Неточные совпадения
Маленький, желтый человечек в
очках, с узким лбом, на мгновение отвлекся от разговора, чтобы поздороваться, и продолжал речь, не обращая внимания на Левина. Левин сел в ожидании, когда уедет профессор, но скоро заинтересовался предметом разговора.
— Благодетельница! — воскликнул Василий Иванович и, схватив ее руку, судорожно прижал ее к своим губам, между тем как привезенный Анной Сергеевной доктор,
маленький человек в
очках, с немецкою физиономией, вылезал не торопясь из кареты. — Жив еще, жив мой Евгений и теперь будет спасен! Жена! жена!.. К нам ангел с неба…
Ехали в тумане осторожно и медленно, остановились у одноэтажного дома в четыре окна с парадной дверью; под новеньким железным навесом, в медальонах между окнами, вылеплены были гипсовые птицы странного вида, и весь фасад украшен аляповатой лепкой, гирляндами цветов. Прошли во двор; там к дому примыкал деревянный флигель в три окна с чердаком; в глубине двора, заваленного сугробами снега, возвышались снежные деревья сада. Дверь флигеля открыла
маленькая старушка в
очках, в коричневом платье.
Забыв поблагодарить, Самгин поднял свои чемоданы, вступил в дождь и через час, взяв ванну, выпив кофе, сидел у окна
маленькой комнатки, восстановляя в памяти сцену своего знакомства с хозяйкой пансиона. Толстая, почти шарообразная, в темно-рыжем платье и сером переднике, в
очках на носу, стиснутом подушечками красных щек, она прежде всего спросила...
В теплом, приятном сумраке небольшой комнаты за столом у самовара сидела
маленькая, гладко причесанная старушка в золотых
очках на остром, розовом носике; протянув Климу серую, обезьянью лапку, перевязанную у кисти красной шерстинкой, она сказала, картавя, как девочка...
За железной решеткой, в
маленьком, пыльном садике, маршировала группа детей — мальчики и девочки — с лопатками и с палками на плечах, впереди их шагал, играя на губной гармонике, музыкант лег десяти, сбоку шла женщина в
очках, в полосатой юбке.
«Вот», — вдруг решил Самгин, следуя за ней. Она дошла до
маленького ресторана, пред ним горел газовый фонарь, по обе стороны двери — столики, за одним играли в карты
маленький, чем-то смешной солдатик и лысый человек с носом хищной птицы, на третьем стуле сидела толстая женщина, сверкали
очки на ее широком лице, сверкали вязальные спицы в руках и серебряные волосы на голове.
Самгин снял шляпу, поправил
очки, оглянулся: у окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный диван, пред ним, на полу, — старая, истоптанная шкура белого медведя, в углу — шкаф для платья с зеркалом во всю величину двери; у стены — два кожаных кресла и
маленький, круглый стол, а на нем графин воды, стакан.
Клим встал, надел
очки, посмотрел в
маленькие, умные глазки на заржавевшем лице, в округленный рот, как бы готовый закричать.
Не зная, что делать с собою, Клим иногда шел во флигель, к писателю. Там явились какие-то новые люди: носатая фельдшерица Изаксон;
маленький старичок, с глазами, спрятанными за темные
очки, то и дело потирал пухлые руки, восклицая...
Все они среднего возраста, за тридцать, а одна старушка в
очках, седая, с капризно надутыми губами и с записной книжкой в руке, — она действует книжкой, как веером, обмахивая темное
маленькое личико.
Толкнув Клима на крыльцо
маленького одноэтажного дома, он отворил дверь свободно, как в ресторан, в тепле
очки Самгина немедленно запотели, а когда он сиял их — пред ним очутился Ногайцев и высокая, большеносая мужеподобная дама, в котиковой шайке.
