Неточные совпадения
Не помня себя от страху, переметываясь со стороны на сторону, натыкаясь на загорожи и
людей, она мчалась на край
поселка и пряталась в глубине большого сада, в одном ей известном месте.
Красный цвет рубахи манил и ласкал его, а бричка и спавшие под ней
люди возбуждали его любопытство; быть может, он и сам не заметил, как приятный красный цвет и любопытство притянули его из
поселка вниз, и, вероятно, теперь удивлялся своей смелости.
Около изб не было видно ни
людей, ни деревьев, ни теней, точно
поселок задохнулся в горячем воздухе и высох.
Льдисто сверкали большие окна фабричной больницы, школы; маленькие
люди челноками сновали по земле, ткали бесконечную ткань дела,
люди ещё меньше бегали по песку фабричного
посёлка.
Обнять захотелось мне его: жалко Костю, и Христа жалко, и тех
людей, что остались в
посёлке, — весь человеческий мир. И себя. Где моё место? Куда иду?
Поглядываю я из-за деревьев в лощину — хрипит завод, словно сильного
человека душит кто-то. Кажется, что по улицам
посёлка во тьме
люди друг за другом гонятся, борются, храпят со зла, один другому кости ломают. А Иван, не торопясь, спускается вниз.
Это были пустые, тогда еще совсем не заселенные гавани и рейды, — по берегам которых ютилось несколько хижин манз (беглых китайцев), занимавшихся на своих утлых лодчонках добычей морской капусты, — с девственными лесами, в которых, по словам манз, бродили тигры и по зимам даже заходили к
поселкам, нападая на скот и, случалось, на неосторожных
людей.
По сибирскому тракту, от Тюмени до Томска, нет ни
поселков, ни хуторов, а одни только большие села, отстоящие одно от другого на 20, 25 и даже на 40 верст. Усадеб по дороге не встречается, так как помещиков здесь нет; не увидите вы ни фабрик, ни мельниц, ни постоялых дворов… Единственное, что по пути напоминает о
человеке, это телеграфные проволоки, завывающие под ветер, да верстовые столбы.
Между тем сегодня ночью три
человека, — два из них — вот они, третий скрылся, записавшись вчера вечером в Красную Армию, ночью сделали налет на
поселок, взыскали в свою пользу контрибуцию с гражданина Агапова, награбили у него золотых вещей, белья, даже женских рубашек.
Во всех эшелонах шло такое же пьянство, как и в нашем. Солдаты буйствовали, громили железнодорожные буфеты и
поселки. Дисциплины было мало, и поддерживать ее было очень нелегко. Она целиком опиралась на устрашение, — но
люди знали, что едут умирать, чем же их было устрашить? Смерть — так ведь и без того смерть; другое наказание, — какое ни будь, все-таки же оно лучше смерти. И происходили такие сцены.
Шел солдат на станцию, с побывки на позицию возвращался. У опушки
поселок вилами раздвоился: ни столба, ни надписи, — мужичкам это без надобности. Куда, однако, направление держать? Вправо аль влево? Видит, под сосной избушка притулилась, сруб обомшелый, соломенный козырек набекрень, в оконце, словно бельмо, дерюга торчит. Ступил солдат на крыльцо, кольцом брякнул: ни
человек не откликнулся, ни собака не взлаяла.
Она продолжала стоять у окна, хотя
поселок принял уже свой обычный вид, только дальше в степи виднелась удалявшаяся группа
людей.
— Не узнаю тебя, атаман, чему радуешься. Краль завели… Это-то и неладно, перепортятся вконец, к ратному делу годиться не будут… Только я наших
людей знаю. Не из таковских… Смута выйдет, все пристанут к тем, кто из
поселка тягу задаст на вольную волюшку, в степь просторную, куда и крали денутся, бросят, не жалеючи. Для казака нет лучшей крали, как пищаль да меч булатный…
Озабоченный как внутренними смутами, так и внешними делами — непрестанными войнами, царь Иоанн Васильевич не мог ни утвердить свою власть над далекой Сибирью, ни охранить спокойствия русских владений между Камою и Двиною, где издавна уже были
поселки людей, привлеченных туда естественным изобилием почвы, дешевизной жизненных припасов и выгодами мены с соседними полудикими охотничьими народами, доставлявшими в изобилии драгоценные меха.
