Неточные совпадения
Несмотря на это, на меня часто находили минуты отчаяния: я воображал, что нет счастия на земле для
человека с таким широким носом, толстыми губами и
маленькими серыми глазами, как я; я просил бога сделать чудо — превратить меня в красавца, и все, что имел в настоящем, все, что мог иметь в будущем, я все отдал бы за красивое лицо.
Он съежился,
посерел, стал еще менее похож на себя и вдруг — заиграл, превратился в
человека, давно и хорошо знакомого; прихлебывая вино
маленькими глотками, бойко заговорил...
Круг все чаще разрывался,
люди падали, тащились по полу, увлекаемые вращением
серой массы, отрывались, отползали в сторону, в сумрак; круг сокращался, — некоторые, черпая горстями взволнованную воду в чане, брызгали ею в лицо друг другу и, сбитые с ног, падали. Упала и эта
маленькая неестественно легкая старушка, — кто-то поднял ее на руки, вынес из круга и погрузил в темноту, точно в воду.
Ему казалось, что он весь запылился, выпачкан липкой паутиной; встряхиваясь, он ощупывал костюм, ловя на нем какие-то невидимые соринки, потом, вспомнив, что, по народному поверью, так «обирают» себя
люди перед смертью, глубоко сунул руки в карманы брюк, — от этого стало неловко идти, точно он связал себя. И, со стороны глядя, смешон, должно быть,
человек, который шагает одиноко по безлюдной окраине, — шагает, сунув руки в карманы, наблюдая судороги своей тени,
маленький, плоский,
серый, — в очках.
Работало
человек двадцать пыльных
людей, но из них особенно выделялись двое: кудрявый, толстогубый парень с круглыми глазами на мохнатом лице,
сером от пыли, и
маленький старичок в синей рубахе, в длинном переднике.
У рояля, разбирая ноты, сидел
маленький, сильно сутулый
человек в чалме курчавых волос, черные волосы отливали синевой, а лицо было
серое, с розовыми пятнами на скулах.
Говорил он и — быстро, как облако, рос предо мною, превращаясь из
маленького, сухого старичка в
человека силы сказочной, — он один ведет против реки огромную
серую баржу…
Один из этих господ был толстый
серый человек с
маленьким носом и плутовскими, предательскими глазками; лицо его было бледно, а голова покрыта желто-серыми клочьями.
Серый маленький дом Власовых все более и более притягивал внимание слободки. В этом внимании было много подозрительной осторожности и бессознательной вражды, но зарождалось и доверчивое любопытство. Иногда приходил какой-то
человек и, осторожно оглядываясь, говорил Павлу...
Каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из
маленьких серых домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые
люди, не успевшие освежить сном свои мускулы.
— Вот именно! В этом их несчастие. Если, видите вы, в пищу ребенка прибавлять понемногу меди, это задерживает рост его костей, и он будет карликом, а если отравлять
человека золотом — душа у него становится
маленькая, мертвенькая и
серая, совсем как резиновый мяч ценою в пятачок…
— В клуб? — горько прошептала она. — Не в клуб вы едете, ветреник! В клубе некому дарить лошадей собственного завода — да еще
серых! Любимой моей масти. Да, да, легкомысленный
человек, — прибавила она, возвысив голос, — не в клуб вы едете. А ты, Paul, — продолжала она, вставая, — как тебе не стыдно? Кажется, не
маленький. Вот теперь у меня голова заболела. Где Зоя, не знаешь?
Пыльные, потные
люди, весело и шумно перекликаясь, бегут обедать, многие спешат на берег и, быстро сбросив
серые одежды, прыгают в море, — смуглые тела, падая в воду, тотчас становятся до смешного
маленькими, точно темные крупинки пыли в большой чаше вина.
Легким танцующим шагом с набережной Санта Лючия идут
маленькие серые солдатики, мерно стуча ногами и механически однообразно размахивая левыми руками. Они кажутся сделанными из жести и хрупкими, как заводные игрушки. Их ведет красивый высокий офицер, с нахмуренными бровями и презрительно искривленным ртом, рядом с ним, подпрыгивая, бежит тучный
человек в цилиндре и неустанно говорит что-то, рассекая воздух бесчисленными жестами.
Приплясывая, идет черноволосая генуэзка, ведя за руку
человека лет семи от роду, в деревянных башмаках и
серой шляпе до плеч. Он встряхивает головенкой, чтобы сбросить шляпу на затылок, а она всё падает ему на лицо, женщина срывает ее с
маленькой головы и, высоко взмахнув ею, что-то поет и смеется, мальчуган смотрит на нее, закинув голову, — весь улыбка, потом подпрыгивает, желая достать шляпу, и оба они исчезают.
