Неточные совпадения
— Мы
люди привышные! — говорили одни, — мы претерпеть мо́гим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов
запалить — мы и тогда противного слова не молвим!
Генерал был такого рода
человек, которого хотя и водили за нос (впрочем, без его ведома), но зато уже, если в голову ему
западала какая-нибудь мысль, то она там была все равно что железный гвоздь: ничем нельзя было ее оттуда вытеребить.
— Но нигде в мире вопрос этот не ставится с такою остротой, как у нас, в России, потому что у нас есть категория
людей, которых не мог создать даже высококультурный
Запад, — я говорю именно о русской интеллигенции, о
людях, чья участь — тюрьма, ссылка, каторга, пытки, виселица, — не спеша говорил этот
человек, и в тоне его речи Клим всегда чувствовал нечто странное, как будто оратор не пытался убедить, а безнадежно уговаривал.
Как-то в праздник, придя к Варваре обедать, Самгин увидал за столом Макарова. Странно было видеть, что в двуцветных вихрах медика уже проблескивают серебряные нити, особенно заметные на висках. Глаза Макарова глубоко
запали в глазницы, однако он не вызывал впечатления
человека нездорового и преждевременно стареющего. Говорил он все о том же — о женщине — и, очевидно, не мог уже говорить ни о чем другом.
Если оказывалась книга в богатом переплете лежащею на диване, на стуле, — Надежда Васильевна ставила ее на полку; если
западал слишком вольный луч солнца и играл на хрустале, на зеркале, на серебре, — Анна Васильевна находила, что глазам больно, молча указывала
человеку пальцем на портьеру, и тяжелая, негнущаяся шелковая завеса мерно падала с петли и закрывала свет.
Призванность славянства предчувствовали многие чуткие
люди на
Западе.
— Земля тоже
люди. Голова его — там, — он указал на северо-восток, — а ноги — туда, — он указал на юго-запад. — Огонь и вода тоже 2 сильные
люди. Огонь и вода пропади — тогда все сразу кончай.
В 11 часов утра мы сделали большой привал около реки Люганки. После обеда
люди легли отдыхать, а я пошел побродить по берегу. Куда я ни обращал свой взор, я всюду видел только траву и болото. Далеко на
западе чуть-чуть виднелись туманные горы. По безлесным равнинам кое-где, как оазисы, темнели пятна мелкой кустарниковой поросли.
Прошлое столетие произвело удивительный кряж
людей на
Западе, особенно во Франции, со всеми слабостями регентства, со всеми силами Спарты и Рима.
Распущенность ли наша, недостаток ли нравственной оседлости, определенной деятельности, юность ли в деле образования, аристократизм ли воспитания, но мы в жизни, с одной стороны, больше художники, с другой — гораздо проще западных
людей, не имеем их специальности, но зато многостороннее их. Развитые личности у нас редко встречаются, но они пышно, разметисто развиты, без шпалер и заборов. Совсем не так на
Западе.
Сомнения! — разве совместима речь о сомнениях с мыслью о вечно ликующих детях? Сомнения — ведь это отрава человеческого существования. Благодаря им
человек впервые получает понятие о несправедливостях и тяготах жизни; с их вторжением он начинает сравнивать, анализировать не только свои собственные действия, но и поступки других. И горе, глубокое, неизбывное горе
западает в его душу; за горем следует ропот, а отсюда только один шаг до озлобления…
Одним словом, при самом поверхностном взгляде на этого
человека невольно
западало в голову, что это воистину стальная душа, ко всему безучастная.
Молодые
люди, во всем склонные видеть явления оккультного характера, говорили то, что она скрылась на
Западе, в католическом монастыре, связанном с розенкрейцерами, то, что она покончила с собой, потому что была осуждена Штейнером за плохое исполнение его поручений.
В русском народе есть задатки коммюнотарности, общности, возможного братства
людей, которого нет уже у народов
Запада.
В это же время многие русские
люди стремились на
Запад, чтобы вздохнуть свободно.
Преодоление католического обожествления папы и гуманистического обожествления
человека на
Западе, раскрытие творческой религиозной активности, потенциально заложенной в восточном православии, должно повести к подлинному θέωσις’у в исторической жизни человечества.
Христос на
Западе, в католичестве был объектом, к Нему тянулся
человек; на Востоке, в православии Христос был субъектом, внутренним фактом.
На Востоке Христос — субъект, дан внутри
человека, на
Западе Христос — объект, дан вне
человека.
Людям с славянофильским оттенком очень понравилось, что он хорошо изображает русский быт, и они без церемонии провозгласили Островского поклонником «благодушной русской старины» в пику тлетворному
Западу.
