Неточные совпадения
Бесчисленны, как морские
пески, человеческие страсти, и все не похожи одна на другую, и все они, низкие и прекрасные, вначале покорны
человеку и потом уже становятся страшными властелинами его.
Пока ее не было, ее имя перелетало среди
людей с нервной и угрюмой тревогой, с злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался в голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты знойного
песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом
песке длинный ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было увидеть
человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся с береговых холмов в пустоту горизонта, делал открытый воздух суровой пыткой. Все трубы Каперны дымились с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам.
Вспомнил также, что, когда он сказал ей фразу Инокова: «
Человек бьется в словах, как рыба в
песке», она улыбнулась и сказала...
Он тряхнул головой, оторвался от стены и пошел; идти было тяжко, точно по
песку, мешали
люди; рядом с ним шагал
человек с ремешком на голове, в переднике и тоже в очках, но дымчатых.
А город, окутанный знойным туманом и густевшими запахами соленой рыбы, недубленых кож, нефти, стоял на грязном
песке; всюду, по набережной и в пыли на улицах, сверкала, как слюда, рыбья чешуя, всюду медленно шагали распаренные восточные
люди, в тюбетейках, чалмах, халатах; их было так много, что город казался не русским, а церкви — лишними в нем.
Нередко казалось, что он до того засыпан чужими словами, что уже не видит себя. Каждый
человек, как бы чего-то боясь, ища в нем союзника, стремится накричать в уши ему что-то свое; все считают его приемником своих мнений, зарывают его в
песок слов. Это — угнетало, раздражало. Сегодня он был именно в таком настроении.
По ее рассказам, нищий этот был великий грешник и злодей, в голодный год он продавал
людям муку с
песком, с известкой, судился за это, истратил все деньги свои на подкупы судей и хотя мог бы жить в скромной бедности, но вот нищенствует.
Клим подметил, что Туробоев пожал руку Лютова очень небрежно, свою тотчас же сунул в карман и наклонился над столом, скатывая шарик из хлеба. Варавка быстро сдвинул посуду, развернул план и, стуча по его зеленым пятнам черенком чайной ложки, заговорил о лесах, болотах,
песках, а Клим встал и ушел, чувствуя, что в нем разгорается ненависть к этим
людям.
На берегу, около обломков лодки, сидел
человек в фуражке с выцветшим околышем, в странной одежде, похожей на женскую кофту, в штанах с лампасами, подкатанных выше колен; прижав ко груди каравай хлеба, он резал его ножом, а рядом с ним, на
песке, лежал большой, темно-зеленый арбуз.
— Говорил, что все
люди для тебя безразличны, ты презираешь
людей. Держишь — как
песок в кармане — умишко второго сорта и швыряешь в глаза
людям, понемногу, щепотками, а настоящий твой ум прячешь до времени, когда тебя позовут в министры…
— А ты уступи, Клим Иванович! У меня вот в печенке — камни, в почках —
песок, меня скоро черти возьмут в кухарки себе, так я у них похлопочу за тебя, ей-ей! А? Ну, куда тебе, козел в очках, деньги? Вот, гляди, я свои грешные капиталы семнадцать лет все на девушек трачу, скольких в
люди вывела, а ты — что, а? Ты, поди-ка, и на бульвар ни одной не вывел, праведник! Ни одной девицы не совратил, чай?
Стоит вкопанно в
песок по щиколотку, жует соломину, перекусывает ее, выплевывая кусочки, или курит и, задумчиво прищурив глаза, смотрит на муравьиную работу
людей.
Снились ему такие горячие сны о далеких странах, о необыкновенных
людях в латах, и каменистые пустыни Палестины блистали перед ним своей сухой, страшной красотой: эти
пески и зной, эти
люди, которые умели жить такой крепкой и трудной жизнью и умирать так легко!
Было близко сумерек, когда я, с
человеком и со всем багажом, по
песку, между кустов тальника, подъехал на двух тройках, в телегах, к берестяной юрте, одиноко стоящей на правом берегу Лены.
Взгляд далеко обнимает пространство и ничего не встречает, кроме белоснежного
песку, разноцветной и разнообразной травы да однообразных кустов, потом неизбежных гор, которые группами, беспорядочно стоят, как
люди, на огромной площади, то в кружок, то рядом, то лицом или спинами друг к другу.
Нам подали шлюпки, и мы, с
людьми и вещами, свезены были на прибрежный
песок и там оставлены, как совершенные Робинзоны. Что толку, что Сибирь не остров, что там есть города и цивилизация? да до них две, три или пять тысяч верст! Мы поглядывали то на шкуну, то на строения и не знали, куда преклонить голову. Между тем к нам подошел какой-то штаб-офицер, спросил имена, сказал свое и пригласил нас к себе ужинать, а завтра обедать. Это был начальник порта.
