
мальчик в раздумье. — Я
забыл все… А все-таки я видел, право же, видел… — добавил он после минутного молчания, и его лицо сразу омрачилось. На незрячих глазах блеснула слеза…
— Все равно.
Мальчику остается только свыкнуться со своей слепотой, а нам надо стремиться к тому, чтобы он
забыл о свете. Я стараюсь, чтобы никакие внешние вызовы не наводили его на бесплодные вопросы, и если б удалось устранить эти вызовы, то
мальчик не сознавал бы недостатка в своих чувствах, как и мы, обладающие всеми пятью органами, не грустим о том, что у нас нет шестого.
«Да и
забыл тогда об этом поинтересоваться», но все-таки оказалось, что у него превосходная память, потому что он даже припомнил, как строга была к маленькому воспитаннику старшая кузина, Марфа Никитишна, «так что я с ней даже побранился раз из-за вас за систему воспитания, потому что всё розги и розги больному ребенку — ведь это… согласитесь сами…» и как, напротив, нежна была к бедному
мальчику младшая кузина, Наталья Никитишна…
Я останавливался и смеялся от счастья, глядя на их маленькие, мелькающие и вечно бегущие ножки, на
мальчиков и девочек, бегущих вместе, на смех и слезы (потому что многие уже успевали подраться, расплакаться, опять помириться и поиграть, покамест из школы до дому добегали), и я
забывал тогда всю мою тоску.
Пришла весть о твоей свободе, и ты все бросил, все
забыл, ты побежал, как
мальчик за бабочкой…» Образ Лизы беспрестанно представлялся ему посреди его размышлений; он с усилием изгонял его, как и другой неотвязный образ, другие невозмутимо-лукавые, красивые и ненавистные черты.
Анфиса Егоровна примирилась с расторопным и смышленым Илюшкой, а в Тараске она не могла
забыть родного брата знаменитого разбойника Окулка. Это было инстинктивное чувство, которого она не могла подавить в себе, несмотря на всю свою доброту. И
мальчик был кроткий, а между тем Анфиса Егоровна чувствовала к нему какую-то кровную антипатию и даже вздрагивала, когда он неожиданно входил в комнату.
Мать дорогой принялась мне растолковывать, почему не хорошо так безумно предаваться какой-нибудь забаве, как это вредно для здоровья, даже опасно; она говорила, что,
забывая все другие занятия для какой-нибудь охоты, и умненький
мальчик может поглупеть, и что вот теперь, вместо того чтоб весело смотреть в окошко, или читать книжку, или разговаривать с отцом и матерью, я сижу молча, как будто опущенный в воду.
— Д-да, — ответил он задумчиво, — я знаю… Я виноват перед тобою,
мальчик, и ты постараешься когда-нибудь
забыть это, не правда ли?
Тогда, по манию волшебства (не надо
забывать, что дело происходит в сновидении, где всякие волшебства дозволяются), в немецкую деревню врывается кудластый русский
мальчик, в длинной рубахе, подол которой замочен, а ворот замазан мякинным хлебом. И между двумя сверстниками начинается драматическое представление под названием...
— Сначала
забудьте все то, чему вас учили в кадетском корпусе. Теперь вы не
мальчики, и каждый из вас в случае надобности может быть мгновенно призван в состав действующей армии и, следовательно, отправлен на поле сражения. Значит, каждого указания и приказания старших слушаться и подчиняться ему беспрекословно.
Бесчисленное множество баночек и коробочек с солеными, вареными и копчеными закусками довершало эту эффектную картину, глядя на которую оба
мальчика на минуту
забыли о двенадцатиградусном морозе и о важном поручении, возложенном на них матерью, — поручении, окончившемся так неожиданно и так плачевно.
Вы, верно, давным-давно
забыли о существовании двух юных лиц, оттертых на далекое расстояние длинным эпизодом, — о Любоньке и о скромном, милом Круциферском. А между тем в их жизни совершилось очень много: мы их оставили почти женихом и невестой, мы их встретим теперь мужем и женою; мало этого: они ведут за руку трехлетнего bambino [
мальчика (ит.).], маленького Яшу.
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не
мальчика, но мужа.
С тобою, князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я
забываюИ вижу вновь Димитрия. Но — слушай:
Пора, пора! проснись, не медли боле;
Веди полки скорее на Москву —
Очисти Кремль, садись на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но — слышит бог — пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.
Прошло несколько дней, на дворе заговорили, что отправленный в больницу ученик стекольщика сошёл с ума. Евсей вспомнил, как горели глаза
мальчика во время его представлений, как порывисты были его движения и быстро изменялось лицо, и со страхом подумал, что, может быть, Анатолий всегда был сумасшедшим. И
забыл о нём.
Еще позже забежало несколько резвившихся после ужина
мальчиков, и эти глянули и,
забыв свои крики, как бы по сигналу, молча ударились во всю мочь в сторону.
Я сам слышал, как этот добрейший старик просил Жеванова сделать ему большое одолжение, которого он никогда не
забудет, — заняться рисованьем с бедным
мальчиком, который очень тоскует по матери, — и Жеванов занимался со мной; но ученье не только в этот раз, но и впоследствии не пошло мне впрок; рисованье кружков, бровей, носов, глаз и губ навсегда отвратило меня от рисованья.