Шутя и смеясь, они быстро накрыли стол для кофе и убежали, а на смену, гуськом, один за другим из кают медленно вылезли пассажиры: толстяк, с
маленькой головой и оплывшим лицом, краснощекий, но грустный и устало распустивший пухлые малиновые губы;
человек в
серых бакенбардах, высокий, весь какой-то выглаженный, с незаметными глазами и
маленьким носом-пуговкой на желтом плоском лице; за ними, споткнувшись о медь порога, выпрыгнул рыжий круглый мужчина с брюшком, воинственно закрученными усами, в костюме альпиниста и в шляпе с зеленым пером.
Утро, еще не совсем проснулось море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли остров Горгону — поросший лесом, суровый одинокий камень, с круглой
серой башней на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько
маленьких лодок стремительно проскользнули мимо бортов парохода, — это
люди с острова идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, — они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.
Гаврик —
человек лет двенадцати от роду, полный, немножко рябой, курносый, с
маленькими серыми глазами и подвижным личиком. Он только что кончил учиться в городской школе и считал себя
человеком взрослым, серьёзным. Его тоже занимала служба в
маленьком, чистом магазине; он с удовольствием возился с коробками и картонками и старался относиться к покупателям так же вежливо, как хозяин.
Тёмные стены разной высоты окружали двор, над ним медленно плыли тучи, на стенах разбросанно и тускло светились квадраты окон. В углу на невысоком крыльце стоял Саша в пальто, застёгнутом на все пуговицы, с поднятым воротником, в сдвинутой на затылок шапке. Над его головой покачивался
маленький фонарь, дрожал и коптил робкий огонь, как бы стараясь скорее догореть. За спиной Саши чернела дверь, несколько тёмных
людей сидели на ступенях крыльца у ног его, а один, высокий и
серый, стоял в двери.
Человек назвал хозяев и дядю Петра людями и этим как бы отделил себя от них. Сел он не близко к столу, потом ещё отодвинулся в сторону от кузнеца и оглянулся вокруг, медленно двигая тонкой, сухой шеей. На голове у него, немного выше лба, над правым глазом, была большая шишка,
маленькое острое ухо плотно прильнуло к черепу, точно желая спрятаться в короткой бахроме седых волос. Он был
серый, какой-то пыльный. Евсей незаметно старался рассмотреть под очками глаза, но не мог, и это тревожило его.
Луговский выпил и сел к крайней чашке, около которой уже сидело десять
человек. Один, здоровенный молодой
малый, с блестящими
серыми глазами, с бледным, утомленным, безусым лицом, крошил говядину и клал во щи из
серой капусты. Начали есть. Луговский, давно не пробовавший горячей пищи, жадно набросился на
серые щи.
Человек шесть мужиков выскочили из сарая, схватили пики и стали по ранжиру вдоль стены; вслед за ними вышел молодой
малой, в казачьем
сером полукафтанье, такой же фуражке и с тесаком, повешенным через плечо на широком черном ремне. Подойдя к Зарецкому, он спросил очень вежливо: кто он и откуда едет?
Чтобы занять себя мыслями, я становлюсь на прежнюю свою точку зрения, когда не был равнодушен, и спрашиваю: зачем я, знаменитый
человек, тайный советник, сижу в этом
маленьком нумере, на этой кровати с чужим
серым одеялом?
Меньше полусотни сажен осталось до фабрики, когда котёл покачнулся особенно круто и не спеша съехал с переднего катка, ткнувшись в песок тупой мордой, — Никита видел, как его круглая пасть дохнула в ноги отца
серой пылью.
Люди сердито облепили тяжёлую тушу, пытаясь подсунуть под неё каток, но они уже выдохлись, а котёл упрямо влип в песок и, не уступая усилиям их, как будто зарывался всё глубже. Артамонов с рычагом в руках возился среди рабочих, покрикивая...
Я ушел из кухни утром,
маленькие часы на стене показывали шесть с минутами. Шагал в
серой мгле по сугробам, слушая вой метели, и, вспоминая яростные взвизгивания разбитого
человека, чувствовал, что его слова остановились где-то в горле у меня, душат. Не хотелось идти в мастерскую, видеть
людей, и, таская на себе кучу снега, я шатался по улицам Татарской слободы до поры, когда стало светло и среди волн снега начали нырять фигуры жителей города.