Ему казалось, что он весь запылился, выпачкан липкой паутиной; встряхиваясь, он ощупывал костюм, ловя на нем какие-то невидимые соринки, потом, вспомнив, что, по народному поверью, так «обирают» себя люди перед смертью, глубоко сунул руки в карманы брюк, — от этого стало неловко идти, точно он связал себя. И, со стороны глядя, смешон, должно быть, человек, который шагает одиноко по безлюдной окраине, — шагает, сунув руки в карманы, наблюдая судороги своей тени,
маленький, плоский, серый, — в
очках.
«Что же, она, в сущности, неплохая девушка. Возможно — накопит денег, найдет мужа, откроет
маленький ресторан, как та, в
очках».
Озябшими руками Самгин снял
очки, протер стекла, оглянулся:
маленькая комната, овальный стол, диван, три кресла и полдюжины мягких стульев малинового цвета у стен, шкаф с книгами, фисгармония, на стене большая репродукция с картины Франца Штука «Грех» — голая женщина, с грубым лицом, в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба, голова змеи — на плече женщины.
Самгин, протирая
очки, осматривался:
маленькая, без окон, комната, похожая на приемную дантиста, обставленная мягкой мебелью в чехлах серой парусины, посредине — круглый стол, на столе — альбомы, на стенах — серые квадраты гравюр. Сквозь драпри цвета бордо на дверях в соседнее помещение в комнату втекает красноватый сумрак и запах духов, и где-то далеко, в тишине звучит приглушенный голос Бердникова...
Самгин привычно отметил, что зрители делятся на три группы: одни возмущены и напуганы, другие чем-то довольны, злорадствуют, большинство осторожно молчит и уже многие поспешно отходят прочь, — приехала полиция:
маленький пристав, остроносый, с черными усами на желтом нездоровом лице, двое околоточных и штатский — толстый, в круглых
очках, в котелке; скакали четверо конных полицейских, ехали еще два экипажа, и пристав уже покрикивал, расталкивая зрителей...
Он снял
очки, и на его
маленьком, детском личике жалобно обнажились слепо выпученные рыжие глаза в подушечках синеватых опухолей. Жена его водила Клима по комнатам, загроможденным мебелью, требовала столяров, печника, голые руки и коленкор передника упростили ее. Клим неприязненно косился на ее округленный живот.
А этот молоденький,
маленький, в
очках…
Когда он уехал, в городе осталось несколько таинственно розданных, довольно невинных украинских брошюр, а в моей душе — двойственное ощущение. Мне казалось, что Пиотровский
малый пустой и надутый ненужною важностью. Но это таилось где-то в глубине моего сознания и робело пробиться наружу, где все-таки царило наивное благоговение: такой важный, в
очках, и с таким опасным поручением…
Это был молодой человек, только что с университетской скамьи, с чуть заметными усиками,
маленького роста, с пухлыми розовыми щеками, в золотых
очках.
С утра до вечера он, в рыжей кожаной куртке, в серых клетчатых штанах, весь измазанный какими-то красками, неприятно пахучий, встрепанный и неловкий, плавил свинец, паял какие-то медные штучки, что-то взвешивал на
маленьких весах, мычал, обжигал пальцы и торопливо дул на них, подходил, спотыкаясь, к чертежам на стене и, протерев
очки, нюхал чертежи, почти касаясь бумаги тонким и прямым, странно белым носом.
Пришло духовенство:
маленький седенький священник в золотых
очках, в скуфейке; длинный, высокий, жидковолосый дьякон с болезненным, странно-темным и желтым лицом, точно из терракоты, и юркий длиннополый псаломщик, оживленно обменявшийся на ходу какими-то веселыми, таинственными знаками со своими знакомыми из певчих.
И на лице у него все было кругло: полные щеки, нос картофелиной, губы сердечком,
маленький лоб горбиком, глаза кругленькие и светящиеся, словно можжевеловые ягодки у хлебного жаворонка, и поверх их круглые
очки, которые он беспрестанно снимал и вытирал.
Маленькие, полупотухшие глаза неподвижно смотрели сквозь
очки и казались невидящими; тонкие, выцветшие губы едва раскрывались даже в то время, когда он говорил.