— Мать мою взорвала такая иезуитская двуличность; она
забыла предостережение Бениса и весьма горячо и неосторожно высказала свое удивление, «что г. Камашев хвалит ее сына, тогда как с самого его вступления он постоянно преследовал бедного
мальчика всякими пустыми придирками, незаслуженными выговорами и насмешками, надавал ему разных обидных прозвищ: плаксы, матушкина сынка и проч., которые, разумеется, повторялись всеми учениками; что такое несправедливое гонение г. главного надзирателя было единственною причиною, почему обыкновенная тоска дитяти, разлученного с семейством, превратилась в болезнь, которая угрожает печальными последствиями; что она признает г. главного надзирателя личным своим врагом, который присвоивает себе власть, ему не принадлежащую, который хотел выгнать ее из больницы, несмотря на позволение директора, и что г. Камашев, как человек пристрастный, не может быть судьей в этом деле».
— Все это очень хорошо, мой друг, но не
забудь, что для
мальчика главное не в платьицах, а в религиозном чувстве и в твердых нравственных правилах.
— А я
забыл про внучка-то… — сказал Цыбукин. — Надо поздороваться. Так ты говоришь:
мальчик ничего? Ну, что ж, пускай растет. Дай бог!
Никто вам этого, кроме действовавшего, не расскажет, потому что все прочие слышали только звон, а звонившим не занимались, да и звон с последним ударом колокола
забыли, — и почитают, что человек, или глупый
мальчик, только за тем взбирался на возвышение, чтобы пустым звоном набить уши другим…
Неужели картина любви имела столько прелестей для осьми — или десятилетнего
мальчика, чтобы он мог
забывать веселые игры своего возраста и целый день просиживать на одном месте, впиваясь, так сказать, всем детским вниманием своим в нескладицу «Мирамонда» или «Дайры»?
— От так. Теперь садись, казак, промеж казаками, — сказал Бузыга и легонько оттолкнул от себя Василя. И, точно сразу
забыв о
мальчике, он равнодушно заговорил с Козлом.
И
мальчик никогда не мог
забыть этого ночного часа, и этой фигуры, и совершенной над этим человеком несправедливости.
Несчастный
мальчик,
забыв всякую немоту, прибежал к отцу и все рассказал. Тот поехал к директору. Мученикова сейчас же исключили из гимназии, а Иосаф спасся только тем, что был первым учеником. Его, однако, сменили из старших и записали на черную доску.
— Нет, — отвечала она, — я не могу
забыть оказанной тобою услуги, хотя тот Алеша, который спас меня от смерти, вовсе не похож, на того, которого теперь перед собою вижу. Ты тогда был добрый
мальчик, скромный и учтивый, и все тебя любили, а теперь… я не узнаю тебя!
Павел Матвеевич
забыл уже про утомление и голод и думает только о судьбе своего
мальчика.
Первый никак не мог
забыть своего разбитого носа, на котором красовалась теперь огромная нашлепка пластыря, кроме того его щегольские лакированные ботинки не выносили сырости и могли испортиться, и это несказанно удручало
мальчика.
Он успокаивал меня как умел, этот глухо кашляющий и поминутно хватающийся за грудь больной
мальчик. Он
забывал свои страданья, стараясь умиротворить злое сердечко большой девочки. А между тем предсмертные тени уже ложились вокруг его глаз, ставших больше и глубже, благодаря худобе и бледности истощенного личика. Он раздавал свои платья и воротнички прислуге и на вопрос бабушки: зачем он это делает? — заявил убежденно...
— Какая нелепость! Какой бессмысленный расход! Может же
мальчик понять, что тут не было злого умысла, что отец просто
забыл.
На первых днях, как еще Ермий
забыл убрать эту бечевку, заметил ее пастух-мальчик, который пришел сюда пасти козлят. Пастух начал эту бечевку подергивать, а Ермий его стал звать и проговорил ему...
— И хорошо, что уходит! — весело вскричала балованная девочка. — Или вы
забыли, как не хотели его приезда? Помните? А теперь, когда извели его вконец, достигли своей цели, заставили уйти от вас, повесили носы и чуть не хнычете… Хороши! Нечего сказать! Стыдитесь! А еще
мальчиками называетесь!
Все было
забыли о
мальчике, сыне Сурминых; сестра Агнеса взглянула на него и спросила...
Мальчик, уже собиравшийся идти, вдруг остановился. Слова отца снова напомнили ему то, о чем он было совсем
забыл в последние полчаса, — гнет ненавистной службы, опять ожидавшей его. До сих пор он не смел открыто высказывать свое отвращение к ней, но этот час безвозвратно унес с собою всю его робость перед отцом, а с нею сорвалась и печать молчания с его уст. Следуя вдохновению минуты, он воскликнул и снова обвил руками шею отца.
Следует отметить, как одну несимпатичную черту племянниц светлейшего, то обстоятельство, что они как бы совершенно
забыли, упоенные роскошью и счастьем, о бедном мальчике-сироте Володе Петровском, товарище их детских игр во время их скромной жизни в Смоленске.
Увидав
мальчика, она с визгом бросалась к ногам его и лизала ему ручонки,
забывая сытную подачку, которую он приносил ей от своего стола.