Неточные совпадения
«Сейчас — о Марине», — предупредил себя Самгин, чувствуя, что хмельная болтовня Безбедова возрождает в нем антипатию к этому
человеку. Но
выжить его было трудно, и соблазняла надежда услышать что-нибудь о Марине.
— Вы все такие, скитские матери! — со слезами повторяла Аглаида. — Не меня, а вас всех надо утопить… С вами и говорить-то грешно. Одна Пульхерия только и есть, да и та давно из ума
выжила. В мире грех, а по скитам-то в десять раз больше греха. А еще туда же про Кирилла судачите… И он грешный
человек, только все через вас же, скитских матерей. На вас его грехи и взыщутся… Знаю я все!..
— У
человека факты живые перед глазами, а он уж и их не видит, — говорил Розанов, снимая с себя сапоги. — Стану я факты отрицать, не
выживши из ума! Просто одуреваешь ты, Помада, просто одуреваешь.
— Да как же не ясно? Надо из ума
выжить, чтоб не видать, что все это безумие. Из раскольников, смирнейших
людей в мире, которым дай только право молиться свободно да верить по-своему, революционеров посочинили. Тут… вон… общину в коммуну перетолковали: сумасшествие, да и только! Недостает, чтоб еще в храме Божием манифестацию сделали: разные этакие афиши, что ли, бросили… так народ-то еще один раз кулаки почешет.
На целый губернский город выищется не более двух — трех сносно честных
людей, за которых, вероятно, бог и терпит сей град на земле, но которых, тем не менее, все-таки со временем съедят и
выживут.
Он был еще не очень старый
человек, но от дурных наклонностей почти из ума
выжил.
— Это что? — закричала она. — Что это здесь происходит? Вы, Егор Ильич, врываетесь в благородный дом с своей ватагой, пугаете дам, распоряжаетесь!.. Да на что это похоже? Я еще не
выжила из ума, слава богу, Егор Ильич! А ты, пентюх! — продолжала она вопить, набрасываясь на сына. — Ты уж и нюни распустил перед ними! Твоей матери делают оскорбление в ее же доме, а ты рот разинул! Какой ты порядочный молодой
человек после этого? Ты тряпка, а не молодой
человек после этого!
«…А должно быть, велик грех совершил дед Антипа, если восемь лет кряду молча отмаливал его… И
люди всё простили ему, говорили о нём с уважением, называли праведным… Но детей его погубили. Одного загнали в Сибирь, другого
выжили из деревни…»
— Так-с, так-с. Доложу вам, по моему мнению… а я могу-таки, при случае, свое слово молвить; я три года в Дерпте
выжил… все эти так называемые общие рассуждения, гипотезы там, системы… извините меня, я провинциал, правду-матку режу прямо… никуда не годятся. Это все одно умствование — этим только
людей морочат. Передавайте, господа, факты, и будет с вас.
Васса. Значит — помнишь, Наталья? Это — хорошо! Без памяти нельзя жить. Родила я девять
человек, осталось — трое. Один родился — мертвый, две девочки — до года не
выжили, мальчики — до пяти, а один — семи лет помер. Так-то, дочери! Рассказала я это для того, чтобы вы замуж не торопились.
В эту минуту кто-то кликнул дворника с другого двора, а вслед за тем показался какой-то маленький, согбенный, седенький
человек в тулупе. Он шел кряхтя, спотыкаясь, смотрел в землю и что-то нашептывал про себя. Можно было подумать, что он от старости
выжил из ума.
— Все равно ничего не поделаешь, — говорил, оправдываясь, один, похожий на консисторского чиновника, бритый, благообразный и в высшей степени трезвый. Он торопливо прожевывал горячий пирожок и, еще не доев, левой рукой поднимал металлическую крышку с ящика, чтобы достать новый. — Если
человек от старости из ума
выжил и сам на рожон лезет, то что же с ним поделаешь, скажите, пожалуйста?
— А! Теперь вот как! Вы, такой молодой
человек, мне напоминаете о деле, как будто я какой нерадивый мальчишка! Я решительно
выжил из ума!.. Как я вам кажусь теперь в моем унижении, скажите откровенно?
— Но Савельич был
человек старый, опять же сколько годов в дому
выжил, а этого парня всего полторы недели как знать-то зачали.
Обыкновенно никакой прислуги в коммуне не водилось, потому что, сколько ни нанимали ее, ни один
человек более трех-четырех дней решительно был не в состоянии у них
выжить. Поживет, поглядит да и объявит: «Нет уж, мол, пожалуйте мне мой пашпорт».
Смерть
человека в эпохи, которым чужда апокалиптическая настроенность, смягчается чувством родовой жизни и родового бессмертия, в котором
выживают и сохраняются результаты его жизни и его деяний.
Моя maman была не только добродетельна, но и тактична. Она, чтобы не поднимать скандала,
выжила Зиночку не сразу, а постепенно, систематически, как вообще
выживают порядочных, но нетерпимых
людей. Помню, когда уезжала от нас Зиночка, то последний ее взгляд, который она бросила на дом, был направлен к окну, где я сидел, и, уверяю вас, я до сих пор помню этот взгляд.
Выше было сказано, что Пекторалис приобрел лицевое место, задняя, запланная часть которого была в долгосрочной аренде у чугуноплавильщика Сафроныча, и что этого маленького
человека никак нельзя было отсюда
выжить.
— Вот, как в котле, все кипят… Из болезни в болезнь. Только что коклюш перенесли, корь напала… — Со своею медленною улыбкою он добавил: — Зато, какие
выживут, закаленные будут
люди.
— Только в здоровьи большой изъян от него делается, — продолжала она вслух, — трех дней после того
человек не
выживает, потому и дать его — грех на душу большой взять надо, все равно, что убивство… Баба-то делается совсем шалая, в умопомрачении, видела я однорядь еще в своей деревне, одна тоже девка на другой день после этого снадобья Богу душу отдала… Говорю, что все равно, что убивство, грех, большой грех.
Невдалеке от себя увидел он и тещу свою, Ланцюжиху, с одним заднепровским пасечником, о котором всегда шла недобрая молва, и старую Одарку Швойду, торговавшую бубликами на Подольском базаре, с девяностолетним крамарем Артюхом Холозием, которого все почитали чуть не за святого: так этот окаянный ханжа умел прикидываться набожным и смиренником; и нищую калеку Мотрю, побиравшуюся по улицам киевским, где
люди добрые принимали ее за юродивую и прозвали Дзыгой; а здесь она шла рука об руку с богатым скрягою, паном Крупкою, которого незадолго перед тем казаки
выжили из Киева и которого сами земляки его, ляхи, ненавидели за лихоимство.
Таким приемом он отстранил в числе прочих и попа Гавриила, который, как ниже увидим, очень долго его терпел и не
выживал от себя, когда все права Кирилла на священнодействия у Спаса в Наливках давно уже кончились. Устранил он пономаря Ивана Федорова и еще несколько
человек из прихожан, но зато сослался на некоторых иных
людей, и в том числе на дьякона Петра, на котором он, по словам Перфилия, будто бы ездил чехардою. Этого он отвести не мог.