Неточные совпадения
Поутру Самгин был в Женеве, а около полудня отправился на свидание с матерью. Она жила на берегу озера, в
маленьком домике, слишком щедро украшенном лепкой, похожем на кондитерский торт. Домик уютно прятался в полукруге плодовых деревьев, солнце благосклонно освещало румяные плоды яблонь, под одной из них, на мраморной скамье, сидела с книгой в руке
Вера Петровна в платье небесного цвета, поза ее напомнила сыну снимок с памятника Мопассану в парке Монсо.
Весело хлопотали птицы, обильно цвели цветы, бархатное небо наполняло сад голубым сиянием, и в блеске весенней радости было бы неприлично говорить о печальном.
Вера Петровна стала расспрашивать Спивака о музыке, он тотчас оживился и, выдергивая из галстука синие нитки, делая пальцами в воздухе
маленькие запятые, сообщил, что на Западе — нет музыки.
Она привела сына в
маленькую комнату с мебелью в чехлах. Два окна были занавешены кисеей цвета чайной розы, извне их затеняла зелень деревьев, мягкий сумрак был наполнен крепким запахом яблок, лента солнца висела в воздухе и, упираясь в
маленький круглый столик, освещала на нем хоровод семи слонов из кости и голубого стекла.
Вера Петровна говорила тихо и поспешно...
Она любила дарить ему книги, репродукции с модных картин, подарила бювар, на коже которого был вытиснен фавн, и чернильницу невероятно вычурной формы. У нее было много смешных примет,
маленьких суеверий, она стыдилась их, стыдилась, видимо, и своей
веры в бога. Стоя с Климом в Казанском соборе за пасхальной обедней, она, когда запели «Христос воскресе», вздрогнула, пошатнулась и тихонько зарыдала.
— Ну, что же я сделаю, если ты не понимаешь? — отозвалась она, тоже как будто немножко сердясь. — А мне думается, что все очень просто: господа интеллигенты почувствовали, что некоторые излюбленные традиции уже неудобны, тягостны и что нельзя жить, отрицая государство, а государство нестойко без церкви, а церковь невозможна без бога, а разум и
вера несоединимы. Ну, и получается иной раз, в поспешных хлопотах реставрации,
маленькая, противоречивая чепуха.
— Погоди,
Вера! — шептал он, не слыхав ее вопроса и не спуская с нее широкого, изумленного взгляда. — Сядь вот здесь, — так! — говорил он, усаживая ее на
маленький диван.
Очень просто и случайно. В конце прошлого лета, перед осенью, когда поспели яблоки и пришла пора собирать их,
Вера сидела однажды вечером в
маленькой беседке из акаций, устроенной над забором, близ старого дома, и глядела равнодушно в поле, потом вдаль на Волгу, на горы. Вдруг она заметила, что в нескольких шагах от нее, в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.
Вот если б с них начать, тогда бы у вас этой печали не было, а у меня было бы
меньше седых волос, и
Вера Васильевна…
— Поздравляю с новорожденной! — заговорила
Вера развязно, голосом
маленькой девочки, которую научила нянька — что сказать мамаше утром в день ее ангела, поцеловала руку у бабушки — и сама удивилась про себя, как память подсказала ей, что надо сказать, как язык выговорил эти слова! — Пустое! ноги промочила вчера, голова болит! — с улыбкой старалась договорить она.
Он был задумчив, угрюм, избегал вопросительных взглядов бабушки, проклиная слово, данное
Вере, не говорить никому, всего
меньше Татьяне Марковне, чем и поставлен был в фальшивое положение.
Индиец, полуголый, с
маленьким передником, бритый, в чалме, или с большими волосами, смотря по тому, какой он
веры, бежит ровно, грациозно, далеко и медленно откидывая ноги назад, улыбаясь и показывая ряд отличных зубов.
Странное чувство охватило Нехлюдова, когда он остался один в
маленькой камере, слушая тихое дыхание, прерываемое изредка стонами
Веры Ефремовны, и гул уголовных, не переставая раздававшийся за двумя дверями.