Стрельцам отвели избы в новопостроенном
поселке, где жили ушедшие в поход Ермак и его
люди.
Было уже под вечер. В
поселке он застал оживление. Круг уж был собран Иваном Кольцом, решали поход половины
людей по жребию.
Весть о предстоящем обручении Ермака Тимофеевича с Ксенией Яковлевной быстро облетела не только усадьбу Строгановых, но и оба
поселка, прошла даже до самых далеких заводов, и, как это ни странно, никто по этому поводу, как говорится, не дался диву. Имя Ермака было окружено для всех таким ореолом молодечества, которое для простых
людей русских вполне заменяло благородство происхождения.
Сколько верст я прошла — я не знала, не знала и в какую сторону шла. Наконец, после нескольких дней пути я окончательно выбилась из сил, мои башмаки разорвались, ноги распухли и были в крови, я вся была как разбитая. По счастью, я пришла в небольшой
поселок — он оказался, как я узнала потом, по иркутскому тракту. Меня приняли добрые
люди и дали мне приют в избе. За это я стала им работать.
Вскоре один из гонцов, разосланных в разные стороны, принес известие, что Ермак с
людьми возвращается в
поселок, что ночью готовилось нападение кочевников на усадьбу, им предупрежденное.
Слух действительно оправдался. Иван Кольцо со своими
людьми вернулся в
поселок и привел за собой пленного мурзу. Остяки и вогуличи были прогнаны за Каменный пояс. Об этом доложил Ермак Тимофеевич Семену Иоаникиевичу.
Петух на коньке продолжал вертеться кругом по воле ветра, а на дороге не появлялись всадники. По
поселку ходили чужие
люди. Вместо казаков и стрельцов там появились новые посельщики.
— А вы разве не боитесь, что вас кто-нибудь узнает в
поселке и на заимке?.. Если же это случится, что будут говорить… Есть много злых
людей, Марья Петровна!
Люди между тем шли по направлению к указанному месту их будущего
поселка. Все они были, как мы уже сказали, молодец к молодцу, высокие, рослые, с открытыми, чисто русскими лицами, полными выражения отваги, презрения к смерти, но не зверства и злобы, что несомненно как тогда, так и теперь предполагалось в разбойниках, хотя, как мы уже имели случай заметить, с представлением о разбойнике соединялся менее страх, чем сожаление.
Ксения Яковлевна взглянула по направлению руки своей сенной девушки. Сердце у нее радостно забилось. По дороге, прилегающей к
поселку, но еще довольно далеко от хором, двигалась группа всадников,
человек пятьдесят, а впереди ехал, стройно держась в седле и, казалось, подавляя своею тяжестью низкорослую лошадку, красивый статный мужчина. Скорее зрением сердца, нежели глаз, которые у нее не были так зорки, как у Домаши, Ксения Яковлевна узрела в этом едущем впереди отряда всаднике Ермака Тимофеевича.
Семен Иоаникиевич повторил от своего лица и от лица племянников согласие принять на сторожевую службу Ермака и его
людей, отвести им земли и отпустить дерева для постройки изб и хозяйственного обзаведения. Как на отведенную новым поселенцам землю, он указал на местность, лежащую за старым
поселком.
Ермак повел его в
поселок. Миновав свою избу, он постучал в окно соседней и приказал выскочившему казаку собрать
людей…
Берег реки Чусовой в этом месте представлял собой большую поляну, граничащую с высоким вековым густым лесом. Утомленные непривычной работой веслами, — за время жизни в строгановском
поселке люди успели облениться, — и после бессонной ночи казаки на мягкой траве заснули как убитые.
Весть об этом моментально облетела всю дворню, всех слуг высокого дома, всех рабочих приисков и жителей
поселка, и они по несколько
человек за раз отрывались от работы и бежали поглядеть на покойника. Никто не знал его. Явился староста
поселка.