Неточные совпадения
Он был очень беспокоен, посылал о ней справляться. Скоро узнал он, что
болезнь ее не опасна. Узнав, в свою очередь, что он об ней так тоскует и заботится, Соня прислала ему записку, написанную карандашом, и уведомляла его, что ей гораздо
легче, что у ней пустая,
легкая простуда и что она скоро, очень скоро, придет повидаться с ним на работу. Когда он читал эту записку, сердце его сильно и больно билось.
— Нет, есть: как между больным и здоровым.
Легкие у чахоточного не в том положении, как у нас с вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно знаем, отчего происходят телесные недуги; а нравственные
болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним словом. Исправьте общество, и
болезней не будет.
Когда он открывал глаза утром, перед ним стоял уже призрак страсти, в виде непреклонной, злой и холодной к нему Веры, отвечающей смехом на его требование открыть ему имя, имя — одно, что могло нанести решительный удар его горячке, сделать спасительный перелом в
болезни и дать ей
легкий исход.
В то утро, то есть когда я встал с постели после рецидива
болезни, он зашел ко мне, и тут я в первый раз узнал от него об их общем тогдашнем соглашении насчет мамы и Макара Ивановича; причем он заметил, что хоть старику и
легче, но доктор за него положительно не отвечает.
— Я так и думала: до Ляховского ли.
Легкое ли место, как отец-то наш тогда принял тебя… Горяч он стал больно: то ли это от
болезни его, или годы уж такие подходят… не разберу ничего.
Действительно, с ней начинался тогда
легкий лихорадочный озноб — начало длинной
болезни, которую она потом с этой ночи перенесла.
— Мне сегодня необыкновенно
легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою
болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
Правда: комнатка твоя выходила в сад; черемухи, яблони, липы сыпали тебе на стол, на чернильницу, на книги свои
легкие цветки; на стене висела голубая шелковая подушечка для часов, подаренная тебе в прощальный час добренькой, чувствительной немочкой, гувернанткой с белокурыми кудрями и синими глазками; иногда заезжал к тебе старый друг из Москвы и приводил тебя в восторг чужими или даже своими стихами; но одиночество, но невыносимое рабство учительского звания, невозможность освобождения, но бесконечные осени и зимы, но
болезнь неотступная…
Долго они щупали бока одному из себя, Кирсанов слушал грудь, и нашли оба, что Лопухов не ошибся: опасности нет, и вероятно не будет, но воспаление в
легких сильное. Придется пролежать недели полторы. Немного запустил Лопухов свою
болезнь, но все-таки еще ничего.
Стабровский действительно перерыл всю литературу о нервных
болезнях и модной наследственности, и чем больше читал, тем больше приходил в отчаяние. Он в своем отцовском эгоизме дошел до того, что точно был рад, когда Устенька серьезно заболела тифом, будто от этого могло быть
легче его Диде. Потом он опомнился, устыдился и старался выкупить свою несправедливость усиленным вниманием к больной.
Напротив того, — Имярек весь состоял из нервов;
болезнь его заключалась в нервном потрясении всего организма, осложненном и
болезнью сердца, и катаром
легких, и проч.
Прародитель имел организм первоначальный, непочатой; он не знал, что такое нервы, какие бывают
болезни сердца, катары
легких и т. п.
Разбитая надежда на литературу и неудавшаяся попытка начать службу, — этих двух ударов, которыми оприветствовал Калиновича Петербург, было слишком достаточно, чтобы, соединившись с климатом, свалить его с ног: он заболел нервной горячкой, и первое время
болезни, когда был почти в беспамятстве, ему было еще как-то
легче, но с возвращением сознания душевное его состояние стало доходить по временам до пределов невыносимой тоски.
У этого грека был приятный голос, звучавший необыкновенно искренно и почтительно, именно в таком тоне, не возбуждающем никаких сомнений, как умеют лгать женщинам опытные женолюбцы и сладострастники, имевшие в своей жизни множество
легких, веселых минутных связей. К тому же воля Елены совершенно угасла, растаяла от ужасных приступов морской
болезни.
Ахов. Сделай милость поклонись, потешь старика! Ведь ты мне какую обиду, какую болезнь-то сделал! А поклонишься, все мне
легче будет.
