Неточные совпадения
Мадам Шталь говорила с Кити как с милым ребенком, на которого
любуешься, как на воспоминание своей молодости, и только один раз упомянула о том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь и вера и что для сострадания к нам Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на
другое.
Штатский старичок, оправлявший свои седые височки у
другого зеркала и изливавший от себя запах духов, столкнулся с ними на лестнице и посторонился, видимо
любуясь незнакомою ему Кити.
— Может быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я
любуюсь на твое величие и горжусь, что у меня
друг такой великий человек. Однако ты мне не ответил на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя в глаза Облонскому.
Только не один Печорин
любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели
другие два глаза, неподвижные, огненные.
Выговаривая об этом сейчас Дуне, он выговаривал свою тайную, возлелеянную им мысль, на которую он уже не раз
любовался, и понять не мог, как
другие могли не
любоваться на его подвиг.
Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает, да ты и не дорос до нас, ты невольно
любуешься собою, тебе приятно самого себя бранить; а нам это скучно — нам
других подавай! нам
других ломать надо!
— Смотрю я на вас, мои юные собеседники, — говорил между тем Василий Иванович, покачивая головой и опираясь скрещенными руками на какую-то хитро перекрученную палку собственного изделия, с фигурой турка вместо набалдашника, — смотрю и не могу не
любоваться. Сколько в вас силы, молодости, самой цветущей, способностей, талантов! Просто… Кастор и Поллукс! [Кастор и Поллукс (они же Диоскуры) — мифологические герои-близнецы, сыновья Зевса и Леды. Здесь — в смысле: неразлучные
друзья.]
«Раздавили и —
любуются фальшфейерами, лживыми огнями. Макаров прав: люди — это икра. Почему не я сказал это, а — он?.. И Диомидов прав, хотя глуп: людям следует разъединиться, так они виднее и понятней
друг другу. И каждый должен иметь место для единоборства. Один на один люди удобопобеждаемее…»
— Языческая простота! Я сижу в ресторане, с газетой в руках, против меня за
другим столом — очень миленькая девушка. Вдруг она говорит мне: «Вы, кажется, не столько читаете, как
любуетесь моими панталонами», — она сидела, положив ногу на ногу…
— Нет, — повторила Варвара. Самгин подумал: «Спрашивает она или протестует?» За спиной его гремели тарелки, ножи, сотрясала пол тяжелая поступь Анфимьевны, но он уже не чувствовал аппетита. Он говорил не торопясь, складывая слова, точно каменщик кирпичи,
любуясь, как плотно ложатся они одно к
другому.
Зашли в ресторан, в круглый зал, освещенный ярко, но мягко, на маленькой эстраде играл струнный квартет, музыка очень хорошо вторила картавому говору, смеху женщин, звону стекла, народа было очень много, и все как будто давно знакомы
друг с
другом; столики расставлены как будто так, чтоб удобно было
любоваться костюмами дам; в центре круга вальсировали высокий блондин во фраке и тоненькая дама в красном платье, на голове ее, точно хохол необыкновенной птицы, возвышался большой гребень, сверкая цветными камнями.
Эта картина говорит больше,
другая сила рисует ее огненной кистью, — не та сила восставшего мужика, о которой ежедневно пишут газеты, явно —
любуясь ею, а тайно, наверное, боясь.
Сзади его шагал тоже очень приметный каменщик, высокий, широкоплечий, в чалме курчавых золотого цвета волос, с большой, аккуратной бородой, с приятной, добродушной улыбкой на румяном лице, в прозрачных глазах голубого цвета, — он работал ближе
других к окнам Самгина, и Самгин нередко
любовался картинной его фигурой.
В мозге Самгина образовалась некая неподвижная точка, маленькое зеркало, которое всегда, когда он желал этого, показывало ему все, о чем он думает, как думает и в чем его мысли противоречат одна
другой. Иногда это свойство разума очень утомляло его, мешало жить, но все чаще он
любовался работой этого цензора и привыкал считать эту работу оригинальнейшим свойством психики своей.
Право
любоваться мною бескорыстно и не сметь подумать о взаимности, когда столько
других женщин сочли бы себя счастливыми…»
По указанию календаря наступит в марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго
любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за
другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
Но ни ревности, ни боли он не чувствовал и только трепетал от красоты как будто перерожденной, новой для него женщины. Он
любовался уже их любовью и радовался их радостью, томясь жаждой превратить и то и
другое в образы и звуки. В нем умер любовник и ожил бескорыстный артист.
Покой неба и моря — не мертвый и сонный покой: это покой как будто удовлетворенной страсти, в котором небо и море, отдыхая от ее сладостных мучений,
любуются взаимно в объятиях
друг друга.
Я
любовался тем, что вижу, и дивился не тропической растительности, не теплому, мягкому и пахучему воздуху — это все было и в
других местах, а этой стройности, прибранности леса, дороги, тропинок, садов, простоте одежд и патриархальному, почтенному виду стариков, строгому и задумчивому выражению их лиц, нежности и застенчивости в чертах молодых; дивился также я этим земляным и каменным работам, стоившим стольких трудов: это муравейник или в самом деле идиллическая страна, отрывок из жизни древних.