То, что здесь ночевал один
человек, положим, можно было усмотреть по единственному следу на
песке; что он не спал, видно было по отсутствию лежки около огня; что это был зверолов, Дерсу вывел заключение по деревянной палочке с зазубринками, которую употребляют обыкновенно для устройства западней на мелких четвероногих; что это был китаец, он узнал по брошенным улам и по манере устраивать бивак.
Зыбуны на берегу моря, по словам Черепанова и Чжан Бао, явление довольно обычное. Морской прибой взрыхляет
песок и делает его опасным для пешеходов. Когда же волнение успокаивается, тогда по нему свободно может пройти не только
человек, но и лошадь с полным вьюком. Делать нечего, пришлось остановиться и в буквальном смысле ждать у моря погоды.
И теперь веселье простых
людей, когда им удается веселиться, более радостно, живо и свежо, чем наше; но у наших простых
людей скудны средства для веселья, а здесь средства богаче, нежели у нас; и веселье наших простых
людей смущается воспоминанием неудобств и лишений, бед и страданий, смущается предчувствием того же впереди, — это мимолетный час забытья нужды и горя — а разве нужда и горе могут быть забыты вполне? разве
песок пустыни не заносит? разве миазмы болота не заражают и небольшого клочка хорошей земли с хорошим воздухом, лежащего между пустынею и болотом?
Какой-то набожный
человек воздвиг ее на этом узловом перекрестке, и она своими распростертыми раменами как бы провожала на вечный покой и тех, что удалялись по шоссе, и тех, которых траурные кони, утопая в
песке, тихо увозили на «польское кладбище».
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы
пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны
люди и деньги.
Он знал историю жизни почти каждого слобожанина, зарытого им в
песок унылого, голого кладбища, он как бы отворял пред нами двери домов, мы входили в них, видели, как живут
люди, чувствовали что-то серьезное, важное. Он, кажется, мог бы говорить всю ночь до утра, но как только окно сторожки мутнело, прикрываясь сумраком, Чурка вставал из-за стола...
Удэхейцы снабдили нас продовольствием на дорогу и проводили, как они сами говорили, на шесть
песков, т. е. на шесть отмелей на поворотах реки. Они рассказали нам путь вперед на несколько суток и указали, где найти
людей. Мы расстались.
Скрип тихих шагов на
песке аллеи заставил его поднять голову.
Человек, лицо которого трудно было различить в темноте, подошел к скамейке и сел подле него. Князь быстро придвинулся к нему, почти вплоть, и различил бледное лицо Рогожина.
— Ишь, ледяной водой моют, — заметил Кишкин тоном опытного приискового
человека. — Что бы казарму поставить да тепленькой водицей промывку сделать, а то
пески теперь смерзлись…
— Ах, какой ты несообразный
человек, Матюшка!.. Ничего-то ты не понимаешь… Будет золото на Сиротке, уж поверь мне. На Ягодном-то у Ястребова не лучше
пески, а два пуда сдал в прошлом году.
Приехавши из губернского города в Воплино, Утробин двое суток сряду проспал непробудным сном. Проснувшись, он увидел на столе письмо от сына, который тоже извещал о предстоящей катастрофе и писал:"Самое лучшее теперь, милый папаша, — это переселить крестьян на неудобную землю, вроде
песков: так, по крайней мере, все дальновидные
люди здесь думают".
— Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе… Да и вообще противно, гадко смотреть на
людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела — все зиждется на
песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра — и забыли о вчерашнем и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… нет! как посмотришь — страшна, противна жизнь! А
люди!..
Хорошо также дойти до бабушкина бога, до ее богородицы и сказать им всю правду о том, как плохо живут
люди, как нехорошо, обидно хоронят они друг друга в дрянном
песке.
Я всматриваюсь в лица купцов, откормленные, туго налитые густой, жирной кровью, нащипанные морозом и неподвижные, как во сне.
Люди часто зевают, расширяя рты, точно рыбы, выкинутые на сухой
песок.
Скосив на нее черные глаза, Кострома рассказывает про охотника Калинина, седенького старичка с хитрыми глазами,
человека дурной славы, знакомого всей слободе. Он недавно помер, но его не зарыли в
песке кладбища, а поставили гроб поверх земли, в стороне от других могил. Гроб — черный, на высоких ножках, крышка его расписана белой краской, — изображены крест, копье, трость и две кости.
А всякий, кто слушает сии слова мои и не исполняет их, уподобится
человеку безрассудному, который построил дом свой на
песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое» (Мф. VII, 24—27).
Переход
людей от одного устройства жизни к другому совершается не постоянно так, как пересыпается
песок в песочных часах: песчинка за песчинкой от первой до последней, а скорее так, как вливается вода в опущенный в воду сосуд, который сначала только одной стороной медленно и равномерно впускает в себя воду, а потом от тяжести уже влившейся в него воды вдруг быстро погружается и почти сразу принимает в себя всю ту воду, которую он может вместить.
Один против многих, старец смотрел на
людей с высоты, а они бились у ног его, точно рыбы, вытащенные сетью на сухой
песок, открывали рты, взмахивали руками; жалобы их звучали угрюмо, подавленно и робко, крикливо, многословно.