Девственный Бенни был для этого самый плохой компанион: он не любил и даже не выносил вида никаких оргий, сам почти ничего не пил, в играх никаких не участвовал,
легких отношений к женщинам со стороны порядочных людей даже не допускал, а сам и вовсе не знал плотского греха и считал этот грех большим преступлением нравственности (Артур Бенни был девственник, — это известно многим близко знавшим его лицам и между прочим одному уважаемому и ныне весьма известному петербургскому врачу, г-ну Т-му, пользовавшему Бенни от тяжких и опасных
болезней, причина которых лежала в его девственности, боровшейся с пламенным темпераментом его пылкой, почти жгучей натуры).
Гневышов. Хорошо молодым людям; они могут без вреда для своего здоровья быть на воздухе, наслаждаться красотой майского вечера, а для нас с вами в комнате безопаснее. Почти все пожилые люди в нашем климате не свободны от ревматизма; вот и я тоже иногда чувствую припадки этой
болезни, хотя весьма
легкие, но тем не менее очень неприятные…
Внешнее, высказываемое другим и ему самому, отношение Прасковьи Федоровны было такое к
болезни мужа, что в
болезни этой виноват Иван Ильич, и вся
болезнь эта есть новая неприятность, которую он делает жене. Иван Ильич чувствовал, что это выходило у нее невольно, но от этого ему не
легче было.
Без сомнения, Загоскин писал свои комедии легко и скоро: это чувствуется по их
легкому содержанию и составу; иначе такая деятельность была бы изумительна, ибо в 1817 же году Загоскин вместе с г. Корсаковым издавал в Петербурге журнал «Северный Наблюдатель», который, кажется, выходил по два раза в месяц, и в котором он принимал самое деятельное участие; а в последние полгода — что мне рассказывал сам Загоскин, — когда ответственный редактор, г. Корсаков, по
болезни или отсутствию не мог заниматься журналом — он издавал его один, работая день и ночь, и подписывая статьи разными буквами и псевдонимами.
Некоторые простудились, и в том числе больной, который стучит: у него сделалось воспаление
легких, и несколько дней можно было думать, что он умрет, и другой умер бы, как утверждал доктор, но его сделала непостижимо живучим, почти бессмертным его страшная воля, его безумная мечта о дверях, которые должны быть открыты:
болезнь ничего не могла сделать с телом, о котором забыл сам человек.
Всякая
болезнь была по симптомам подведена мною под рубрики в таком, например, роде: Сильная одышка — 1) круп, 2) ложный круп, 3) отек гортани, 4) спазм гортани, 5) бронхиальная астма, 6) отек
легких, 7) крупозная пневмония, 8) уремическая астма, 9) плеврит, 10) пневмоторакс.
При такой пробе у кокситиков при самом начале
болезни, когда все другие признаки отсутствуют,
болезнь выдает себя
легкою болью в суставе.
Как ни берегись, а может быть, через год в это время я уже буду лежать, пораженный pemphigo foliaceo; вся кожа при этой
болезни покрывается вялыми пузырями; пузыри лопаются и обнажают подкожный слой, который больше не зарастает; и человек, лишенный кожи, не знает, как сесть, как лечь, потому что самое
легкое прикосновение к телу вызывает жгучие боли.
Не перечисляя всех обусловленных этим несовершенств, укажу на одно из самых существенных: без малого половину всех женских
болезней составляют различного рода смещения матки; между тем многие из этих смещений совсем не имели бы места, а происшедшие — излечивались бы значительно
легче, если бы женщины ходили на четвереньках; даже в качестве временной меры предложенное Марион-Симсом «коленно-локтевое» положение женщины играет в гинекологии и акушерстве незаменимую роль; некоторые гинекологи признают открытие Марион-Симса даже «поворотным пунктом в истории гинекологии».
В мою палату был положен на второй день
болезни старик-штукатур; все его правое
легкое было поражено сплошь; он дышал очень часто, стонал и метался; жена его сообщила, что он с детства сильно пьет. Случай был подходящий, и я назначил больному наперстянку по Петреску.
