Неточные совпадения
Имя это ничего не сказало Самгину, но, когда он шел коридором гостиницы, распахнулась дверь одного из
номеров, и
маленькая женщина в шубке колоколом, в меховой шапочке, радостно, но не громко вскричала...
Самгин разорвал записку на мелкие кусочки, сжег их в пепельнице, подошел к стене, прислушался, — в соседнем
номере было тихо. Судаков и «подозрительный» мешали обдумывать Марину, — он позвонил, пришел коридорный —
маленький старичок, весь в белом и седой.
В соседнем флигеле дома Мосолова помещался трактир Гусенкова, а во втором и третьем этажах — меблированные комнаты. Во втором этаже
номеров было около двадцати, а в верхнем — немного
меньше. В первый раз я побывал в них в 1881 году, у актера А. Д. Казакова.
В то время о «школьной политике» еще не было слышно; не было и «злоумышленных агитаторов», волнующих молодежь. Кругом гимназии залегла такая же дремотная тишь. Два — три
номера газеты заносили слухи из далекого мира, но они были чужды
маленькому городку и его интересам, группировавшимся вокруг старого замка и живого беленького здания гимназии.
— Да со мной поклажи всего один
маленький узелок с бельем, и больше ничего; я его в руке обыкновенно несу. Я
номер успею и вечером занять.
Павел на другой же день обошел всех своих друзей, зашел сначала к Неведомову. Тот по-прежнему был грустен, и хоть Анна Ивановна все еще жила в
номерах, но он, как сам признался Павлу, с нею не видался. Потом Вихров пригласил также и Марьеновского, только что возвратившегося из-за границы, и двух веселых
малых, Петина и Замина. С Саловым он уже больше не видался.
Живины жили, как оказалось, в Перинной линии, в гостинице; по грязной лестнице они вошли с своим гостем в грязный коридор и затем в довольно
маленький, темный
номер.
У полуторастолетних «Московских ведомостей», у газеты политической, к которой прислушивалась Европа, в это время выходило четыре тысячи
номеров, из которых больше половины обязательных подписчиков. «Русских ведомостей» в этот же год печаталось
меньше десяти тысяч, а издавались они в Москве уже двадцать лет.
— Вы рассмотрите-ка под микроскопом каждую женщину и найдите разницу, — предлагал он. — Эту разницу мы любим только в себе, в своих ощущениях, и счастливы, если данный
номер вызывает в нас эти эмоции. В нас — все, а женщины — случайность, вернее —
маленькая подробность… Почему нам нравится, когда в наших руках сладко трепещет молодое женское тело, а глаза смотрят испуганно и доверчиво? Мы хотим пережить сами этот сладкий испуг пробудившейся страсти, эти первые восторги, эту доверчивость к неизведанной силе…
Оказалось, что с перепугу, что его ловят и преследуют на суровом севере, он ударился удирать на чужбину через наш теплый юг, но здесь с ним тоже случилась
маленькая неприятность, не совсем удобная в его почтенные годы: на сих днях я получил уведомление, что его какой-то армейский капитан невзначай выпорол на улице, в Одессе, во время недавних сражений греков с жидами, и добродетельный Орест Маркович Ватажков столь удивился этой странной неожиданности, что, возвратясь выпоротый к себе в
номер, благополучно скончался «естественною смертью», оставив на столе билет на пароход, с которым должен был уехать за границу вечером того самого дня, когда пехотный капитан высек его на тротуаре, неподалеку от здания новой судебной палаты.
Он был холост. Жил одиноко, в небольшом
номере в доме Мосолова на Лубянке, поближе к
Малому театру, который был для него все с его студенческих времен. Он не играл в карты, не кутил, и одна неизменная любовь его была к драматическому искусству и к перлу его —
Малому театру. С юности до самой смерти он был верен
Малому театру. Неизменное доказательство последнего — его автограф, который случайно уцелел в моих бумагах и лежит предо мною.
На крик выбежала
маленькая, кругленькая содержательница
номеров Калинина и с визгом набросилась на Рыбакова...
Коридорный,
маленький человек с бледным, стертым лицом, внес самовар и быстро, мелкими шагами убежал из
номера. Старик разбирал на подоконнике какие-то узелки и говорил, не глядя на Фому...
— Сблизились… — начала она с
маленькой гримаской. — Он мне сделал признание в любви… стал принимать во мне большое участие… С Янсутским я тогда уже рассорилась и жила в
номерах.
Собралась целая куча народа: жанристы, пейзажисты и скульпторы, два рецензента из каких-то
маленьких газет, несколько посторонних лиц. Начали пить и разговаривать. Через полчаса все уже говорили разом, потому что все были навеселе. И я тоже. Помню, что меня качали и я говорил речь. Потом целовался с рецензентом и пил с ним брудершафт. Пили, говорили и целовались много и разошлись по домам в четыре часа утра. Кажется, двое расположились на ночлег в том же угольном
номере гостиницы «Вена».