Они долго возились за столом, усаживаясь в кресла, а когда сели, один из них, в расстегнутом мундире, с ленивым бритым лицом, что-то начал говорить старичку, беззвучно и тяжело шевеля пухлыми губами. Старичок слушал, сидя странно прямо и неподвижно, за стеклами его
очков мать видела два
маленькие бесцветные пятнышка.
Иногда вместо Наташи являлся из города Николай Иванович, человек в
очках, с
маленькой светлой бородкой, уроженец какой-то дальней губернии, — он говорил особенным — на «о» — говорком.
Петр Николаевич Свентицкий,
маленький, коренастенький человечек в черных
очках (у него болели глаза, ему угрожала полная слепота), встал, по обыкновению, до света и, выпив стакан чаю, надел крытый, отороченный мерлушкой полушубочек и пошел по хозяйству.
Это был растолстевший сангвиник, с закинутою назад головою, совершенно без шеи, и только
маленькие, беспрестанно бегавшие из-под золотых
очков глаза говорили о его коммерческих способностях.
И на другой день часу в десятом он был уже в вокзале железной дороги и в ожидании звонка сидел на диване; но и посреди великолепной залы, в которой ходила, хлопотала, смеялась и говорила оживленная толпа, в воображении его неотвязчиво рисовался
маленький домик, с оклеенною гостиной, и в ней скучающий старик, в
очках, в демикотоновом сюртуке, а у окна угрюмый, но добродушный капитан, с своей трубочкой, и, наконец, она с выражением отчаяния и тоски в опухнувших от слез глазах.
Она имела при конторе
маленькую комнатку, поминутно шмыгала из нее в контору: остановится в дверях и смотрит сквозь
очки, стриженая, в короткой юбке и черной кофте.
И вдруг все в нем: синяя шелковая косоворотка, подтянутая широким кушаком, и панталоны навыпуск, белая широкополая войлочная шляпа, которую тогда носили поголовно все социал-демократы, его
маленький рост, круглый животик, золотые
очки, прищуренные глаза, напряженная от солнечных лучей гримаса вокруг рта, — все в нем вдруг показалось ей бесконечно знакомым и в то же время почему-то враждебным и неприятным.
Гимназический учитель Передонов, стоя в кругу своих приятелей, угрюмо посматривая на них
маленькими, заплывшими глазами из-за
очков в золотой оправе, говорил им...
Рендич ничего не сказал и только посторонился. Мимо его проворно прошмыгнула
маленькая фигурка в парике и в
очках: это был доктор, живший в той же гостинице. Он приблизился к Инсарову.
Нигилистки коротко стриглись, носили такие же
очки, красные рубахи-косоворотки, короткие черные юбки и черные
маленькие шляпки, вроде кучерских.
В бричке сидело двое N-ских обывателей: N-ский купец Иван Иваныч Кузьмичов, бритый, в
очках и в соломенной шляпе, больше похожий на чиновника, чем на купца, и другой — отец Христофор Сирийский, настоятель N-ской Николаевской церкви,
маленький длинноволосый старичок, в сером парусиновом кафтане, в широкополом цилиндре и в шитом, цветном поясе.
Справа от него сидел славный старичок с
маленькой седой бородкой, курносый, в
очках, а слева — человек лысый, с раздвоенной рыжей бородой и жёлтым неподвижным лицом.
Среди учительниц и их приезжающих на лето столичных подруг были некоторые с короткими волосами, некоторые в
очках, и все в
маленьких простых соломенных шляпах, точь-в-точь в какой Мария Николаевна играла учительницу в пьесе В. А.
Незаметно и неслышно явился ещё человек, тоже лысый, но —
маленький, худой, в тёмных
очках на большом носу и с длинным клочком седых волос на подбородке.
Старик сидел на стуле, упираясь ладонями в колени. Он снял с головы шапочку и вытирал лысину платком.
Очки его съехали на конец носа, он смотрел в лицо Евсея через них. Теперь у него две пары глаз; настоящие —
маленькие, неподвижные, тёмно-серого цвета, с красными веками.