Легко переносить горе, когда оно не от людей, а от
болезней, пожаров, наводнений, землетрясений. Но особенно больно бывает человеку, когда он страдает от людей, от братьев. Он знает, что людям надо бы любить его, а вот они вместо этого его мучают. «Люди, все люди ведь то же, что я, — думает такой человек. — Зачем же они мучают меня?» От этого-то и бывает
легче переносить горе от
болезней, пожаров, засух, чем от недоброты людей.
Если бы люди ели только тогда, когда они голодны, и питались простой, чистой и здоровой пищей, то они не знали бы
болезней и им
легче было бы бороться со страстями.
Здесь, наверху, на ветре, ощущения морской
болезни были не так мучительны, как в душной каюте, и качка хотя и казалась страшнее, но переносить ее было
легче.
Горячку и воспаление
легких считала она самыми смертельными
болезнями, и, когда в мокроте Маруси показалась кровь, она вообразила, что у княжны «последний градус чахотки», и упала в обморок.
— Как сравнишь себя с вами, жалко мне вас… бедняг.
Легкие у меня здоровые, а кашель это желудочный… Я могу перенести ад, не то что Красное море! К тому же я отношусь критически и к
болезни своей, и к лекарствам. А вы… вы темные… Тяжело вам, очень, очень тяжело!
«Здоровье»… Здоров я не был, — я чувствовал, что грудь моя больна; но мне доставляло даже удовольствие это совершенно безболезненное ощущение гнездящейся во мне
болезни, и весело было заглядывать ей прямо в лицо: да, у меня
легкие усеяны тысячами тех предательских желтеньких бугорков, к которым я так пригляделся на вскрытиях, — а я вот еду и дышу полною грудью, и все у меня в душе смеется, и я не боюсь думать, что болен я — чахоткою…
Я была сильная, как четырнадцатилетний мальчик, и Юлико, слабый, исхудавший за время
болезни, показался мне
легким, как перышко.
Наполеон выступал уже замедленной походкой человека, утомленного какой-то хронической
болезнью. Его длинный нос, усы в ниточку, малый рост, прическа с"височками" — все это было всем нам слишком хорошо известно. Величественного в его фигуре и лице ничего не значилось. Евгения рядом с ним весьма выигрывала: выше его ростом, стройная женщина моложавого вида, с золотистой шевелюрой испанки, очень элегантная, с
легкой походкой, но без достаточной простоты манер и выражения лица.
Еще два раза встречались мы на том же Балтийском прибрежье, но жили в разных местах и видались гораздо реже. Тогда уже Гончаров стал страдать глазом и припадками
болезни легких. Он как-то сразу превратился видом в старца, отпустил седую бороду, стал менее разговорчив, чаще жаловался на свои
болезни, жил на Штранде больше для воздуха, чем для купанья. Его холостая доля скрашивалась нежной заботой о чужих детях, которых он воспитал и обеспечил.
Характерно наблюдение Максима Горького о перемене, которую он заметил в Толстом во время
болезни: «
Болезнь еще подсушила его, выжгла в нем что-то, он и внутренне стал как бы
легче, прозрачнее, жизнеприемлемее.
Митька всю ночь проревел. Я уж дал волю… Проревется, думаю,
легче будет. Самого меня от хлеба откинуло: отец ведь, каков ни будь сын — все
болезнь утробы моей!..
Наташа в эти две недели беспокойства так часто прибегала к ребенку за успокоением, так возилась над ним, что она перекормила его и он заболел. Она ужасалась его
болезни, а вместе с тем ей этого-то и нужно было. Ухаживая за ним, она
легче переносила беспокойство о муже.
Доктора ездили к Наташе и отдельно, и консилиумами, говорили много по-французски, и по-немецки, и по-латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных
болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та
болезнь, которою страдала Наташа, как не может быть известна ни одна
болезнь, которою одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине
болезнь, не
болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанную в медицине, но
болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений страданий этих органов.
Дальше Павел думать не может. Он стоит у окна и словно давится желтым отвратительным туманом, который угрюмо и властно ползет в комнату, как бесформенная желтобрюхая гадина. Павла душат злоба и отчаяние, и все же ему
легче, что он не один дурной, а все дурные, весь мир. И не такой страшной и постыдной кажется его
болезнь. «Это ничего, — думает он, — Петров был два раза болен, Самойлов даже три раза, Шмидт, Померанцев уже вылечились, и я вылечусь».