Последним упражнением в их
номере был полет с высоты. Шталмейстеры подтянули трапецию на блоках под самый купол цирка вместе с сидящей на ней Генриеттой. Там, на семисаженной высоте, артистка осторожно перешла на неподвижный турник, почти касаясь головой стекол слухового окна. Арбузов смотрел на нее, с усилием поднимая вверх голову, и думал, что, должно быть, Антонио кажется ей теперь сверху совсем
маленьким, и у него от этой мысли закружилась голова.
Ты иной раз метаешься как угорелый, дело подчас так спутаешь, что сам сатана не разберет, в титуле поставишь
маленькую букву, не выставишь ни числа, ни
номера».
Но как раз в эту минуту в
номер вошел босой коридорный мальчуган Федька с запиской от самого доктора, который в дружески веселом духе просил меня к себе на вечерок, то есть на чашку чая и на
маленький домашний винтишко, уверяя, что будут только свои, что у них вообще все попросту, без церемоний, что регалий, лент и фраков можно не надевать и, наконец, что супругой доктора получена от мамаши из Белозерска замечательных достоинств семга, из которой и будет сооружен пирог.
Дверь взломана. В
номер входят надзиратель, Анна Фридриховна, поручик, четверо детей, понятые, городовой, два дворника — впоследствии доктор. Студент лежит на полу, уткнувшись лицом в серый коврик перед кроватью, левая рука у него подогнута под грудь, правая откинута, револьвер валяется в стороне. Под головой лужа темной крови, в правом виске круглая
маленькая дырочка. Свеча еще горит, и часы на ночном столике поспешно тикают.
Прочих жильцов у нас в
номерах всего одна
маленькая ростом и худенькая дама, из полковых, приезжая, с тремя
маленькими и заболевшими уже у нас в
номерах детьми.
— Ведь он хороший
малый, — говорили они полуискренно, так как и за глаза не решались говорить о Толкачеве правду и не решались думать ее. И только один Каруев одобрил Чистякова и почти перестал бывать в шестьдесят четвертом
номере.
И уходил в свой
номер. Товарищи хохотали, а Чистяков, печально улыбаясь, думал, какая это действительно
маленькая и грустная страна задорных и слабеньких людей, постоянной неурядицы, чего-то мелкого и жалкого, как игра детей в солдаты. И ему было жаль
маленького Райко и хотелось взять его за границу, чтобы он увидел там настоящую, широкую и умную жизнь.
— Кто здесь? — громко крикнул Горданов на пороге и мысленно ругнул слугу, что в
номере нет огня, но, заметив в эту минуту
маленькую гаснущую точку только что задутой свечи, повторил гораздо тише, — кто здесь такой?
— Точно. Допрежь торговали. Теперича целый этаж возведен. Тоже спервоначалу трактир был.
Номера уж… никак, четвертый год. Вот к пристани-то пристанем, так вы прикажите крикнуть извозчика Николая. Наверняка дожидается парохода… У него долгуша… И
малый толковый, не охальник. Доставит вас прямо к Малыш/ову.
На крыльце его встретил приказчик Низовьева — долговязый
малый, видом не то дьячок в штатском платье, не то коридорный из плоховатых
номеров.
Наконец встал. Чувствовал необычайный прилив сил и небывалую радостность. Ах, как все вокруг было хорошо! И милые люди, и поместительный наш дом, и тенистый сад. И еще особенная радость: получил из Петербурга
номер „Всемирной иллюстрации“, в нем был напечатан мой рассказ „Мерзкий мальчишка“, — тот самый, который был принят в „Неделю“ и не помещен из-за
малых своих размеров. Я его потом послал во „Всемирную иллюстрацию“.
Федор Дмитриевич Караулов нервною походкою расхаживал по небольшому и сравнительно дешевому
номеру гостиницы «Гранд-Отель», на
Малой Морской улице.
Леонид Михайлович взял у него из рук этот огарок, а на камине швейцарской ключ и повел Фанни Викторовну по темной лестнице на четвертый этаж, где он занимал угольный большой
номер, состоящий из прихожей, приемной и глубокого алькова за занавеской, в котором стояла кровать, помещался мраморный умывальник, вделанный в стене, с проведенной водой и
маленький шкапчик.
Мнить себя непризнанным великим писателем Виктор Сергеевич стал с того дня, как в одном из еженедельных, на первых же
номерах прекратившемся, журнале был напечатан его
маленький рассказ: «Секрет».
— Вот письмо, с которым вы отправитесь на
Малую Итальянскую, дом
номер 17, к госпоже Меньшовой.