Осторожно подошел
маленький, сухощавый
человек, в рваной поддевке с чужого плеча;
серое лицо его искажала судорога, раздергивая темные губы в болезненную улыбку; острый левый глаз непрерывно мигал, над ним вздрагивала седая бровь, разорванная шрамами.
Под Казанью села на камень, проломив днище, большая баржа с персидским товаром; артель грузчиков взяла меня перегружать баржу. Был сентябрь, дул верховый ветер, по
серой реке сердито прыгали волны, ветер, бешено срывая их гребни, кропил реку холодным дождем. Артель,
человек полсотни, угрюмо расположилась на палубе пустой баржи, кутаясь рогожами и брезентом; баржу тащил
маленький буксирный пароход, задыхаясь, выбрасывая в дождь красные снопы искр.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское
серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный
человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по
маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский
человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
У стены, под окнами, за длинным столом сидят, мерно и однообразно покачиваясь, восемнадцать
человек рабочих, делая
маленькие крендели в форме буквы «в» по шестнадцати штук на фунт; на одном конце стола двое режут
серое, упругое тесто на длинные полосы, привычными пальцами щиплют его на равномерные куски и разбрасывают вдоль стола под руки мастеров, — быстрота движений этих рук почти неуловима.
…Играл ветер-поземок, вздымая сухой
серый снег, по двору метались клочья сена, ленты мочала, среди двора стоял круглый, пухлый
человек в длинной — до пят — холщовой татарской рубахе и в глубоких резиновых галошах на босую ногу. Сложив руки на вздутом животе, он быстро вертел короткие большие пальцы, — один вокруг другого, — щупал меня
маленькими разноцветными глазами, — правый — зеленый, а левый —
серый, — и высоким голосом говорил...
А между тем ночь бежала и убегала своим обычным путем, и мир начинал пробуждаться. Жизнь тихо, неслышно, но неуклонно прокрадывалась на
маленький дворик. Сначала темная крышка, плотно надвинувшаяся сверху, стала будто приподыматься. Дыхание утра легко развеяло сумрачную
серую тьму ночи… Небо засинело, стало прозрачнее, взгляд молодого
человека уходил все дальше и дальше ввысь. Мир сверху раздвигался, маня синим простором.
Нил Митрич Милов — зовётся в деревне Мил Милычем за свой тихий нрав. Мужичок
маленький, задумчивый, даже и в красной рубахе он
серый, как зола, ходит сторонкой, держится вдали от
людей, и линючие его глаза смотрят грустно, устало. И жена у него такая же, как он, — молчаливая, скромная; две дочери у них, семи и девяти лет. Перед пасхой у Милова за недоимки корову свели со двора.
— Ну, во-от! Не правда, что?..
Серые, обыденные
люди для вас не существуют, они для вас — вот тут, под диваном… Милый мой, дорогой! Жизнь жива
серыми, тусклыми
людьми, ее большое дело творится из
малого, скучного и ничтожного!
Тот, задумчиво смотревший в другую сторону, повернул к нему свое лицо, круглое, немного пухлое, моложавое лицо
человека, которому сильно за сорок, красноватое, с плохо растущей бородкой. На голове была фуражка из синего сукна. Тень козырька падала на узкие
серые глаза, добрые и высматривающие, и на короткий мясистый нос, с
маленьким раздвоением на кончике.
Сливалась со светящимся сумраком сгорбленная фигурка с дрожащей головою. Кто это?
Человек? Или что-то другое, не такое отделенное от всего кругом? Казалось, — вот только пошевельнись, моргни, — и расплывется в лунном свете этот
маленький старик; и уж будет он не отдельно, а везде кругом в воздухе, и благодатною росою тихо опустится на
серую от месяца траву.
Таков же, впрочем, был этот
серый двухэтажный дом с двумя ярусами
маленьких окошек и в те дни, когда в нем еще обитали живые
люди и в окна его светили мерцающие огоньки неугасимых лампадок.
Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе,
маленький человек в
сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Пришел Великий пост. Одноцветно затренькал глухой колокол, и его
серые, печальные, скромно зовущие звуки не могли разорвать зимней тишины, еще лежавшей над занесенными полями. Робко выскакивали они из колокольни в гущу мглистого воздуха, падали вниз и умирали, и долго никто из
людей не являлся на тихий, но все более настойчивый, все более требовательный зов
маленькой церкви.