Неточные совпадения
Время (дело известное) летит иногда птицей, иногда
ползет червяком; но
человеку бывает особенно хорошо тогда, когда он даже не замечает — скоро ли, тихо ли оно проходит.
Диомидов вертел шеей, выцветшие голубые глаза его смотрели на
людей холодно, строго и притягивали внимание слушателей, все они как бы незаметно
ползли к ступенькам крыльца, на которых, у ног проповедника, сидели Варвара и Кумов, Варвара — глядя в толпу, Кумов — в небо, откуда падал неприятно рассеянный свет, утомлявший зрение.
Самгин стоял, защищая рукой в перчатке лицо от снега, ожидая какого-то молодого
человека, ему казалось, что время
ползет необыкновенно медленно и даже не
ползет, а как бы кружится на одном месте.
Не торопясь отступала плотная масса рабочих,
люди пятились, шли как-то боком, грозили солдатам кулаками, в руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с боков ее, бежали прочь, падали на землю и корчились,
ползли, а многие ложились на снег в позах безнадежно неподвижных.
Из подвала дома купцов Синевых выползли на улицу тысячи каких-то червяков, они копошились, лезли на серый камень фундамента, покрывая его живым, черным кружевом,
ползли по панели под ноги толпы
людей,
люди отступали пред ними, одни — боязливо, другие — брезгливо, и ворчали, одни — зловеще, другие — злорадно...
Вот и сейчас: он — в нелюбимом городе, на паперти церкви, не нужной ему; ветер шумит, черные чудовища
ползут над городом, где у него нет ни единого близкого
человека.
Он видел, что толпа, стискиваясь, выдавливает под ноги себе мужчин, женщин; они приседали, падали,
ползли, какой-то подросток быстро, с воем катился к фронту, упираясь в землю одной ногой и руками; видел, как
люди умирали, не веря, не понимая, что их убивают.
Стояли мохнатые дни августа, над городом
ползли сизые тучи, по улицам — тени,
люди шагали необычно быстро.
Нехлюдов слушал и почти не понимал того, что говорил старый благообразный
человек, потому что всё внимание его было поглощено большой темно-серой многоногой вошью, которая
ползла между волос по щеке благообразного каменщика.
И движется,
ползет, громыхая и звеня железом, партия иногда в тысячу
человек от пересыльной тюрьмы по Садовой, Таганке, Рогожской… В голове партии погремливают ручными и ножными кандалами, обнажая то и дело наполовину обритые головы, каторжане. Им приходится на ходу отвоевывать у конвойных подаяние, бросаемое народом.
Хитрый Коваль пользовался случаем и каждый вечер «
полз до шинка», чтобы выпить трохи горилки и «погвалтувати» с добрыми
людьми. Одна сноха Лукерья ходила с надутым лицом и сердитовала на стариков. Ее туляцкая семья собиралась уходить в орду, и бедную бабу тянуло за ними. Лукерья выплакивала свое горе где-нибудь в уголке, скрываясь от всех. Добродушному Терешке-казаку теперь особенно доставалось от тулянки-жены, и он спасался от нее тоже в шинок, где гарцевал батько Дорох.
Схематически изобразить то, что, например, творилось в иерархии Кукарских заводов, можно так: представьте себе совершенно коническую гору, на вершине которой стоит сам заводовладелец Лаптев; снизу со всех сторон бегут, лезут и
ползут сотни
людей, толкая и обгоняя друг друга.
— Прошлялся я по фабрикам пять лет, отвык от деревни, вот! Пришел туда, поглядел, вижу — не могу я так жить! Понимаешь? Не могу! Вы тут живете — вы обид таких не видите. А там — голод за
человеком тенью
ползет и нет надежды на хлеб, нету! Голод души сожрал, лики человеческие стер, не живут
люди, гниют в неизбывной нужде… И кругом, как воронье, начальство сторожит — нет ли лишнего куска у тебя? Увидит, вырвет, в харю тебе даст…
Солнце поднималось все выше, вливая свое тепло в бодрую свежесть вешнего дня. Облака плыли медленнее, тени их стали тоньше, прозрачнее. Они мягко
ползли по улице и по крышам домов, окутывали
людей и точно чистили слободу, стирая грязь и пыль со стен и крыш, скуку с лиц. Становилось веселее, голоса звучали громче, заглушая дальний шум возни машин.
— Ну, братцы, — шепнул Перстень остальным товарищам, —
ползите за мной под нехристей, только чур осторожно. Вишь, их всего-то
человек двадцать, а нас девятеро; на каждого из вас будет по два, а я на себя четырех беру. Как послышите, что Решето взвизгнул, так всем разом и загикать да прямо на них! Готовы, что ли?
