Этот же хаос Тютчев чувствует и за внешними покровами истории и предвидит катастрофы. Он не
любит революцию и не хочет ее, но считает ее неизбежной. Русской литературе свойствен профетизм, которого нет в такой силе в других литературах. Тютчев чувствовал наступление «роковых минут» истории. В стихотворении, написанном по совсем другому поводу, есть изумительные строки...
Неточные совпадения
— Бежит
революцию сеять!
Люблю эту Матрешку!
Но особенно
любил Пахотин уноситься воспоминаниями в Париж, когда в четырнадцатом году русские явились великодушными победителями, перещеголявшими любезностью тогдашних французов, уже попорченных в этом отношении
революцией, и превосходившими безумным мотовством широкую щедрость англичан.
В продолжение своей карьеры он перебывал в связях со многими либеральнейшими людьми своей эпохи, и в России и за границей, знавал лично и Прудона и Бакунина и особенно
любил вспоминать и рассказывать, уже под концом своих странствий, о трех днях февральской парижской
революции сорок восьмого года, намекая, что чуть ли и сам он не был в ней участником на баррикадах.
Революции масс не
любят свободы.
— Что вы! да ведь это целая
революция! — А вы как об этом полагали! Мы ведь не немцы, помаленьку не
любим! Вон головорезы-то, слышали, чай? миллион триста тысяч голов требуют, ну, а мы, им в пику, сорок миллионов поясниц заполучить желаем!
Смущало и то, что Колесников, человек, видимо, с большим революционным прошлым, не только не
любил говорить о
революции, но явно избегал всякого о ней напоминания. В то же время, по случайно оброненным словам, заметно было, что Колесников не только деятель, но и историк всех революционных движений — кажется, не было самого ничтожного факта, самого маленького имени, которые не были бы доподлинно, чуть ли не из первых рук ему известны. И раз только Колесников всех поразил.
Бенни с чисто детскою пытливостию хотел объяснений, отчего все эти люди давали на церковь, когда он был наслышан, что церковь в России никто не
любит и что народ прилежит к расколу, ибо расколом замаскирована
революция? Ничипоренко объяснял ему, что «это ничего не значит».
Враги
революции, контрреволюционеры
любят говорить об ужасах и зле
революции.
Никакие
революции никогда не
любили свободы, миссия
революций иная.
Бакунин не
любил немцев, предпочитал латинские народы и главная книга его называется «Кнуто-германская империя и социальная
революция».
Он не
любил, когда ему жаловались на жестокости Чека, говорил, что это не его дело, что это в
революции неизбежно.
Он не
любил и обличал революционную интеллигенцию прежде всего потому, что предвидел отрицание свободы духа как предельный результат идейной диалектики
революции, основанной на безбожии.
Он не
любил «
революцию», потому что она ведет к рабству человека, к отрицанию свободы духа.
Нужно
любить Россию и русский народ больше, чем ненавидеть
революцию и большевиков.
Сами же социал-демократы очень
любят говорить, что русская
революция — буржуазная, а не пролетарская и не социалистическая, и по поводу происходящего безответственно склоняют слова «буржуазия» и «буржуазность».
Ж. де Местр не
любил эмигрантов эпохи французской
революции и осуждал их, считал их деятельность ненациональной и непатриотической.
— Свобода и равенство, — презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, — всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не
любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедовал свободу и равенство. Разве после
революции люди стали счастливее? Напротив. Мы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Борька был сын мелкого, разорившегося помещика, но
революцию любил. Потерял он от нее немного, а в себя верил крепко, верил, что сам сумеет проложить себе в жизнь дорогу.
Любил он
революцию за то, что она все сдвинула со своих мест, что открывала головокружительные возможности к творчеству нового.