Мы пошли обратно к городу, по временам останавливаясь и
любуясь яркой зеленью посевов и правильно изрезанными полями, засеянными рисом и хлопчатобумажными кустарниками, которые очень некрасивы без бумаги: просто сухие, черные прутья, какие остаются на выжженном месте. Голоногие китайцы, стоя по колено в воде, вытаскивали пучки рисовых колосьев и пересаживали их на
другое место.
Как ни привыкнешь к морю, а всякий раз, как надо сниматься с якоря, переживаешь минуту скуки: недели, иногда месяцы под парусами — не удовольствие, а необходимое зло. В продолжительном плавании и сны перестают сниться береговые. То снится, что лежишь на окне каюты, на аршин от кипучей бездны, и
любуешься узорами пены, а
другой бок судна поднялся сажени на три от воды; то видишь в тумане какой-нибудь новый остров, хочется туда, да рифы мешают…
Мы пока кончили водяное странствие. Сегодня сделали последнюю станцию. Я опять целый день
любовался на трех станциях природной каменной набережной из плитняка. Ежели б такая была в Петербурге или в
другой столице, искусству нечего было бы прибавлять, разве чугунную решетку. Река, разливаясь, оставляет по себе след, кладя слоями легкие заметки. Особенно хороши эти заметки на глинистом берегу. Глина крепка, и слои — как ступени: издали весь берег похож на деревянную лестницу.
Мазурка продолжалась около часа; пары утомились, дамы выделывали па с утомленными лицами и тяжело переводили дух. Только одни поляки не чувствовали никакой усталости, а танцевали еще с большим воодушевлением. Привалов в числе
другой нетанцующей публики тоже
любовался этим бешеным танцем и даже пожалел, что сам не может принять участия в нем.
Наступила тяжелая пауза. Катерина Ивановна, видимо, стеснялась; Привалову вдруг сделалось жаль этой красивой девушки, вырванной из семьи в качестве жертвы общественного темперамента. «Ведь она человек, такой же человек, как все
другие, — подумал Привалов, невольно
любуясь смутившейся красавицей. — Чем же хуже нас? Ее толкнула на эту дорогу нужда, а мы…» Катерина Ивановна поймала этот взгляд и как-то болезненно выпрямилась, бросив на Привалова нахальный, вызывающий взгляд.
Я долго
любовался бы порогом, если бы внимание мое не было отвлечено в
другую сторону.
Это все равно, как иному хочется выстроить хороший дом,
другому — развести хороший сад или оранжерею, чтобы на них
любоваться: так вот мне хочется завести хорошую швейную мастерскую, чтобы весело было
любоваться на нее.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала
других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни
любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
А Лопухов еще через два — три дня, тоже после обеда, входит в комнату жены, берет на руки свою Верочку, несет ее на ее оттоманку к себе: «Отдыхай здесь, мой
друг», и
любуется на нее. Она задремала, улыбаясь; он сидит и читает. А она уж опять открыла глаза и думает...
Если бы вы и он, оба, или хоть один из вас, были люди не развитые, не деликатные или дурные, оно развилось бы в обыкновенную свою форму — вражда между мужем и женою, вы бы грызлись между собою, если бы оба были дурны, или один из вас грыз бы
другого, а
другой был бы сгрызаем, — во всяком случае, была бы семейная каторга, которою мы и
любуемся в большей части супружеств; она, конечно, не помешала бы развиться и любви к
другому, но главная штука была бы в ней, в каторге, в грызении
друг друга.
— Нечего сказать, нещечко взял на себя Павлушка! — негодовала матушка, постепенно забывая кратковременную симпатию, которую она выказала к новой рабе, — сидят с утра до вечера,
друг другом любуются; он образа малюет, она чулок вяжет. И чулок-то не барский, а свой! Не знаю, что от нее дальше будет, а только ежели… ну уж не знаю! не знаю! не знаю!
— Ты у меня теперь в том роде, как секретарь, — шутил старик,
любуясь умною дочерью. — Право… Другие-то бабы ведь ровнешенько ничего не понимают, а тебе до всего дело. Еще вот погоди, с Харченкой на подсудимую скамью попадешь.
Но его злило и это, когда эти
другие любовались Харитиной, точно и в этом был какой-то скрытый обман.
— Нет, этого не будет, — с гордостью заявил Полуянов. — Прежде у меня был один мундир, а теперь
другой… Вот в таком виде и заявлюсь в Заполье… да. Пусть все смотрят и
любуются. Еще вопрос, кому стыдно-то будет… Был роскошен, а теперь сир, наг и странен.
—
Друг на дружку будете смотреть да
любоваться? Ох, прокураты!
Мать сидела с работой в
другой комнате на диване и, притаив дыхание, смотрела на него,
любуясь каждым его движением, каждою сменою выражения на нервном лице ребенка.