Скука, холодная и нудная, дышит отовсюду: от земли, прикрытой грязным снегом, от серых сугробов на крышах, от мясного кирпича зданий; скука поднимается из труб серым дымом и
ползет в серенькое, низкое, пустое небо; скукой дымятся лошади, дышат
люди.
Мне горько стало, как подумала я, что раньше за мной ползали… а вот оно, пришло время — и я за
человеком поползла змеей по земле и, может, на смерть свою
ползу.
Костылев. То — камень. А
человек должен на одном месте жить… Нельзя, чтобы
люди вроде тараканов жили… Куда кто хочет — туда и
ползет…
Человек должен определять себя к месту… а не путаться зря на земле…
А за кладбищем дымились кирпичные заводы. Густой, черный дым большими клубами шел из-под длинных камышовых крыш, приплюснутых к земле, и лениво поднимался вверх. Небо над заводами и кладбищем было смугло, и большие тени от клубов дыма
ползли по полю и через дорогу. В дыму около крыш двигались
люди и лошади, покрытые красной пылью…
Почти каждую минуту вдали на площадь ложилась тень,
ползла по камням, лезла на деревья, и такая она была тяжёлая, что ветви деревьев качались под нею; потом она окутывала церковь от подножия до креста, переваливалась через неё и без шума двигалась дальше на здание суда, на
людей у двери его…
Вася. Какие дела! Все врозь
ползет, руки отваливаются. В
люди итти не хочется от этакого-то капиталу; я тоже
человек балованый…
Блоки визжали и скрипели, гремели цепи, напрягаясь под тяжестью, вдруг повисшей на них, рабочие, упершись грудями в ручки ворота, рычали, тяжело топали по палубе. Между барж с шумом плескались волны, как бы не желая уступать
людям свою добычу. Всюду вокруг Фомы натягивались и дрожали напряженно цепи и канаты, они куда-то
ползли по палубе мимо его ног, как огромные серые черви, поднимались вверх, звено за звеном, с лязгом падали оттуда, а оглушительный рев рабочих покрывал собой все звуки.
В бреду шли дни, наполненные страшными рассказами о яростном истреблении
людей. Евсею казалось, что дни эти
ползут по земле, как чёрные, безглазые чудовища, разбухшие от крови, поглощённой ими,
ползут, широко открыв огромные пасти, отравляя воздух душным, солёным запахом.
Люди бегут и падают, кричат и плачут, мешая слёзы с кровью своей, а слепые чудовища уничтожают их, давят старых и молодых, женщин и детей. Их толкает вперёд на истребление жизни владыка её — страх, сильный, как течение широкой реки.
Одни из них шли, а другие
ползли по льду, и, перебравшись на наш берег,
человек шестнадцать вошли в ворота корпуса, и тут который где привалились, — кто под стенкой, кто на сходах к служительским помещениям.
Доски,
люди, бревна — все смешалось в живую кучу, которая барахталась и
ползла под бойцом, как раздавленное пятидесятиголовое насекомое.
Сменялась и эта картина, и шевелилось передо мною какое-то огромное, ослизшее, холодное чудовище, с мириадами газовых глаз на черном шевелящемся теле, по которому
ползли, скакали, прыгали и спотыкались куда-то вечно спешащие
люди; слышались сиплые речи, детские голоса, распевающие под звуки разбитых шарманок, и темный угол моей комнаты, в окне которой слабо мерцал едва достигавший до нее свет уличного фонаря.
Он смотрел вслед охотнику до поры, пока тот не исчез в ночных тенях. Как будто всё было просто и понятно: Носков напал с явной целью — ограбить, Яков выстрелил в него, а затем начиналось что-то тревожно-запутанное, похожее на дурной сон. Необыкновенно идёт Носков вдоль забора, и необыкновенно густыми лохмотьями
ползут за ним тени; Яков впервые видел, чтоб тени так тяжко тащились за
человеком.
Посмотрел из окна, широкие двери лавок были уже заперты, по улице
ползли люди, приплюснутые жаркой тьмою к булыжнику; трещал опаловый фонарь у подъезда театра; где-то близко пели женщины.
Выговорив все это медленно и как бы с трудом,
человек уставился невидимыми глазами на мачтовый фонарь парохода, следя, как он
ползет в сетях тьмы золотым пауком.
— Боюсь я кротких
людей, которые благочестивые! Буйный
человек сразу виден, и всегда есть время спрятаться от него, а кроткий
ползет на тебя невидимый, подобный коварному змею в траве, и вдруг ужалит в самое открытое место души. Боюсь кротких…
Нил. Я умею оттолкнуть от себя в сторону всю эту канитель. И скоро — оттолкну решительно, навсегда… Переведусь в монтеры, в депо… Надоело мне ездить по ночам с товарными поездами! Еще если б с пассажирскими! С курьерским, например, — фьить! Режь воздух! Мчись на всех парах! А тут —
ползешь с кочегаром… скука! Я люблю быть на
людях…
Подавляли меня крестные ходы, — чудотворные иконы ещё в детстве погибли для меня, жизнь в монастыре окончательно разбила их. Гляжу, бывало, как
люди огромным серым червём
ползут в пыли дорожной, гонимые неведомой мне силой, и возбуждённо кричат друг другу...