И мыслью пробежав по всем тем лицам, на которых проявлялась деятельность учреждений, восстанавливающих справедливость, поддерживающих
веру и воспитывающих народ, — от бабы, наказанной за беспатентную торговлю вином, и
малого за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя за поджог, и банкира за расхищение, и тут же эту несчастную Лидию за то только, что от нее можно было получить нужные сведения, и сектантов за нарушение православия, и Гуркевича за желание конституции, — Нехлюдову с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что всех этих людей хватали, запирали или ссылали совсем не потому, что эти люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа.
Из задней двери вертлявой походкой вышла
маленькая стриженая, худая, желтая
Вера Ефремовна, с своими огромными добрыми глазами.
Сам же я не только не намерен просить за него прощенья или извинять и оправдывать простодушную его
веру его юным возрастом, например, или
малыми успехами в пройденных им прежде науках и проч., и проч., но сделаю даже напротив и твердо заявлю, что чувствую искреннее уважение к природе сердца его.
— Рассудите сами, Григорий Васильевич, — ровно и степенно, сознавая победу, но как бы и великодушничая с разбитым противником, продолжал Смердяков, — рассудите сами, Григорий Васильевич: ведь сказано же в Писании, что коли имеете
веру хотя бы на самое
малое даже зерно и притом скажете сей горе, чтобы съехала в море, то и съедет, нимало не медля, по первому же вашему приказанию.
Есть у меня одна прелестная брошюрка, перевод с французского, о том, как в Женеве, очень недавно, всего лет пять тому, казнили одного злодея и убийцу, Ришара, двадцатитрехлетнего, кажется,
малого, раскаявшегося и обратившегося к христианской
вере пред самым эшафотом.
Около года
Вера Павловна большую часть дня проводила в мастерской и работала действительно не
меньше всякой другой по количеству времени.
Вот, например,
Вера Павловна с мужем и с Кирсановым отправляются на
маленький очередной вечер к Мерцаловым.
Кирсанов был не
меньше ее рад. Но
Вера Павловна заметила и много печали в первом же взгляде его, как он узнал ее. Да это было и немудрено: у девушки была чахотка в последней степени развития.
— Еще бы! — сказала
Вера Павловна. Они прочли два раза
маленькую поэму, которая, благодаря их знакомству с одним из знакомых автора, попала им в руки года за три раньше, чем была напечатана.
Кроме Маши и равнявшихся ей или превосходивших ее простотою души и платья, все немного побаивались Рахметова: и Лопухов, и Кирсанов, и все, не боявшиеся никого и ничего, чувствовали перед ним, по временам, некоторую трусоватость. С
Верою Павловною он был очень далек: она находила его очень скучным, он никогда не присоединялся к ее обществу. Но он был любимцем Маши, хотя
меньше всех других гостей был приветлив и разговорчив с нею.
Но он был слишком ловкий артист в своей роли, ему не хотелось вальсировать с
Верою Павловною, но он тотчас же понял, что это было бы замечено, потому от недолгого колебанья, не имевшего никакого видимого отношения ни к
Вере Павловне, ни к кому на свете, остался в ее памяти только
маленький, самый легкий вопрос, который сам по себе остался бы незаметен даже для нее, несмотря на шепот гостьи — певицы, если бы та же гостья не нашептывала бесчисленное множество таких же самых
маленьких, самых ничтожных вопросов.
Однажды, —
Вера Павловна была еще тогда
маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна не стала бы делать этого, а тогда почему было не сделать? ребенок ведь не понимает! и точно, сама Верочка не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да и кухарка не стала бы толковать, потому что дитяти этого знать не следует, но так уже случилось, что душа не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены был всегда подбитый, не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это и хорошо, потому что кухарка с подбитым глазом дешевле!).
Но
Вера Павловна, как человек не посторонний, конечно, могла чувствовать только томительную сторону этой медленности, и сама представила фигуру, которою не
меньше мог потешиться наблюдатель, когда, быстро севши и торопливо, послушно сложив руки, самым забавным голосом, то есть голосом мучительного нетерпения, воскликнула: «клянусь!»