Окулко косил с раннего утра вплоть до обеда, без передышки. Маленький Тараско ходил по косеву за ним и молча
любовался на молодецкую работу богатыря-брата. Обедать Окулко пришел к балагану, молча съел кусок ржаного хлеба и опять пошел косить. На
других покосах уже заметили, что у Мавры косит какой-то мужик, и, конечно, полюбопытствовали узнать, какой такой новый работник объявился. Тит Горбатый даже подъехал верхом на своей буланой кобыле и вслух похвалил чистую Окулкину работу.
— Вами, мой
друг,
любуюсь, — ответил ей на ухо Розанов.
А дело было в том, что всеми позабытый штабс-капитан Давыдовский восьмой год преспокойно валялся без рук и ног в параличе и
любовался, как полнела и добрела во всю мочь его грозная половина, с утра до ночи курившая трубку с длинным черешневым чубуком и кропотавшаяся на семнадцатилетнюю девочку Липку, имевшую нарочитую склонность к истреблению зажигательных спичек, которые вдова Давыдовская имела
другую слабость тщательно хранить на своем образнике как некую особенную драгоценность или святыню.
Нинка была так растеряна, что правая рука ее дернулась, чтобы сделать крестное знамение, но она исправилась, громко чмокнула протянутую руку и отошла в сторону. Следом за нею также подошли Зоя, Генриетта, Ванда и
другие. Одна Тамара продолжала стоять у стены спиной к зеркалу, к тому зеркалу, в которое так любила, бывало, прохаживаясь взад и вперед по зале, заглядывать,
любуясь собой, Женька.
Светляки недолго жили и почти всегда на
другой же день теряли способность разливать по временам свой пленительный блеск, которым мы
любовались в темной комнате.
В этом роде жизнь, с мелкими изменениями, продолжалась с лишком два месяца, и, несмотря на великолепный дом, каким он мне казался тогда, на разрисованные стены, которые нравились мне больше картин и на которые я не переставал
любоваться; несмотря на старые и новые песни, которые часто и очень хорошо певала вместе с
другими Прасковья Ивановна и которые я слушал всегда с наслаждением; несмотря на множество новых книг, читанных мною с увлечением, — эта жизнь мне очень надоела.
— Кто об твоих правах говорит!
Любуйся! смотри! А главная причина: никому твоя земля не нужна, следственно, смотри на нее или не смотри — краше она от того не будет. А
другая причина: деньги у меня в столе лежат, готовы. И в Чемезово ехать не нужно. Взял, получил — и кати без хлопот обратно в Питер!
Пускай герои между собой разговаривают и
друг на
друга любуются; пускай читают Плутарха, припоминают анекдоты из жизни древних и новых героев, и вообще поддерживают в себе вкус к истреблению «исконного» врага (а кто же теперь не «исконный» враг в глазах прусского офицера?).
В продолжение всего месяца он был очень тих, задумчив, старателен, очень молчалив и предмет свой знал прекрасно; но только что получал жалованье, на
другой же день являлся в класс развеселый; с учениками шутит, пойдет потом гулять по улице — шляпа набоку, в зубах сигара, попевает, насвистывает, пожалуй, где случай выпадет, готов и драку сочинить; к женскому полу получает сильное стремление и для этого придет к реке, станет на берегу около плотов, на которых прачки моют белье, и
любуется…
Устинья Наумовна. Что за вздор, золотая; уж к тому дело идет. Рада не рада — нечего делать!.. Люби кататься, люби и саночки возить!.. Что ж это вы меня позабыли совсем, бралиянтовые? Али еще осмотреться не успели? Все, чай,
друг на
друга любуетесь да миндальничаете.
Зашли в лес — и долго там проплутали; потом очень плотно позавтракали в деревенском трактире; потом лазали на горы,
любовались видами, пускали сверху камни и хлопали в ладоши, глядя, как эти камни забавно и странно сигают, наподобие кроликов, пока проходивший внизу, невидимый для них, человек не выбранил их звонким и сильным голосом; потом лежали, раскинувшись, на коротком сухом мохе желто-фиолетового цвета; потом пили пиво в
другом трактире, потом бегали взапуски, прыгали на пари: кто дальше?
— Право! с дружком с милыим да с молоденькиим! Ходят по комнатам парочкой да
друг на дружку
любуются! Ни он словом бранным ее не попрекнет, ни она против его. «Душенька моя» да «
друг мой», только и разговора у них! Мило! благородно!
— Или бы вот, например,
другое дело, — продолжает между тем Иудушка,
любуясь смущением маменьки, — зачем вы для брата Степана в ту пору дом в Москве покупали?
Люди на нас
любуются: я-то сам по себе, а Акулинушку тоже хоть нельзя перед
другими похвалить, нельзя и похулить, а так что из десятка не выкинешь…
Поймав пару крыс, связывали их хвостами, пускали на дорогу и
любовались тем, как они рвутся в разные стороны, кусают
друг друга; а иногда обольют крысу керосином и зажгут ее.