Проходили годы; ничем отрадным не навевало в нашу даль — там,на нашем
западе, все шло тем же тяжелым ходом. Мы, грешные
люди, стояли как поверстные столбы на большой дороге: иные путники, может быть, иногда и взглядывали, но продолжали путь тем же шагом и в том же направлении…
Это были пытальные, которые
человек, пишущий эти строки, видел назад тому лет около пяти, — пытальные, в которые не
западал луч солнца.
Несомненно, что наука о государстве доведена на
западе Европы до крайних пределов; правда и то, что все усилия предержащих властей направлены к тому, чтоб воспитать в массах сознание, что существование
человека немыслимо иначе, как в государстве, под защитой его законов, для всех равно обязательных и всем равно покровительствующих.
И в этом я ему не препятствовал, хотя, в сущности, держался совсем другого мнения о хитросплетенной деятельности этого своеобразного гения, запутавшего всю Европу в какие-то невылазные тенета. Но свобода мнений — прежде всего, и мне не без основания думалось: ведь оттого не будет ни хуже, ни лучше, что два русских досужих
человека начнут препираться о качествах
человека, который простер свои длани на восток и на
запад, — так пускай себе…
В особенности на
Западе (во Франции, в Англии) попытки отдалить момент общественного разложения ведутся очень деятельно. Предпринимаются обеспечивающие меры; устраиваются компромиссы и соглашения; раздаются призывы к самопожертвованию, к уступкам, к удовлетворению наиболее вопиющих нужд; наконец, имеются наготове войска. Словом сказать, в усилиях огородиться или устроить хотя временно примирение с «диким»
человеком недостатка нет. Весь вопрос — будут ли эти усилия иметь успех?
И таким образом идет изо дня в день с той самой минуты, когда
человек освободился от ига фатализма и открыто заявил о своем праве проникать в заветнейшие тайники природы. Всякий день непредвидимый недуг настигает сотни и тысячи
людей, и всякий день"благополучный
человек"продолжает твердить одну и ту же пословицу:"Перемелется — мука будет". Он твердит ее даже на крайнем
Западе, среди ужасов динамитного отмщения, все глубже и шире раздвигающего свои пределы.
Ведь если 50 лет тому назад богатый, праздный и рабочий, безграмотный
человек оба одинаково были уверены, что их положение вечного праздника для одних и вечного труда для других определено самим богом, то теперь уже не только в Европе, но и в России, благодаря передвижениям населения, распространению грамотности и книгопечатанию, трудно найти из богачей и из бедняков такого
человека, в которого бы не
запало с той или другой стороны сомнение в справедливости такого порядка.
— Какая тут изба, когда свою сжечь, так и то впору. Мне твоих денег не надо, да нехай им… А ты бы, милый
человек, раз напрямки дело пошло, станцию бы лучше
запалил. Спичек пожалел, что ли?
— Чудак
человек, да как же ее
запалишь, это тебе не твоя солома! Слышишь, Саша?
Теперь я смотрел на женщину и видел, что это —
человек, перешибленный пополам. Надежда закралась в нее, потом тотчас умирала. Она еще раз всплакнула и ушла темной тенью. С тех пор меч повис над женщиной. Каждую субботу беззвучно появлялась в амбулатории у меня. Она очень осунулась, резче выступили скулы, глаза
запали и окружились тенями. Сосредоточенная дума оттянула углы ее губ книзу. Она привычным жестом разматывала платок, затем мы уходили втроем в палату. Осматривали ее.
Сергей же Михайлыч был
человек уже немолодой, высокий, плотный и, как мне казалось, всегда веселый; но, несмотря на то, эти слова мамаши
запали мне в воображение, и еще шесть лет тому назад, когда мне было одиннадцать лет и он говорил мне ты, играл со мной и прозвал меня девочка-фиялка, я не без страха иногда спрашивала себя, что я буду делать, ежели он вдруг захочет жениться на мне?
А ведь стоит только
запасть в душу
человека невежественного предубеждению, стоит только раз напитаться ей злобою — и уже ничем, никакими доводами и убеждениями, никакими силами не вытеребишь их оттуда.
Грудь моя девичья ходенем ходит… вдруг, уж поздно — я как будто вздремнула, иль туман мне на душу
запал, разум смутил, — слышу, стучат в окно: «Отвори!» Смотрю,
человек в окно по веревке вскарабкался.
Всё это — следствие того, что понятия о нравственности в головах многих
людей не вырабатываются самобытно, а
западают в голову: мимоходом, со слов других, в то время, когда ещё мы и не в состоянии понять таких внушений.
Год назад, в период лорис-меликовской «диктатуры сердца», начиналось, как мы тогда говорили, «веяние на
запад». Из большой партии политических ссыльных восемь
человек возвращены были с дороги обратно в Россию. Я был в числе этих первых ласточек.