Проходит месяц.
Вера Павловна нежится после обеда на своем широком,
маленьком, мягком диванчике в комнате своей и мужа, то есть в кабинете мужа. Он присел на диванчик, а она обняла его, прилегла головой к его груди, но она задумывается; он целует ее, но не проходит задумчивость ее, и на глазах чуть ли не готовы навернуться слезы.
Нет, хоть и думается все это же, но думаются еще четыре слова, такие
маленькие четыре слова: «он не хочет этого», и все больше и больше думаются эти четыре
маленькие слова, и вот уж солнце заходит, а все думается прежнее и эти четыре
маленькие слова; и вдруг перед самым тем временем, как опять входит неотвязная Маша и требует, чтобы
Вера Павловна пила чай — перед самым этим временем, из этих четырех
маленьких слов вырастают пять других
маленьких слов: «и мне не хочется этого».
Этот
маленький эпизод доставил мне минуту иронического торжества, восстановив воспоминание о
вере отца и легкомысленном отрицании капитана. Но все же основы моего мировоззрения вздрагивали. И не столько от прямой полемики, сколько под косвенным влиянием какого-то особенного веяния от нового миросозерцания.
И те же рационалисты не видят рационализма и интеллектуализма в ограничениях
веры разумом и наукой, в отдании всего объективного и реального во власть
малого разума.
В
вере индивидуальный
малый разум отрекается от себя во имя разума божественного и дается универсальное, благодатное восприятие.
Вера Лебедева, впрочем, ограничилась одними слезами наедине, да еще тем, что больше сидела у себя дома и
меньше заглядывала к князю, чем прежде, Коля в это время хоронил своего отца; старик умер от второго удара, дней восемь спустя после первого.
Нет никого, с кем бы мы могли идти рядом, не искажая нашей
веры, и никогда мы не должны забывать, что наша задача — не
маленькие завоевания, а только полная победа.
Отец же Введенский, видя проявления утвердившегося нигилизма и атеизма не только в молодом, но старом поколении, всё больше и больше убеждался в необходимости борьбы с ним. Чем больше он осуждал неверие Смоковникова и ему подобных, тем больше он убеждался в твердости и незыблемости своей
веры и тем
меньше чувствовал потребности проверять ее или согласовать ее с своей жизнью. Его
вера, признаваемая всем окружающим его миром, была для него главным орудием борьбы против ее отрицателей.
Он был золотой, низкопробный, очень толстый, но дутый и с наружной стороны весь сплошь покрытый небольшими старинными, плохо отшлифованными гранатами. Но зато посредине браслета возвышались, окружая какой-то странный
маленький зеленый камешек, пять прекрасных гранатов-кабошонов, каждый величиной с горошину. Когда
Вера случайным движением удачно повернула браслет перед огнем электрической лампочки, то в них, глубоко под их гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные густо-красные живые огни.
— Да, я потом вас позову, — сказала
Вера и сейчас же вынула из
маленького бокового кармана кофточки большую красную розу, подняла немного вверх левой рукой голову трупа, а правой рукой положила ему под шею цветок.
Вера вынула из вазочки две
маленькие розы, розовую и карминную, и вдела их в петлицу генеральского пальто.
— Что такое, Даша? — с неудовольствием спросила княгиня
Вера, проходя в свой
маленький кабинет, рядом со спальней. — Что у вас за глупый вид? И что такое вы вертите в руках?
Добрые — очень
маленькая кучка — были тихи, молчаливо таили про себя свои упования и, разумеется, более мрачных склонны были к надежде и
вере в них.
— Лишь бы — с
верой, а бог всё примет: был отшельник, ушёл с
малых лет в леса, молитв никаких не знал и так говорил богу: «Ты — один, я — один, помилуй меня, господин!»
— У этих милых девушек один недостаток: надежда должна быть старше
веры, ео ipso, [разумеется (лат.).] а в действительности
Вера старше Надежды. Но с этой
маленькой хронологической неточностью можно помириться, потому что она умеет так хорошо улыбаться и смотреть такими светлыми глазками…
Чтобы как-нибудь развлечься, он занялся с Басистовым, много с ним разговаривал и нашел в нем горячего, живого
малого, с восторженными надеждами и не тронутой еще
верой.