Маленький, пыльный старик метался по лавке, точно крыса в западне. Он подбегал к двери, высовывал голову на улицу, вытягивал шею, снова возвращался в лавку, ощупывал себя растерявшимися, бессильными руками и бормотал и шипел, встряхивая головой так, что
очки его прыгали по лицу...
Человек назвал хозяев и дядю Петра людями и этим как бы отделил себя от них. Сел он не близко к столу, потом ещё отодвинулся в сторону от кузнеца и оглянулся вокруг, медленно двигая тонкой, сухой шеей. На голове у него, немного выше лба, над правым глазом, была большая шишка,
маленькое острое ухо плотно прильнуло к черепу, точно желая спрятаться в короткой бахроме седых волос. Он был серый, какой-то пыльный. Евсей незаметно старался рассмотреть под
очками глаза, но не мог, и это тревожило его.
Елпидифор Мартыныч вышел прописать рецепт и только было уселся в
маленькой гостиной за круглый стол, надел
очки и закинул голову несколько вправо, чтобы сообразить, что собственно прописать, как вдруг поражен был неописанным удивлением: на одном из ближайших стульев он увидел стоявшую, или, лучше оказать, валявшуюся свою собственную круглую шляпенку, которую он дал Николя Оглоблину для маскарада.
Мочального цвета жиденькие волосы были заплетены в две тонкие косички и запрятаны за высокий воротник праздничного казинетового подрясника; такого же цвета усы и какая-то чахлая, точно заморенная бородка, русский нос картошкой,
маленькие серые глаза с крошечным зрачком, тонкая загорелая шея, точно разграфленная глубокими морщинами, круглые
очки в медной оправе, берестяная табакерка в кармане, легкое покашливанье и несоразмерно тяжелые шаги благодаря праздничным новым сапогам — все это составляло одно целое.
Своими вздохами, нытьем, своими темными
очками на бледном,
маленьком лице, — знаете,
маленьком лице, как у хорька, — он давил нас всех, и мы уступали, сбавляли Петрову и Егорову балл по поведению, сажали их под арест и в конце концов исключали и Петрова и Егорова.
Поглубже натянув картуз, Алексей остановился, взглянул на женщин; его жена,
маленькая, стройная, в простеньком, тёмном платье, легко шагая по размятому песку, вытирала платком свои
очки и была похожа на сельскую учительницу рядом с дородной Натальей, одетой в чёрную, шёлковую тальму со стеклярусом на плечах и рукавах; тёмно-лиловая головка красиво прикрывала её пышные, рыжеватые волосы.
Его изумил гнев
маленькой старушки в
очках, всегда тихой, никого не осуждавшей, в её словах было что-то поражающе искреннее, хотя и ненужное, жалкое, как мышиный писк против быка, который наступил на хвост мыши, не видя этого и не желая. Артамонов сел в своё кресло, задумался.
— Али я немой? — ласково спрашивал Серафим, и розовое личико его освещалось улыбкой. — Я — старичок, — говорил он, — я моё
малое время и без правды доживу. Это молодым надо о правде стараться, для того им и
очки полагаются. Мирон Лексеич в
очках гуляет, ну, он насквозь видит, что к чему, кого — куда.
В его глазах, провалившихся в темные ямы, сверкала гордость маниака, счастливого сознанием своего величия. Изредка к нему приходил
маленький горбатый уродец, с вывернутой ногою, в сильных
очках на распухшем носу, седоволосый, с хитрой улыбкой на желтом лице скопца. Они плотно прикрывали дверь и часами сидели молча, в странной тишине. Только однажды, поздно ночью, меня разбудил хриплый яростный крик математика...
— Где шестой? Где шестой? — слабо крикнул он кому-то. Прохожие шарахнулись.
Маленькая боковая дверь открылась, и из нее вышел люстриновый старичок в синих
очках с огромным списком в руках. Глянув на Короткова поверх
очков, он улыбнулся, пожевал губами.