Неожиданная и благоприятная перемена в моей судьбе, возвращение «на
запад», милое общество случайно, но очень удачно собранных судьбою
людей, в том числе несколько хороших женщин, — все это настраивало радостно.
Бедняга, очевидно, был плохой пророк. Через три года я еще раз ехал «на
запад», но тобольский полицмейстер не был уже тобольским полицмейстером. Он был
человек веселый, с эпикурейскими взглядами на жизнь, и как-то проштрафился столь серьезно, что даже сибирская Фемида не могла остаться слепой: красивый полицмейстер попал под суд и сам сидел в тобольском «замке»…
Вот непримиримое противоречие
Запада и Востока. Именно это, рожденное отчаянием, своеобразие восточной мысли и является одной из основных причин политического и социального застоя азиатских государств. Именно этой подавленностью личности, запутанностью ее, ее недоверием к силе разума, воли и объясняется мрачный хаос политической и экономической жизни Востока. На протяжении тысячелетий
человек Востока был и все еще остается в массе своей «
человеком не от мира сего».
«С Востока — лучшие дворянские традиции, с их бытом, приветом и милыми „закоулочками“, с „затишьем“ и „лишними
людьми“ захолустных уездов». Да, то, что Розанов называет «лучшими традициями дворянства», — это с Востока. Но либеральные идеи дворянства, его культурность, любовь к искусствам, заботы о просвещении народа, — это от
Запада, от Вольтера, от XVIII века.
Религиозная нетерпимость, фанатизм, изуверство — это тоже продукты эмоций Востока, и хотя почти все эти эмоции привиты арийцам
Запада, но это для западной культуры не характерно; здоровый
человек может заразиться проказой, но проказа — болезнь, рожденная на Востоке.
Это не совсем верно:
Запад знает Рок, уверенно борется с ним и, чувствуя себя призванным к победе над Роком, постепенно вовлекает в эту великую боьбу и Восток.
Запад рассматривает
человека как высшую цель природы и орган, посредством коего она познает самое себя, бесконечно развивая все свойства этого органа; для Востока
человек сам по себе не имеет значения и цены.
Мы, как и жители Азии,
люди красивого слова и неразумных деяний; мы отчаянно много говорим, но мало и плохо делаем, — про нас справедливо сказано, что „у русских множество суеверий, но нет идей“; на
Западе люди творят историю, а мы все еще сочиняем скверные анекдоты […сочиняем скверные анекдоты… — намек на сатирический рассказ Достоевского"Скверный анекдот", в котором высмеивалось"демократическое"заигрывание властей с разночинцами.].
На
Западе труд — выражение коллективной воли
людей к созданию таких форм бытия, которые имеют целью — бесконечно расширяя область приложения энергии
человека в борьбе с природой, — поработить силы природы интересам и воле
человека.
Вот этакие-то мысли,
западая в
человека и развиваясь в нем с чрезвычайною быстротою и силою, при помощи его природных инстинктов, — и губят всеобщую тишину и спокойствие в том идеальном общественном механизме, который так отрадно рисовался нам выше.
Что же, думаю, может быть, это все и правда. Тогда и иностранные агенты у нас приболтывались, а между своих именитых
людей немало встречалось таковых, что гнилой
запад под пятой задавить собирались. Вот, верно, и это один из таковых.
Ты уходишь на
запад, лучший из
людей! Быки, на
запад! Ваш господин идет позади вас! Сами боги скорбят!
— Опять у них промежду себя разговор пошел. Вы вот
человек образованный, по-ихнему понимать должны, так я вам скажу, какие слова я упомнил. Слова-то
запали и посейчас помню, а смыслу не знаю. Он говорит...
Не то, чтобы
запало в нее сознание, что Хвалынцев дурной
человек: то, что думалось ей порою, было хуже этого сознания — ее брало сомнение, что он
человек легкий, ветреный, поверхностный и вообще ненадежный, на которого едва ли можно в каком-либо деле крепко опереться.
В эти глухие тридцать лет там, на
Западе, эмиграция создала своих историков, поэтов, публицистов, голоса которых громко и дружно, на всю Европу, раздавались в защиту польского дела, и эти голоса подхватывались чуждыми
людьми других национальностей, усилившими общий негодующий хор, а мы все молчали и молчали, и с этим молчанием в наши «образованные» массы, мало-помалу, но все более и все прочнее проникало сознание, что правы они, а виноваты мы.
Но
запали пути в среду прежнюю, те
люди, что недавно на руках его носили, клянут теперь как отступника, как изменника.
Трое честно пали в бою с
людьми литовскими, четвертый живьем погорел, когда поляки Китай и Белый город
запалили, а пятый перекинулся ко врагам русской земли, утек за рубеж служить королю польскому, и не стало вестей о нем.