— Где я? — продолжал Фома. — Кто кругом меня? Это буйволы и быки, устремившие на меня рога свои. Жизнь, что же ты такое? Живи, живи, будь обесчещен, опозорен, умален, избит, и когда засыплют
песком твою могилу, тогда только опомнятся
люди, и бедные кости твои раздавят монументом!
Он тихо двигался рядом с Еленой, неловко выступал, неловко поддерживал ее руку, изредка толкал ее плечом и ни разу не взглянул на нее; но речь его текла легко, если не совсем свободно, он выражался просто и верно, и в глазах его, медленно блуждавших по стволам деревьев, по
песку дорожки, по траве, светилось тихое умиление благородных чувств, а в успокоенном голосе слышалась радость
человека, который сознает, что ему удается высказываться перед другим, дорогим ему
человеком.
— Для меня — закрыто. Я слепая. Я вижу тень на
песке, розы и вас, но я слепа в том смысле, какой вас делает для меня почти неживым. Но я шутила. У каждого
человека свой мир. Гарвей, этого не было?!
Четыре матроса «Нырка» были пожилые
люди хозяйственного и тихого поведения; в свободное время один из них крошил листовой табак или пришивал к куртке отпоровшийся воротник; другой писал письмо, третий устраивал в широкой бутылке пейзаж из
песка и стружек, действуя, как японец, тончайшими палочками.
Ну вот, значит, мы соберем станицу так
человек в полсотни и все берем: как увидит аравушка Репку-атамана, так сразу тут же носом в
песок.
То и дело видишь во время работы, как поднимают на берегу
людей и замертво тащат их в больницу, а по ночам подъезжают к берегу телеги с трупами, которые перегружают при свете луны в большие лодки и отвозят через Волгу зарывать в
песках на той стороне или на острове.
— Эх! Какое наше житье! — воскликнул он нетерпеливо, уткнув локти в
песок. — Как послушаешь, как
люди живут, так бы вот, кажется, и убежал! Пропадай они совсем!..
— Гляди ты сюда! Гляди ты сюда! Привези ты мне только
песку, пригоню тебе сразу десять
человек, и в два дня будет готово. Гляди ты сюда!
В одной из боковых аллей Невского бульвара сидел на лавочке молодой
человек лет двадцати пяти; он чертил задумчиво своей палочкой по
песку, не обращал никакого внимания на гуляющих и не подымал головы даже и тогда, когда проходили мимо его первостепенные красавицы петербургские, влеча за собою взоры и сердца ветреной молодежи и вынуждая невольные восклицания пожилых обожателей прекрасного пола.
Благополучно сгрузили с барки на берег красное тупое чудовище, похожее на безголового быка; опутали его верёвками и, ухая, рыча, дружно повезли на катках по доскам, положенным на
песок; котёл покачивался, двигаясь вперёд, и Никите казалось, что круглая, глупая пасть котла развёрзлась удивлённо пред весёлой силою
людей. Отец, хмельной, тоже помогал тащить котёл, напряжённо покрикивая...
Песок сверкал алмазными искрами, похрустывая под ногами
людей, над головами их волновалось густое пение попов, сзади всех шёл, спотыкаясь и подпрыгивая, дурачок Антонушка; круглыми глазами без бровей он смотрел под ноги себе, нагибался, хватая тоненькие сучки с дороги, совал их за пазуху и тоже пронзительно пел...
После обеда, убрав столы, бабы завели песни, мужики стали пробовать силу, тянулись на палке, боролись; Артамонов, всюду поспевая, плясал, боролся; пировали до рассвета, а с первым лучом солнца
человек семьдесят рабочих во главе с хозяином шумной ватагой пошли, как на разбой, на Оку, с песнями, с посвистом, хмельные, неся на плечах толстые катки, дубовые рычаги, верёвки, за ними ковылял по
песку старенький ткач и бормотал Никите...
Льдисто сверкали большие окна фабричной больницы, школы; маленькие
люди челноками сновали по земле, ткали бесконечную ткань дела,
люди ещё меньше бегали по
песку фабричного посёлка.
На похороны Ильи Артамонова явились почти все лучшие
люди города, приехал исправник, высокий, худощавый, с голым подбородком и седыми баками, величественно прихрамывая, он шагал по
песку рядом с Петром и дважды сказал ему одни и те же слова...
…В середине лета наступили тяжёлые дни, над землёй, в желтовато-дымном небе стояла угнетающая, безжалостно знойная тишина; всюду горели торфяники и леса. Вдруг буйно врывался сухой, горячий ветер, люто шипел и посвистывал, срывал посохшие листья с деревьев, прошлогоднюю, рыжую хвою, вздымал тучи
песка, гнал его над землёй вместе со стружкой, кострикой [кора, луб конопли, льна — Ред.], перьями кур; толкал
людей, пытаясь сорвать с них одежду, и прятался в лесах, ещё жарче раздувая пожары.