По взятии Азова Ромодановский писал уже к Петру таким образом: «Вем, что паче многих в трудех ты, господине, пребываешь и нам желаемое исполняешь, и по всему твоему делу мнил тя быть подобна многим:
верою к богу — яко Петра, мудростию — яко Соломона, силою — яко Сампсона, славою — яко Давида, а паче, что лучшее в людех, чрез многие науки изобретается и чрез продолжные дни снискательства их, то в тебе, господине, чрез
малое искание все то является, во всяком полном исправном том виде» (Устрялов, приложение к II тому, II, 65).
Скажу только, что, наконец, гости, которые после такого обеда, естественно, должны были чувствовать себя друг другу родными и братьями, встали из-за стола; как потом старички и люди солидные, после недолгого времени, употребленного на дружеский разговор и даже на кое-какие, разумеется, весьма приличные и любезные откровенности, чинно прошли в другую комнату и, не теряя золотого времени, разделившись на партии, с чувством собственного достоинства сели за столы, обтянутые зеленым сукном; как дамы, усевшись в гостиной, стали вдруг все необыкновенно любезны и начали разговаривать о разных материях; как, наконец, сам высокоуважаемый хозяин дома, лишившийся употребления ног на службе
верою и правдою и награжденный за это всем, чем выше упомянуто было, стал расхаживать на костылях между гостями своими, поддерживаемый Владимиром Семеновичем и Кларой Олсуфьевной, и как, вдруг сделавшись тоже необыкновенно любезным, решился импровизировать
маленький скромный бал, несмотря на издержки; как для сей цели командирован был один расторопный юноша (тот самый, который за обедом более похож был на статского советника, чем на юношу) за музыкантами; как потом прибыли музыканты в числе целых одиннадцати штук и как, наконец, ровно в половине девятого раздались призывные звуки французской кадрили и прочих различных танцев…
В последнем случае сидевший на козлах
маленький и худощавый в синем фраке с медными пуговицами Константин Гаврилович Лыков (Впоследствии я слыхал, что эти Лыковы происходили от князей Лыковых). никогда не подвозил свою дебелую супругу
Веру Алексеевну к крыльцу дома, а сдавал лошадь у ворот конного завода конюхам.
В обители св. Сергия тоже знали эту вторую версию и едва ли не давали ей больше
веры, чем первой. Брянчанинов и Чихачев были огорчены погибелью молодого человека, одного с ними воспитания и одних и тех же стремлений к водворению в жизни царства правды и бескорыстия. Монахи считали гибель Фермора тяжким преступлением для всех русских, бывших на пароходе. По их понятиям, эти господа могли
меньше говорить о том, как им близок бедняк, о котором заботился их государь, но должны были больше поберечь его.
Вера лежала на постели с закрытыми глазами, худая,
маленькая, с лихорадочным румянцем на щеках.
Пришли мне на память слова Ельцовой, что я не гожусь для ее
Веры… «Стало быть, ты годился», — подумал я, сызбока посматривая на Приимкова. Он у меня пробыл несколько часов. Он очень хороший, милый
малый, так скромно говорит, так добродушно смотрит; его нельзя не полюбить… но умственные способности его не развились с тех пор, как мы его знали. Я непременно к нему поеду, может быть, завтра же. Чрезвычайно любопытно мне посмотреть, что такое вышло из
Веры Николаевны?
Маленьких помещали в батальоны военных кантонистов, где наши отцы духовные, по распоряжению отцов-командиров, в одно мановение ока приводили этих ребятишек к познанию истин православной христианской
веры и крестили их во славу имени господа Иисуса, а со взрослыми это было гораздо труднее, и потому их оставляли при всем их ветхозаветном заблуждении и размещали в небольшом количестве в команды.
Вера (усмехаясь). Это такой
маленький, жалкий трусишка.
Вера. Господи! Опять мужчины!
Маленькую меня пугали чертями, выросла — пугают мужчинами…