Я сам, как зверь, был чужд
людейИ
полз и прятался, как змей.
Погуляев. Не вглядеться, а втянуться нужно; я понимаю, что можно втянуться, только потом уж и не вылезешь. Если уж тебе пришла охота жениться, так бери девушку хотя не богатую, да только из образованного семейства. Невежество — ведь это болото, которое засосет тебя! Ты же
человек нетвердый. Хоть на карачках
ползи, хоть царапайся, да только старайся попасть наверх, а то свалишься в пучину, и она тебя проглотит.
Мгновенно вся голова Иуды, во всех частях своих, наполняется гулом, криком, ревом тысяч взбесившихся мыслей. Они догадались? Они поняли, что это — самый лучший
человек? — это так просто, так ясно. Что там теперь? Стоят перед ним на коленях и плачут тихо, целуя его ноги. Вот выходит он сюда, а за ним
ползут покорно те — выходит сюда, к Иуде, выходит победителем, мужем, властелином правды, Богом…
Спиридоновна. Не век же тебе в девках-то сидеть, а вышла за
человека хорошего да за богатого, и ходи как пава… Фу-ты ну-ты!.. То ль не житье! Пей, ешь на поданном, ложись на постланном, только врозь
ползи. (Уходит.)
Поэтому нечего кричать
людям: не
ползите, а идите прямо, не купайтесь в луже, не ешьте гнилого хлеба; это всякий рад сделать и без нас.
Еще тоньше чутье у насекомых. Пчела прямо летит на тот цветок, какой ей нужен. Червяк
ползет к своему листу. Клоп, блоха, комар чуют
человека на сотни тысяч клопиных шагов.
Мне казалось, что страшный зверь возвращается к своему логовищу и, увидев около себя
человека, сначала останавливается и смотрит в недоумении, потом
ползет на брюхе вот именно по этой самой рытвине, что находится сзади.
Ицко чаровник умеет и одну дичь подманить, и другую выманить, и молодые
люди от нетерпения стали приподниматься от земли, вровень с которой
ползли.
Оба, Игорь и Милица,
ползли теперь между ними, почти не отделяясь от земли. Там, далеко впереди, маячившая стрельчатая колокольня костела, казалось, медленно, чуть заметно, но неустанно плыла навстречу к ним. И белые домики селения плыли заодно с ней. Постепенно стали намечаться копошившиеся на единственной улице селения
люди, потом задвигались и более крупные фигуры. То были лошади неприятельского отряда, засевшего там.
„Так, так! — думал он словами и слышал их в голове. — Мать-природа ведет все твари, каждую к своему пределу… где схватка за жизнь, где влюбление, а исход один… Все во всем исчезает, и опять из невидимых семян
ползет злак, и родится
человек, и душа трепещет перед чудом вселенной!..“
— В прошлом году до губернского предводителя дошло… Меня вызвали… Директор/а — свои
люди… Тогда банк шел в гору… вклады так и
ползли… Шесть процентов платили… Выручить меня хотели… До разбирательства не дошло, до экстренного собрания там, что ли… По-товарищески поступили.
В Кремле звонили ко всенощной. Туманная муть стояла в воздухе. Ручейки вяло, будто засыпая,
ползли среди грязного льда. И проходили мимо темные, сумрачные
люди. Мне не хотелось возвращаться домой к своей тоске, но и здесь она была повсюду. Тупо шевелились в голове обрывки мыслей, грудь болела от табаку и все-таки я курил непрерывно; и казалось, легкие насквозь пропитываются той противною коричневою жижею, какая остается от табаку в сильно прокуренных мундштуках.
«Кавалерия в настоящую войну, — начал он, — несёт тяжёлую службу… Она везде на передовых позициях и в силу этого ежедневно терпит, хотя и незначительную, но постоянную убыль в
людях убитыми или ранеными… Она же подвергается всевозможным ухищрениям японцев… Не так давно был, например, следующий случай. Стоит на посту ночью казак и видит близ него кто-то
ползёт…
Если сопоставить то, что замечено г-жою Смирновой насчет несоответствия народных взглядов на «запятую», с тем, что журналист, живущий на окраине, обнаружил в
людях высшего порядка, то выйдет, что степень легковерия и безрассудства на том и на другом конце общественной лестницы получается как бы одинаковая; но вверху действует козявка засушенная, а по низам
ползет что-то живое, и не заморское, а простое доморощенное.